4
Тимо нашел книгу в мусорном контейнере возле здания университета, за ремонтирующимся домом. Это был старый потрепанный учебник с заляпанной мусором обложкой, очень похожий на когда-то имевшийся у него самого до того, как он продал его вместе со многими другими реликтами студенческой жизни. Правда, сначала прочитал - в то время он еще изучал философию в Гамбургском университете. Это был трактат Эмиля Дюркгейма "Каноны социологического метода" о социальных системах, о необходимости институтов для управления обществом. Дюркгейм считался основоположником социологии, но Тимо с усмешкой подумал о том, что в данном случае гораздо уместнее была бы его последняя работа "Обыденность преступления", недавно проанонсированная в печати.
Тимо, дрожа в легкой не по сезону куртке, облокотился на стену и принялся разглядывать магазин напротив. Становилось темно, и в нем зажгли свет, придавший витринам несомненную привлекательность. Тимо не хотелось прерывать чтение, но темнота сгущалась слишком быстро. Он вздохнул. Книга была частью его прошлого, так неожиданно и непрошенно вторгшегося в настоящее. Ее вид отозвался в нем болью, напомнив о былых мечтах, когда разум его отличался пытливостью и остротой. Все осталось в прошлом. И будто специально, чтобы вернуть его к реальности, ноющая боль в животе усилилась, а по телу пробежали судороги, вызванные не только холодом. Он закрыл книгу: у него не было желания брать ее с собой, но и оставлять здесь тоже не годилось. Он не мог вот так просто расстаться с прошлым.
Макс Вебер, Фердинанд Тоннис и Эмиль Дюркгейм были его любимыми авторами. "Государственная монополия на физическую силу" Макса Вебера была темой его дипломной работы. Во всяком случае, когда он начал ее писать.
В магазине толпилось слишком много покупателей. Придется подождать. Холод был таким пронизывающим, что пробирал до костей. Вебер считал, что право прибегать к физической силе имеют только государственные органы, полиция и армия, иначе воцарится анархия и государство окажется неуправляемым. В своей работе Тимо собрался сакцентировать внимание на том, что такая монополия может вызвать разрушительные процессы, как это, собственно, случилось при нацизме.
Из магазина вышел покупатель в деловом костюме, говоривший по мобильнику, а за ним - пожилая пара. Боль и спазмы в животе Тимо усилились. Он сунул руку в карман куртки и сжал пальцы вокруг леденящей стали рукоятки.
Тимо намеревался подкрепить свой тезис примером Америки, где Конституция разрешала гражданам владение огнестрельным оружием и ношение его, лишая, таким образом, государство монополии на его использование. И все же США не только не развалились как государство, но даже процветают.
Он снова бросил взгляд через улицу. Подъехала машина, и к магазину засеменила женщина. Вскоре она снова появилась в дверях с пакетом в руках, села в машину и уехала. Тимо почувствовал укол чего-то, что не было связано с его недомоганием. Это была скорбь и траур по себе в прошлом: по дисциплинированному и прилежному студенту философии с ясными глазами. Тому, кем он был прежде, до наркотиков.
Тимо вышел из тени и, сгибаясь под порывами холодного ветра, направился к магазину, крепко сжимая в ладони рукоятку пистолета.
5
Покончив с любовными утехами, Фабель и Сюзанна перешли в гостиную и устроились перед окном. Какое-то время они сидели, глядя на темные воды Альстера и играющие на его поверхности блики. Затем Сюзанна склонила голову ему на плечо, он же постарался не подавать вида, что по какой-то непонятной причине ему это неприятно. Это его удивило. Он ощутил раздражение и беспокойство и на мгновение почувствовал непреодолимое желание броситься к машине и уехать, не важно куда, только бы из Гамбурга и вообще из Германии. Такое с ним уже случалось и раньше, но он всегда сваливал это на нервные перегрузки на работе и желание оказаться подальше от всего этого ужаса и напряжения. Но разве сейчас все не было иначе? Ему осталось доработать всего несколько недель, и он станет совершенно свободным. Тогда откуда это чувство паники? Почему он все время думает не о новой, прекрасной жизни, в которой не будет места убийствам, а о той папке, что лежит на столике под газетой?
