В тридцать два ее изнасиловали. Под вечер, у окраины леска, в километре от родительской дачи. Прогуляться решила. Прогулялась… Лица толком не разглядела. Нож разглядела, прежде чем к горлу приставил. Большой. И член его мельком увидела. Огромный. Ужас обездвижил, но пульсирующий рассудок помог впасть в спасительную абсолютную покорность. И когда он делал это, как-то по-особому, страстно, но не грубо, с ней произошло нечто удивительное: сознательное расслабление ради того, чтобы выжить, весь ужас, вся беспомощность постепенно покинули ее, уступив незнакомым доселе приливным волнам дикого удовольствия. Через какое-то время случилось то, чего не было никогда. Она истошно взвыла, прокусила ему руку, заткнувшую было рот, но не в попытке борьбы сомкнула зубы, а от нечеловеческого наслаждения. Прокусила безотчетно, в беспамятстве, в рефлекторной защите от нестерпимого.
Он вскрикнул, полоснул лезвием, убегая, но боли она не почувствовала.
Остался неглубокий шрам и почти непрестанно изнуряющая похоть.
Мужу соврала, что отбилась, он не озлился, не винил. Как прежде, старался в постели, но хватало ненадолго. Отчаялся, извелся комплексом и, в конце концов, ушел.
Она жила эротическими грезами, спасалась как могла игрушками из секс-шопов и случайными связями, но…
Там, где она работала много и порой допоздна, ждать спасения было не от кого: клерки, хлюпики, боязливые женатики, в лучшем случае похотливые мальчики на одну-две быстрых "палочки".
Она записалась в фитнес. Звала глазами мускулистых орангутанов, заигрывала с высокими и крепкими парнями, несколько раз довозила их до своей койки, но там изводила, истребляла ненасытностью и неистовством, и они уходили как от прокаженной, и не звонили, и не возвращались.
А этот довел ее. Довел ее! И вернулся. И снова довел до обморока после бесчисленных полуфиналов и финалов.
Босягин Никита Павлович. Она стала называть его Бося.
Она все труднее сосредотачивалась на своих бухгалтерских документах и отчетах, мешало воображение. Но надо было брать себя в руки. Нельзя терять нормально оплачиваемую работу в солидной брокерской конторе.
– Вкусно?
– Супер, мамочка! (Ей нравилось, что он ее так называл, это даже возбуждало.)
Бося был моложе на семь лет. По его словам, владел на паях компактной службой безопасности. "Качался" в том фитнесе, где она его и высмотрела.
Инга предполагала, что Бося бандит, но современный, так сказать новой формации. Утюгами клиентов не прижигает, по кабакам из пистолета не палит. Просто делает свой или чей-то бизнес, как у них говорят, по понятиям, в безупречном костюме и кипенно-белой сорочке под неброским галстуком. Ну и черт с ним! Какая разница? Лишь бы не уходил.
– Как на службе? Процветает конторка-то ваша? Говорят, люди сейчас акции покупают пачками? – Бося откинулся на спинку стула и расслабленно закурил в ожидании второго.
Инга сделала паузу и сгрузила ему со сковородки мощную, с кровушкой отбивную и гору картошки.
– Покупают. Но выигрывают настоящие профессионалы. А дураки и дилетанты как прогорали, так и… – Инга махнула рукой и снова уселась, с восхищением наблюдая за тем, как неандертальские челюсти Боси перемалывают сочные оковалки свиного стейка. – Но, вообще, всякие чудеса случаются… Мне вот тут отчеты одного мужчины попались – сильно удивили. Я на них стала внимание обращать – чума полная!
И Инга рассказала об удивительном участнике рынка, вот уже много месяцев играющем почти со стопроцентным попаданием и короткими шажками, тихой сапой нарубившем миллионы.
– А начал, как последний лох, почти все вложенное спустил. И вдруг как пошел-поехал…
Бося был не лох. Кое-что в биржевой игре просекал.
– На каких же акциях?
– Да в том-то и чудо, что на самых разных. От голубых фишек до замухрышек.
– Так вроде не бывает. Если информацию сливают, то из одной конторы, ну, из двух.
– Вот и я говорю – не бывает. Нереально. А есть. И все чисто. Я для интереса проверяла, не сомневайся.
