Но она уже бежала в учительскую за водой для своих таблеток. Саймон задержался, разглядывая ее следы на мучной дорожке. Нечто - неважно, предвидение это было или предчувствие - подсказывало ему, что мисс Арнотт у них надолго не задержится. Женщина теряла самообладание, это было очевидно. А для учителя, размышлял он уже на ходу, самообладание - предмет первой необходимости. С восьми пятнадцати и до шестнадцати пятнадцати учитель без него никуда. Саймон остановился, чтобы произвести сложный расчет на пальцах. Восемь часов. На первый взгляд, страшное дело, но если подумать, только третья часть суток. Восемь жалких часов. Если мисс Арнотт не выдерживает даже этого, то увольняться и заводить ребенка ей точно не стоит. Вот это, по мнению Саймона, настоящая работа. Суточная смена. Каждый день. И так лет двадцать. Без перерывов на обед. Без выходных. По сравнению с этим день рождения Гиацинт Спайсер - лишь краткий миг в жизни поденки. Участь родителя, скорее, - пожизненное наказание. Если бы много лет назад его родная мать, вместо того чтобы отправиться в роддом и завести себе ребенка, взяла да и зарезала кого-нибудь хлебным ножом, сейчас бы она уже вышла на свободу. А за хорошее поведение ее могли бы освободить и досрочно.
Саймон вытащил свою куклу из пластикового мешка и задумчиво уставился на нее. Чем больше он размышлял, тем удивительнее казался ему тот факт, что люди вообще заводят детей. Это опасно, вне всякого сомнения. Это ложится тяжкой ношей на плечи родителей. Связывает по рукам и ногам. Накладывает определенный отпечаток. Окружающие начинают казаться подозрительными и невыносимыми. Работа учителя по сравнению с этим - увеселительная прогулка. Саймона уже не удивляло, что его отец сбежал. Удивительным было то, что он продержался так долго: тысячу восемь часов. Это же в два раза дольше, чем Саймон ухаживал за мучным младенцем. А мать! На ее счету уже сотни тысяч часов! Она же просто мать-героиня! Да что там - святая!
- Ее, наверное, уже тошнит от меня, - сказал он своей кукле.
Но это было не так, и он знал об этом. Его слова отозвались в коридоре слабым эхом. В глубине души Саймон знал, что, несмотря на самые идиотские выходки - вроде того случая, когда он скормил бабушкин парик овчарке Туллиса или швырнул кактус в Гиацинт Спайсер, - мать очень любит его. В этом-то вся беда.
- Вот так и работает эта ловушка, - объяснял он своей кукле. - Так она и затягивает тебя. Сперва ты ничего не знаешь. А потом уже слишком поздно.
Он замолчал.
- Если только у тебя нет паруса…
Парус…
Его отец…
Саймон уселся на мешок с младенцами, пышно раздавшийся под его весом, как в уютное гнездышко. Он напряженно думал.
Его отец.
Он произносил эти слова на разный манер, словно пробуя их на вкус.
- Мой отец. Мой отец. Мой отец.
Кто?
Кто?
- Кто?
Живым эхом отозвался Робин. Его послали, чтобы разыскать Саймона и привести назад для расправы.
- Вот именно! - сказал Саймон. - Кто?
Но Робин был не расположен разгадывать загадки. Он выполнял задание.
- Вставай, Сайм. Пора возвращаться на базу. Старый Мерин уже рвет и мечет.
- Понимаешь, - сказал Саймон, полностью игнорируя его просьбу. - Я не знаю, кто он. А он не знает, кто я. Так что мать и бабка правы. Тот факт, что он ушел, на самом деле не имеет ко мне никакого отношения.
- Вставай. Нам пора.
- Я не говорю, что он поступил правильно, - продолжал Саймон. - Вот так отчалить и бросить мою мать одну с ребенком на руках. Навсегда. - Он слегка ткнул свою куклу в живот. - Хотя протаскавшись с ней почти три недели, я могу понять, почему это случилось. Я просто хочу сказать, что это не должно… что это уже не имеет значения.
- Да, Сайм. А теперь вставай, прошу тебя.
- Понимаешь, между нами теперь ничего нет, - настаивал Саймон. - На самом деле, никогда ничего и не было. Он вообще не имеет ко мне никакого отношения. В мире полным-полно людей, которые не имеют ко мне никакого отношения, которые меня даже не знают. Но они прекрасно без меня обходятся. И я прекрасно обхожусь без них.