- Как прошла встреча с Роландом? - спросила Сюзанна.
- Было много чего сказано. Барц стал очень разговорчив. Не знаю, умеет ли он так же хорошо слушать, но по болтливости ему нет равных.
- А мне казалось, что он тебе симпатичен. - В словах Сюзанны чувствовалась настороженность. Фабелю приходилось следить за собой при каждом упоминании о будущей работе - ситуация была такова, что любое сомнение в его голосе могло спровоцировать ссору.
- Так и есть. То есть так было в детстве. Но люди меняются. Сейчас Роланд Барц - совсем другой человек. Но с ним все в порядке. Просто он слишком возомнил о себе.
- Он предприниматель, а они все такие, - заметила Сюзанна. - Его фирма не стала бы преуспевающей и он не смог бы предложить тебе такой оклад, если бы его мучили сомнения. В любом случае совсем не обязательно любить того, с кем работаешь.
- Все в порядке, - заверил Фабель. - Честно. И не переживай - я не собираюсь оставаться в полиции Гамбурга. Я сыт этим по горло. - Он сделал большой глоток пино гриджио, откинулся на спинку дивана и закрыл глаза. Он никак не мог выкинуть из головы печальное, растерянное и полное отчаяния лицо Георга Айхингера. Лицо, стоявшее у него перед глазами на протяжении всего ужина с Барцем.
- Что-то не так? - спросила Сюзанна, уловив его вздох.
- Никак не идет из головы Айхингер и весь тот бред, что он нес перед тем, как застрелиться. Он говорил, что понял, проснувшись, что он не настоящий. Что, черт возьми, он имел в виду?
- Деперсонализация. Мы все в какой-то мере ей подвержены. В основном через стресс и переутомление. В случае Айхингера, возможно, все было гораздо серьезнее. Не исключено, что у него развилась диссоциативная фуга.
- Мне казалось, что это происходит, когда люди теряют память. Просыпаются словно в новом городе, с новой личностью или при отсутствии таковой.
- Подобное иногда тоже случается. Сильное нервное потрясение может вызвать нарушение целостности личности. Защитная реакция на отрицательные эмоции проявляется у них в блокировке памяти, вследствие чего такие люди не в состоянии вспомнить, кто они такие. И они начинают осознавать себя как новую личность, пока без биографии.
- Но Айхингер не терял память!
- Да, это так. Но если бы он не покончил с собой, то мог бы выйти в дверь и просто исчезнуть. Не только для окружающих, но и для себя тоже.
- Видит Бог, сколько раз мне хотелось сбежать от себя самого. И когда я стоял перед Айхингером, нажимавшим на курок, был именно такой случай, - горько улыбнулся Фабель.
- Собственно, ты и пытаешься убежать от самого себя в определенном смысле. И это случится, когда ты в последний раз закроешь за собой дверь в своем кабинете и перестанешь быть полицейским.
- Понятно… - протянул Фабель и сделал еще глоток. - И оставить все на попечение брайденбахов.
- Кого?
- Нового поколения, - ответил Фабель, отпивая вино.
6
Стефан остановил машину у круглосуточного магазина при бензоколонке. Он закончил работу всего час назад и чувствовал себя просто отлично: побрился, принял душ, надел новую рубашку и надушился лучшим одеколоном. Он позвонил Лизе и получил приглашение прийти и остаться на ночь. Из магазинов, работавших так поздно, причем всегда имевших хороший ассортимент вин, он знал только этот.
Они встречались уже пару месяцев. Лиза была просто восхитительна. С ней было весело. В меру умная и к тому же хорошенькая. Их связь совсем не обременяла, и Стефану нравилось ее общество, однако в последнее время ему все чаще стало казаться, что Лиза подумывает о переводе их отношений на более серьезный уровень. А этого ему как раз и не хотелось. Во всяком случае, в данный момент. Ведь все и так хорошо, так зачем что-то менять? Хотя иногда он признавал, что в этом есть свой смысл. Однако пока единственное, чему Стефан относился серьезно, была работа. Он старался объяснить Лизе, как для него важно быть полицейским. Через пару месяцев ему предстояло сдавать экзамен на чин комиссара, и подготовка к нему требовала серьезных усилий. Но уж только не сегодня. Сегодня он будет отрываться и вообще оттягиваться. Но сначала надо прикупить винца.