– Что – ващще без попадалова?
– По-серьезному – ващще. Рубит, как капусту. Да еще с "плечом" играет, у биржи взаймы берет и ничего не боится. Ну, иногда минусует по мелочи, и то такое впечатление, что специально. Вроде понять дает, что живой человек, а не компьютер. И сразу отыгрывает. Знаешь, сколько надыбал? Пятнадцать миллионов без малого, если мне память не изменяет.
– Баксов? – Бося удивленно поднял брови, бицепс правой руки дернулся и вздулся.
– Да нет, рублей, конечно. Но все равно, не кисло, согласись? И больше бы взял. Но где-то с полгода назад, как выигрывать стал, счет ополовинил. Уменьшил стартовою сумму.
– Странно… – Бося опрокинул рюмку и дожевал последний кусок, изумленно взирая на "мамочку". Та же быстро забыла обо всем и потекла, осознав, что ужин съеден и скоро, очень скоро железные клешни сомкнутся вокруг ее талии и горячий поршень начнет свою умопомрачительную работу.
Через два часа из полуобморока, из блаженного небытия Ингу вывел тихий, ласково-настойчивый голос Никиты:
– Ты вот что, мамочка, ты адресочек-то узнай игрока этого. Надо бы познакомиться с человеком, перенять опыт…
– Я не могу, не имею права, – безвольно прошептала Инга и тотчас почувствовала властное, непререкаемое прикосновение его руки к тому месту между ног, которое…
– Можешь, мамочка, можешь! Я ведь для тебя все могу.
Она мгновенно завелась, и последнее, о чем в состоянии была подумать, сдаваясь тиранической похоти: "Господи, до чего дошла – в рабство попала…"
Конец марта выдался теплым, а первой приметой скорой весны вот уже несколько лет было для Инги до предела обостряющееся, совершенно уже нестерпимое сексуальное сумасшествие.
Глава двадцать третья. Пир победителей
Первого апреля 2008 года, в национальный день смеха, выпавший на вторник, они собрались в квартире Игната не смеха ради, а по случаю преодоления круглого "рубежа". Биржевой сессией решили пожертвовать. Четыре текущих остатка на четырех брокерских счетах "концессионеров" в сумме составили тридцать один миллион рублей. Позади был изнуряющий марафон – сотни часов бдения у компьютеров. Впереди – и вовсе ослепляющие перспективы.
Днем раньше Любовь Андреевна, с благословения своих партнеров по бизнесу и сексу, сняла со своего брокерского счета честно заработанные десять процентов, то есть миллион, оставив девять с хвостиком для дальнейшей игры. Игнат из соображений безопасности сопроводил ее до дверей ее брокерской конторы, а потом в сберкассу, где она открыла почти на всю сумму несусветный для себя депозит – только ей принадлежащий. Ту же операцию проделал Костик – Утист под заботливым присмотром Гоши, но сумма была чуть скромнее: семьсот тысяч.
Утист говорил мало, редко улыбался, и к этому Гоша привык. Но глаза в тот день были как никогда живыми, подвижными и влажно блестели, выдавая несвойственное ему приподнято-возбужденное состояние.
Игнат и Гоша тоже сняли понемногу на праздник и на текущие расходы. Накупили вкуснятины и выпивки, Любаша сделала стол, нажарила мяса.
Игнат, накативший грамм двести в качестве аперитива, говорил тост, впавши в военную терминологию:
– Товарищи, боевые друзья, коллеги! В этот радостный день наш маленький дружный отряд празднует завершение первого этапа операции под условным названием… – Тут Игнат замялся, и Гоше как более продвинутому по части художественного слова, пришлось ассистировать: – …"Король рынка".