Но терпение Робина иссякло.
- Сайм, я не хочу, чтобы мне из-за тебя влетело. Я ухожу. Я скажу Старому Мерину, что я тебя нашел, но ты не захотел вернуться. Ты был слишком занят. Сидел на мешке с мукой и рассуждал о своей семье.
Казалось, Саймон его даже не слышит.
- И вот я понял, что отец мой - это просто еще один человек на нашей планете, который не знает, кто я такой. И больше ничего. А значение имеют только те, кто тебя знают.
- Я имею значение, Сайм.
- И моя мать имеет значение. И бабушка. И Сью.
- Раз…
- Но только не он. Он не имеет значения. Он не считается.
- Два…
- Я его не виню. Но он не считается.
- Три!
Махнув рукой, Робин повернулся и пошел обратно в класс. Дойдя до угла коридора, он все еще мог слышать, как Саймон у него за спиной продолжает что-то доказывать своей кукле.
- Мне теперь гораздо лучше, правда. Я далее не представлял, насколько все это меня беспокоит. Но теперь я стал другим человеком. Я стал свободным.
Глаза куклы с нарисованными ресницами были исполнены сочувствия.
- Ты понимаешь, о чем я, правда?
Выражение ее лица не изменилось.
- Ты же все понимаешь?
Мучная кукла оставалась невозмутима.
Постепенно, неумолимо Саймон пришел в себя. Что он здесь делает? Почему он сидит в школьном коридоре, на мягком удобном мешке, разговаривая с куклой?
Саймон вскочил на ноги, как ошпаренный. Кукла! Да она даже не кукла. Она же просто глупый безжизненный мешок муки. Она даже не она. Она это оно. Что с ним случилось? Почти три недели он обсуждал свои проблемы с мешком муки. Он что, с ума сошел? Ведь это просто часть дурацкого школьного проекта. Она же ненастоящая. Они все ненастоящие. Схватив пакет с мучными младенцами за углы, он рывком перевернул его. Мешки с мукой вывалились на пол. Вот что они такое. Просто мешки с мукой! Мучные мешки!
Взяв один, он швырнул его к потолку. Он разорвался, просыпавшись мучным дождем. Саймону было все равно. Он чувствовал необычайное облегчение, словно его неожиданно выпустили из тюрьмы; словно потерпевший кораблекрушение, проведя в воде много часов, увидел береговые огни; как будто врач, священник и учитель пришли сказать ему, что они заблуждались, что все это было ошибкой, что он не станет отцом, во всяком случае, пока.
Все было кончено. Какое облегчение! Он запустил еще одного мучного младенца. И еще одного. Он был на грани, на самой грани. Он по-настоящему полюбил свою мучную куклу. Он по-настоящему привязался к ней. Но она была ненастоящей! А значит, он свободен! Свободен, свободен, свободен!
Следующий мучной младенец зацепился за лампу и порвался. В исступлении Саймон задрал голову и подставил лицо мучному дождю. Следующего мучного младенца он подбросил с удвоенной силой. Какая разница? Ведь мистер Хайем сам разрешил ему. Не так ли? "Можешь хоть в клочья их разнести. Только вынеси их из этого здания!" Так Саймон и сделал.
Так значит, разнести их в клочья?
Отличная идея!
Он взял еще одного младенца и зафутболил его в другой конец коридора. Потом еще одного. Мука разлеталась во все стороны. Она клубилась по всему унылому коридору белыми облаками. Каждый раз, когда он разносил в клочья новый мешок, огромные тучи муки разлетались в коридоре снежным вихрем, ослепительной метелью - это и был великий, великий взрыв.
Мука вздымалась вверх и оседала на полу толстым слоем глубиной по щиколотку. Кому какое дело? Во всяком случае огромному белому прыгающему во всей этой муке Саймону было на все наплевать. Он успеет еще побыть ответственным человеком, когда подрастет. Когда придет время, у него будут все шансы стать хорошим отцом.
Но не сейчас. Не сейчас, когда он так юн. Не сейчас, когда он способен на все и перед ним простирается размытый и яркий горизонт - куда шире, чем он мог предположить.