Едва переступив порог магазина, Стефан понял: что-то не так.
Внутри было всего два человека, и оба посмотрели на него, услышав, как звякнул колокольчик на двери. У стойки замер худощавый длинноволосый парень в грязной одежде, за прилавком застыл средних лет турок. Оба мужчины напряженно молчали. Молодой человек резко повернулся, и Стефан увидел в его глазах испуг, а в руках наведенный на него пистолет.
- Спокойно… - стараясь сохранять хладнокровие, прошептал он.
Лихорадочно вспоминая инструкции, он быстро оценил уровень опасности и постарался заметить как можно больше деталей, чтобы выстроить правильную линию поведения. "Вальтер Р8" представлял собой, в сущности, антиквариат. Хотя нет, для Р8 ствол был коротковат. Значит, Р4, принятый на вооружение в полиции Гамбурга сразу после войны. Как бы то ни было, пистолет был старым, и, судя по внешнему виду, за ним не следили. Однако из этого отнюдь не следовало, что ствол находится не в рабочем состоянии.
- Не надо нервничать, - нарочито равнодушно обратился он к парню с затравленным взглядом и грязными волосами, понимая, что тот был более всех испуган создавшейся ситуацией. Стефан вспомнил, как вел себя обер-комиссар Фабель во время инцидента в Йенфельде. - Будем сохранять спокойствие.
Стефан видел, как дрожали у грабителя руки. Вокруг безумных глаз красные круги. Наркоман. Отчаявшийся и напуганный. И Стефан знал, что оружие в руках испуганного человека намного опаснее, чем разозлившегося. Стефан прикинул, каковы шансы на то, что пистолет даст осечку или что наркоман промахнется, если все-таки ему удастся произвести выстрел.
- Стойте на месте! - крикнул наркоман Стефану.
- Я так и делаю, - спокойно заверил его Стефан.
- Ты, - обратился наркоман к турку, - переложи все деньги из кассы в пакет.
Турок и Стефан обменялись взглядами. Он много раз обслуживал Стефана и знал, что тот был полицейским. Турок достал все деньги из кассы и сложил в пакет. Наркоман протянул за ним свободную руку, продолжая держать под прицелом Стефана.
- Хорошо. Теперь - с дороги! Я ухожу. - Юноша попытался придать своему голосу уверенность.
- Я не могу этого позволить… - тихо произнес Стефан.
- Какого черта?! Убирайся с дороги!
- Я не могу этого позволить, - повторил Стефан. - Я полицейский. Мне наплевать на деньги. И я даже не стану препятствовать твоему уходу. Но я не могу допустить, чтобы ты ушел с пистолетом и, таким образом, и далее представлял собою угрозу для общества.
- Ты коп? - Юноша разволновался еще больше. Его буквально трясло. - Чертов легавый? - Он повернулся к турку и направил пистолет на него. - А как насчет этого члена общества? Что, если я пристрелю его прямо сейчас, потому что ты не даешь мне уйти?
Стефан посмотрел на турка. Тот стоял с поднятыми руками, но Стефан видел, что со своим страхом он справляется намного лучше наркомана с оружием.
- Тогда ты лишь укрепишь меня в моем решении: тебя нельзя отпускать. То есть мне придется уложить тебя.
- Каким образом? Ты не вооружен!
- Поверь мне. - Стефан старался говорить спокойно. - Если ты нажмешь на курок, то это будет твоим последним движением. Я специалист по оружию. Я знаю о нем все. Я знаю все о пистолете в твоих руках. Когда и где он был изготовлен. По тому, как его держишь, я вижу, что ты не понимаешь, что делаешь. И я знаю, что ты не сможешь пристрелить нас обоих, потому что я успею свернуть тебе шею. Но пока у тебя остается выбор. Положи пистолет. Выход всегда есть.