Игнат с одобрением глянул на друга, но подправил:
"Покорители рынка". Затем продолжил:
– Судьба подарила нам уникальный шанс заработать на бирже в условиях рыночной экономики большие деньги. Не скрою: ваши доходы, Любаша и Костик, скромнее наших с Георгием Арнольдовичем. Но мы – отцы-основатели фирмы, знаем главный секрет и, естественно, должны получать больше. Мы выбрали вас, потому что вы люди родные, скромные и не станете испытывать к нам черной зависти. Вы не знаете, как мы это делаем. И от этого только польза. Как известно, меньше знаешь – крепче сон. Конечно, вам любопытно. Но правильно делаете, что не задаете лишних вопросов, держите все в тайне и доверяете нам. Мы вас не обидим. Только что смогли в этом убедиться. Спасибо за добросовестную службу. Я горжусь вами. Поработаем еще три-четыре месяца, даю слово, что каждый из вас получит еще по миллиону рублей. Да здравствует Горбачев, отменивший в России коммунизм! Пусть процветает частная собственность и свобода рыночной жизни, когда каждый при желании может стать богатым и счастливым! (Игната, как когда-то Остапа, несло, но Гоша не стал встревать, понимая, что друг в эйфории.)
Они выпили водки (Костик алкоголь не употреблял, чокался соком), налили по второй, и вскоре застолье приобрело тот привычный и милый каждому русскому тонус, который только и придает ему смысл и значение в наших палестинах. Игнат, захмелев изрядно, впал в ностальгию по лучшим временам его военно-музыкальной жизни. Гоша ударился в исторический экскурс, хлестко и со знанием фактов разоблачая пагубную роль ключевых российских политиков, от Ленина до Ельцина, в разрушении подлинно великой империи, каковой могла бы стать Россия. Любаша, поддакивая обоим и подливая, вставляла время от времени реплики, уносившие воображение собравшихся в светлую близкую даль материального процветания и "сбычи мечт". Только Костик – Утист молчал, рассеянно улыбаясь, словно тоже хмелел – без вина. Через пару часов он попрощался, оставив компаньонов допивать и договаривать уже изрядно бессмысленные и бессвязные разговоры.
Пьяный Гоша трезво оценил свои сексуальные возможности и вскоре тоже, сославшись на усталость, ушел-уполз, сопровождаемый упреками в бессовестности и хилости, по каковой причине срывал естественное завершение праздника.
Пара все же дошла до финальной мизансцены, но сыграла торопливо и халтурно – Игнатий Васильевич был никакой.
Утром Любаша аккуратно перебралась через сопящего друга, наскоро приняла душ, оделась. Любопытство и что-то еще, чему не могла найти объяснение, пересилили всегдашнюю ее порядочность и интеллигентный самоконтроль. Убедилась, что Игнат по-прежнему дрыхнет, тихонько достала из сумочки компактный фотоаппарат. Бронзовый герой никуда не делся. Только теперь ей пришло в голову, что статуэтка может быть очень древней. Догадка почему-то взволновала, но объяснить этого себе не смогла.
Любовь Андреевна Алтунина дважды с разных ракурсов запечатлела странную находку в недрах шкафа с помощью вспышки. Потом уехала к себе. До конца недели "ковала железо" у компьютера. Субботу и воскресенье провела дома, за чтением женского детектива сверхпопулярной писательницы Пелагеи Пунцовой – более бездумного и бессмысленного занятия Любаша не могла себе и вообразить, именно поэтому порой и прибегала к такому виду терапии. Сейчас как раз то, что требовалось. Она хотела полностью расслабиться. Но полностью не получилось. Чтению назойливо мешал бронзовый мальчик в Игнатовом шкафу.
Глава двадцать четвертая. Опять исчез
С первоапрельской торжественной пьянки по 30 апреля включительно они продолжили азартно делать деньги. К 1 мая, когда, уже по традиции, у Игната накрыли очередную "поляну", счета главных "концессионеров" пополнились в сумме еще на 15 миллионов рублей. Оно и понятно: больше ставишь – больше получаешь. Итого, 46 лимонов.
Все прошло замечательно, включая сексуальные утехи, в которых Гоша полноценно и с успехом принял участие, – на этот раз он был в форме и в азарте. Ушел к себе приблизительно в час двадцать. Но еще до приезда Костика и Любаши, зайдя в полдень к Игнату с купленными на вечер продуктами, Георгий Арнольдович предупредил.
– Слушай, я с завтрашнего дня и по четвертое включительно буду занят. Хочу кое-что пописать, а то совсем рука отвыкла и мозги цифрами обросли, как соляными наростами.