Удар… Удар… Мучная буря кружилась в арктическом хаосе, и Саймон победно воздел к ней руки. Он не допустит той же ошибки, что его отец. Нет. Он не свяжет себя по рукам и ногам раньше времени, чтобы потом улизнуть на свободу и бросить ребенка, который спустя несколько лет будет слоняться по Уилберфорс-роуд, беседуя про себя с голубоглазым отцом с морщинками вокруг глаз, которого он сам выдумал, потому что настоящего отца он никогда не видел.
Он так никогда не поступит. Никогда. Он лучше подождет. Ведь ему не все равно. А потом, в один прекрасный день, когда поймет, что готов…
Удар… Удар…
Мука сыпалась на него дождем. Она стекала по нему ручейками и речушками. Она кружилась вокруг него. Он был снежным человеком, йети, ходячей лавиной. Удар… Удар… Он вымещал все свои мелкие разочарования последних трех недель на потрепанных мешках муки. "Не оставляй ее здесь, Сайм". "Будь осторожен". "Ты уверен, что она в безопасности?" Неужели так же думала и мать, когда тащила его с собой в спортивный клуб, чтобы раз в неделю позволить себе расслабиться и поиграть в бадминтон? Как мог он, свесившись через перила, доставать ее своим нытьем? Как он мог?
Удар… Удар… Удар… Новые мешки разрывались в воздухе и просыпались дождем муки. Его мать святая. Он должен подарить ей цветы. Он прижмет Саида к стенке, заставит одолжить ему часть прибыли, нажитой нечестным путем, и купит ей дюжину красных роз. Она это заслужила.
Разорвав последних младенцев по швам, по локоть в муке, он сыпал муку во все стороны. Он был счастлив, и ничто не могло омрачить его радость. Пусть назначают ему еще сколько угодно наказаний - хоть до конца света. Ему плевать. Один час в день? Полная ерунда! Особенно по сравнению с тем, чего он только что избежал!
Он не мог сдержаться. Он запел.
- Морю навстречу парус расправлю,
Полною грудью ветер вдохну…
Мучная буря сопровождалась громогласной песней. Зачерпывая все новые горсти муки, он раскидывал их вокруг себя. Белое на белом. О счастливый, счастливый Саймон!
- Клятвы забуду, вещи оставлю,
- распевал он.
- Лишнего на борт я не возьму…
Мука слепила ему глаза, как порывы зюйд-веста.
- Выйду к восходу с верою в сердце…
- пел он все громче и громче. Он избежал ловушки. Его накажут, но он остался свободен. И у него еще будет время, чтобы проявить ответственность.
- Не унывайте, родные мои…
Мешки являли собой довольно жалкое зрелище. Весь коридор, из конца в конец, был усыпан мукой. Жаль, что это проделал не четвертый "В" на школьной ЭКСПО. Но это неважно. По крайней мере, они многому научились.
Бесподобный голос звенел.
- Вы остаетесь нянчить младенцев…
Совершив последний удар, Саймон зашагал прочь по коридору.
- Парус души моей, прочь от земли!
Мартин Саймон, который воспользовался случаем и вышел в сортир дочитать последние страницы "Поисков Святого Грааля", оторвался от книги и поднял голову.
"Вот доблести источник и отваги", - не мог не повторить он, тихо прошептав эти слова себе под нос. Потому что казалось, что здесь, прямо перед ним, возник кто-то необыкновенно высокий и сильный, шествующий как рыцарь в белоснежном белом вихре - ужасающий и ошеломительный.
Мартин Саймон вжался в стену, когда мимо него с песней прошествовал Саймон Мартин.
А мистер Картрайт, который в раздражении вышел в коридор на поиски своего заблудшего ученика, услышав грандиозный, грандиозный тенор, умноженный эхом стен и потолка, уважительно уступил дорогу юноше, следующему в безоблачное будущее, подобно кораблю-призраку под белым парусом.
Примечания
1
Школьное образование в Англии делится на начальное (примерно с 5 до 11 лет) и среднее (с 11 до 16). Здесь речь идет об учениках четвертого класса средней школы (прим. ред.).
2
Один фунт равен приблизительно 453,6 граммам. (прим. ред.).
3
Герой одноименной новеллы американского писателя Вашингтона Ирвинга. Рип ван Винкль, ленивый деревенский житель, проспал двадцать лет и, проснувшись, обнаружил, что все его знакомые умерли, а мир вокруг изменился (прим. перев.).
4
Перевод Аркадия Гриднева.