- Разве? - Юноша горько усмехнулся. - Наверное, вы имеете в виду восстановление монополии на применение силы?
- Я не понимаю, о чем ты.
- Убирайся с дороги! - Он снова направил пистолет на Стефана. - Зачем тебе это? Почему не даешь мне уйти? В порядке исключения!
- Потому что это моя работа. Отдай мне пистолет. - Стефан сделал шаг вперед. - Давай покончим с этим.
- Ну ладно… - Лицо юноши окаменело.
Стефан изобразил подобие улыбки. Он ошибся. Пистолет был старым и несмазанным, но не дал осечки. И наркоман либо оказался лучшим стрелком, чем предполагал Стефан, либо ему просто повезло. Еще слыша эхо выстрела, Стефан опустил глаза на новенькую рубашку, на отверстие в ней и расплывающееся вокруг пятно крови. Почти классическое попадание. Ноги Стефана подогнулись, и он упал на колени.
- Ну вот почему ты не дал мне уйти? - В голосе юноши звучали истерические нотки, смешанные с ненавистью.
Стефан взглянул на наркомана и открыл рот, чтобы ответить, но почувствовал, что не может дышать.
- Почему?! - жалобно повторил наркоман и снова выстрелил. А потом еще и еще.
7
Фабелю снова приснились мертвые.
Это случалось с ним часто. Он, правда, уже научился просыпаться, при этом слушать, как в ушах громко отдается стук сердца, и чувствовать, как холодный пот становится неотъемлемой частью его мыслительного процесса. Понятное дело, ночные кошмары были естественным побочным продуктом ненужных мыслей и эмоций, хотя он научился подавлять их, когда сталкивался с жестокостью убийц и, главное, со страданиями жертв, сопереживать которым приходилось на каждом месте преступления. Это были истории, написанные кровью, последних ужасных мгновений убийства. Однажды кто-то сказал ему, что мы все умираем в одиночестве: мы можем уходить из жизни в окружении многих людей, но сама смерть происходит как один из самых обособленных и индивидуализированных актов драмы, которой является человеческая жизнь. Фабель так не считал. При осмотре места преступления каждая деталь производила на него сильнейшее впечатление и коварно скрывалась в тайниках памяти, чтобы всплыть на поверхность во время сна. Он никогда не мог смириться с беспощадной несправедливостью того факта, что самые последние и интимные мгновения своей жизни жертве приходилось проводить в обществе своего убийцы. Он помнил, как однажды едва удержался от того, чтобы не разбить в кровь ухмыляющееся лицо подозреваемого в убийстве, хвастливо рассказывавшего о совершенном преступлении и о том, как его жертва умирала от нанесенных им ножевых ран и в отчаянии хватала его за руку, бессознательно пытаясь найти утешение в единственном человеческом существе, оказавшемся рядом. Тот подонок смеялся, описывая это. И в ту же ночь Фабелю во сне явилась убитая женщина.
Теперь же ему приснилось, что он ждал кого-то возле большого зала. Почему-то у него было ощущение, что это происходило в здании ландстага Гамбурга. Он знал, что была какая-то причина, по которой он ждал, и скоро его пустят внутрь. Наконец два безликих служителя распахнули тяжелые двери, и он вошел в огромный банкетный зал. За бесконечно длинным столом сидели множество людей, которые, завидев его, разом поднялись и начали громко приветствовать его. Ему было оставлено самое дальнее место, и, пробираясь туда, он увидел немало знакомых лиц.
Фабеля несколько удивило, что они его тоже узнали: каждый из них был уже мертв, когда ему стало известно об их существовании. Фабель прошел мимо рукоплещущих жертв, чьи убийства он расследовал, и занял место во главе стола. Рядом сидела убитая четыре года назад Урсула Кастнер, часто приходившая к нему во сне. На ее бледных бескровных губах играла улыбка.
- По какому поводу сегодняшнее торжество? - поинтересовался Фабель.