– Что ты писать собрался? С ума, что ли, сошел? Сценарий копеечный? Гошка, идиот, ты же мультимиллионер, на хрена тебе?!
– Отстань, не твое дело! Хочу и пишу! Все равно биржа откроется только в понедельник, темп не теряем, а ты отдохни, займись чем-нибудь своим. И не вздумай пьянствовать, я тебя умоляю. Наведи порядок в квартире, посмотри телевизор, почитай, наконец, что-нибудь стоящее – ты же раньше так любил читать. Отвлеки мозги, остуди глаза, отдохни. И не дергай меня эти три дня, понял? Дай покой, Игнат, я тебе прошу! Вот, кстати, можешь Любашу поразвлечь, в кино с ней сходи, в театр, на выставку.
– Она завтра в Питер уезжает на пять дней, мать проведывать, – хмуро буркнул Игнат, явно огорченный решением друга.
– Во, с ней поезжай. Покачаешься в колыбели революции, сходите в Эрмитаж, Любаша будет в восторге.
– Ладно, все, вали, никуда я не поеду, найду себе занятие… Кинодраматург хренов! Ты часом не про наши игры сценарий задумал?
– Да пошел ты! – Гоша решительно покинул штаб-квартиру.
Потом были три дня счастья. Они пролетели, "как облака над мастерскою, где горбился его верстак" – лучше, чем эта цитата из Пастернака, Гоша не мог им придумать определения, отметив про себя, что, если бы Борис Леонидович творил в эпоху компьютеров, вся его поэтика просто не могла бы возникнуть.
Забытое ощущение творчества, мучительно-сладкий поиск смыслов, рифм, русскоязычных воплощений Дантовой строфики и мироощущения… и очередной отточенная, звучная терцина, после которой хотелось по-пушкински воскликнуть: ай да Гошка, ай да сукин сын!
Он почти ничего не ел, обо всем забыл, а перед сном накатывала и тяжко донимала досада: целый год не занимался тем, ради чего единственно и стоило жить прежде и уж тем более доживать свой век. Утешался перспективой.
В понедельник с утра он позвонил Игнату. Молчок. А мобильный талдычил: "Абонент не отвечает или временно недоступен". Он спустился, давил звонок. Что-то тревожное, злое, раздражающее подкатило под сердце. Вернулся в себе, взял ключ от Игнашкиной квартиры. Спустился, открыл, вошел. Вроде все в порядке, но… В гостиной-кабинете на столе нет ноутбука. Перешагивая через развалы вещей и предметов, вошел, открыл платяной шкаф: нет Аполлоши. Обыскал квартиру. Даже на антресоли забрался. Статуэтка пропала.
Гоша распахнул створки старого секретера, где Игнат хранил договоры и отчеты по брокерской фирме "Удача – сервис". Все документы были на месте.
Колесов взял себя в руки и, вооруженный отличным знанием Игнатова хозяйства и гардероба, произвел методичный обыск. Он не обнаружил куртки на подстежке, любимой Игнатовой кепки, демисезонных полусапог армейского типа, большой сумки и… паспортов. Обоих. Российского и заграничного, который он заставил Игната обновить на всякий случай пару лет назад.
Гоша в бессилии опустился на рабочий стул, на котором последние месяцы насиживал геморрой, потроша валютную биржу.
"Господи, неужели опять загул, запой! Нельзя было его оставлять. Бывший алкаш в эйфории – верный путь назад, к истокам. А паспорт заграничный ему на что? В безвизовую страну рванул? Один? Например, в Египет. С него станется. Вот ужас!.."
Примерно час Гоша просидел в оцепенении, пытаясь решить, что же предпринять. Не решил.
Набрал Утиста. "Мама болеет. Звонила Игнатию Васильевичу, что не придет. Не отвечал. Костик нормально. Завтра работаем? Ладно, жду".
Гоша закрыл входную дверь и поднялся к себе. Решил терпеть, выбросить все из головы еще на сутки. Сел за перевод, раскрыл подстрочник, увлекся. Не заметил, как стемнело. Жахнул снотворного и заснул, убеждая себя, что утро вечера мудренее.
В девять утра зазвонил мобильный. Рука, схватившая трубку, дрогнула, палец вдавил кнопку, как патрон в тугую обойму: на дисплее высветился Игнатов телефон с каким-то кодом впереди.