- Это прощальный обед в вашу честь, - ответила она, улыбаясь и стирая салфеткой густую гранатовую ягоду крови, вызревшей в уголке рта. - Вы же покидаете нас, верно? Вот мы и пришли попрощаться.
Фабель кивнул. Он обратил внимание, что место напротив него было свободным, несомненно, его зарезервировали для Ханны Дорн, его недавно убитой подруги студенческих лет. Он снова обратился к Урсуле Кастнер.
- Я сдержал свое обещание, - не без гордости объявил он, - я поймал его.
- Вы поймали его, - повторила она. - Но не другого.
Он заметил, что на пустующее место рядом кто-то сел.
Фабель, даже осознавая то, что он находится в заторможенном состоянии, испытал настоящий шок, увидев, что вместо Ханны Дорн возле него оказалась Мария Клее. Ее улыбка на бескровно осунувшемся лице была едва заметна.
- Что ты здесь делаешь? Тебе здесь не место! - запротестовал он. - Это все…
- Я знаю, Йен, но меня пригласили… - Она хотела что-то добавить, но в это время вновь раздались приветственные возгласы гостей. Вошел шеф-повар с необычайно большим серебряным подносом, закрытым куполом, тоже отлитым из серебра. Он не видел лица повара, но тот был крупным, с буграми мощных мышц, рельефно проступающих под рукавами халата. И все же Фабель понимал, что только ирреальность сна позволяла повару нести столь огромное блюдо.
Поставив поднос на середину стола, шеф-повар снял с него купол. И в это время Фабель заметил, как сверкнули изумрудно-зеленые глаза, и тут же узнал в человеке в белом колпаке Василя Витренко. Мария закричала, и Фабелю показалось, что Урсула Кастнер произнесла: "Вот он - другой!" Фабель как загипнотизированный смотрел на вошедшую молодую женщину, на поднос. Кожа на груди была разодрана, и из открытой раны торчали белые кости ребер. Легкие были вырваны из грудной полости и лежали на плечах. Крылья Кровавого Орла. Процедура, исполненная по старинному ритуальному обычаю викингов, являлась своего рода визитной карточкой Витренко. Фабель, как и Мария, теперь тоже крича от ужаса, почему-то принялся рукоплескать вместе с остальными гостями. Мария повернулась к нему.
- Я знала, что ты придешь, - сказал она, перестав кричать. - Мы так долго ждали его появления. Но я не сомневалась в том, что он захочет попрощаться с тобой.
Витренко обошел стол и приблизился к Марии. Он протянул руку, будто приглашая ее на танец. Фабель хотел подняться и возмутиться, но почему-то не мог сдвинуться с места. Он беспомощно следил за тем, как Витренко увлекал Марию туда, где царил полумрак. Женщина, сидевшая рядом с Урсулой Кастнер, наклонилась и принялась что-то искать под столом. Затем выпрямилась и нахмурилась.
- Что-то потеряли? - поинтересовался Фабель. Он узнал в ней Ингрид Фишман, журналистку, погибшую при взрыве бомбы в прошлом году. Она засмеялась и скорчила ему гримаску.
- Моя нога… - несколько растерянно ответила она. - Она только что была здесь.
И тут Фабель проснулся.
Он лежал в темноте, устремив взгляд в потолок. Захотелось пошевелить ногами под одеялом, просто чтобы удостовериться в том, что они никуда не делись. Рядом тихо и размеренно дышала Сюзанна, спавшая, видимо, без всяких сновидений. Время от времени тишину нарушали звуки, характерные для ночного Пёзельдорфа. Их издавали главным образом редкие машины, шумно прощавшиеся группы припозднившихся гостей. Он осторожно спустил ноги вниз, стараясь не разбудить Сюзанну, и наткнулся пятками на что-то твердое, при ближайшем рассмотрении оказавшееся еще одной парой ног. В высоких черных ботинках. Крупноразмерных. Он поднял голову и увидел перед собой Василя Витренко со сверкавшими в темноте зелеными глазами.
- Посмотри, что я нашел, - обратился к нему Витренко и протянул оторванную женскую ногу.