– Але, Гошик, ты?
– Не-е-е-т! – заорал Георгий Арнольдович. – Это мудель хренов, связавшийся с другим муделем хреновым, е… т… м… Ты где, сволочь, сука, где ты?
– Спокойно, Гошик, – издевательски безмятежно прошелестела трубка. – Мы в Греции.
– Кто "мы"?
– Догадайся, писатель! Привет тебе от Аполлоши. С его исторической родины. Завтра прилечу, все объясню. Гошик, ты ох…ешь! Рейс 2828 из Афин. Доберусь к вечеру.
Отбой.
Часть вторая. Магнаты
Глава первая. Контрабандист
– Значит, так… – Игнат развалился в любимом кресле, устало и шумно выдохнул. В руке у него уютно размещался любимый наследственный стограммовый штоф с водкой. С утра. – Умоляю: ты молчишь, стараешься верить. То, что я расскажу, звучит как бред, галлюцинация. Ты решишь, что у меня бэлый-бэлый, совсем бэлый горячка. На твоем месте любой бы так решил. Но ты мой друг. Поэтому сиди, заткнувшись. А я буду говорить. Понял? Вопросы потом.
– Валяй! – с деланым равнодушием бросил Георгий Арнольдович, внутренне сжавшись в предощущении то ли запредельного вранья, то ли нового доказательства существования Непознанных Сил Природы.
В глубине души Гоша так рад был возвращению друга живым и нормально пьяненьким, что готов был уверовать даже в его личную встречу с Понтием Пилатом. Тем более что прецеденты известны.
– Значит, так… Когда ты, как последний мерзавец и эгоист, заперся у себя, чтобы кропать свою какую-то х…ню, я, по твоему, между прочим, совету, решил просто отдохнуть: погулять, почитать, посмотреть телевизор – словом, уйти в себя. Пятницу продержался. В субботу с утра вышел, купил газет, допраздничных еще, и журнальчик про финансы. После обеда принял. Лежу, листаю журнальчик. Радуюсь: все на подъеме, власть стабильная, нефть дорогая, рынок к шоколаде… Ну, думаю, у нас с Аполлошей никаких проблем. Мы, думаю, с Аполлошей идем в ногу с нашей родиной навстречу солнечному будущему на берегу Средиземного моря, где в пальмах и магнолиях утопает какой-нибудь остров.
Этот поэтический образ в исполнении Игната вызвал было у Георгия Арнольдовича острое желание съязвить, но Игнат уничтожил его в зародыше испепеляющим взором полководца, чей приказ намерены оспорить.
– Натыкаюсь на статейку какого-то экономиста с подозрительной фамилией Иноверцев. Читаю. Ни хрена не понимаю, в сон клонит. И вдруг осознаю, что этот прыщ, даже кандидатом наук под статейкой не подписанный, все к тому ведет, что очень скоро ожидает мировую экономику – и нашу, конечно, тоже – полный, понимаешь ли, писец или, по-ихнему, по-экономически, коллапс. Этот Иноверцев приводит свои аргументы, в которых я ни бельмеса не просекаю, а в конце мелко примечание, что, мол, мнение автора может не совпадать с мнением редакции. Во, думаю, современная пресса во всем ее цинизме! Чтобы внимание привлечь и журнальчик лучше раскупали, печатают всякую мутотень паническую, а сами в сторонку. А поскольку поделиться-то эмоциями не с кем – ведь друг так называемый ушел в творческий запой, – я на Аполлошу поглядел, ну, типа "как тебе это нравится?". Я его запихивать в гардероб не стал, на обычное место поставил, чтобы хоть было с кем поговорить. И тут, Гошик, хочешь – верь, хочешь – не верь, пошла волна. Вроде та же самая, которая акции диктует и командует "купи-продай". Та, что ко мне во внутренний слух или в интуицию проникает черт ее знает почему. Но на этот раз она мне, Гошка, аж по мозгам шибанула. Сперва слышу: "Верь!", а потом слышу: "В сентябре". Отчетливо так, ясно, как диктор по телевизору в программе "Время". И у меня в башке возникло полное просветление. Полное. Я его понял.