Пятая пробирка - Майкл Палмер 3 стр.

Последней строчкой Натали с неохотой записала: "Винстон - один блок", добавив про себя: "Если будет возможность". Часто она отказывалась покупать для матери сигареты, но дела это не меняло. У Эрмины была ма­шина, и она, не колеблясь, оставляла Дженни на некоторое время дома одну. К тому же у Эрмины имелось множество знакомых, кому она могла позвонить и кто не отказал бы ей в маленькой услуге. Все знали, что Эрмина и сигареты неотделимы друг от друга. Эрмина ни за что не рассталась бы со своим любимым "Винстоном" до самой смерти, да и умерла бы, наверное, с сигаретой в руке.

С полчаса Натали неторопливо выбирала овощи и фрукты для себя. Летом всего было в изобилии, и она ра­довалась, что может доставить себе удовольствие, особен­но сейчас, когда у нее неожиданно появилось несколько свободных часов.

"Да, мне нужно стараться быть более терпимой к лю­дям типа Ренфро, - думала она, применяя пальпацию и перкуссию для выбора самой спелой дыни. - Первым де­лом с утра надо будет предпринять все возможные шаги, чтобы урегулировать конфликт с Клиффом".

В "Натуральных продуктах" сигареты, разумеется, не продавали, поэтому, загрузив восемь бумажных пакетов в багажник своей "субару", Натали пересекла улицу и зашла в супермаркет. Объяснить свое появление в доме у матери несколько ранее, чем ее там ждали, не представляло для Натали трудности. Времена, когда Эрмина знала распо­рядок ее дня и все мельчайшие подробности жизни, давно миновали, так что ничего серьезнее заданного вскользь во­проса: "Почему ты не в своем приемном покое?" - ждать не следовало. Впрочем, имелось немного шансов не за­стать Эрмину дома. Необходимость ухаживать за Дженни не давала той возможности надолго покидать дом, когда девочка была не в школе.

Дорчестер, быстро растущий на песчаной равнине посе­лок к югу от города, находился всего в нескольких милях по трассе № 203 от уютной квартиры Натали в Бруклине. Элегантные, тщательно ухоженные дома и участки в Дор­честере все еще встречались, но они уже стали островками в море бедности, иммигрантов, наркотиков и - слишком часто - насилия. Натали подъехала к тротуару, у которого стоял дом на две семьи, обшитый досками, с облупившей­ся серой краской, небольшим неопрятным газоном и по­косившимся крыльцом. Этот дом Натали покинула вскоре после того, как мать переехала в него, но ее младшая сест­ра Элена, которой тогда было всего восемь, жила здесь до самого своего трагического конца.

Натали сомневалась, был ли в Дорчестере хоть кто-ни­будь, кто не знал бы, что Эрмина Рейес держит ключ от дома под горшком с каким-то полузасохшим растением у самой двери. "Есть некоторая выгода в том, что у тебя не­чего украсть", - любила повторять она.

Как всегда, как только Натали открыла дверь, ей в нос ударил стойкий запах табака.

-Санитарная инспекция, прячьте окурки! - крикнула она, затаскивая в холл сразу пять пакетов.

Квартира была, тоже как всегда, чистой и опрятной, включая старинную пепельницу, которую Эрмина после каждых двух-трех сигарет мыла, соблюдая некий ритуал.

-Мам?

Эрмина обычно сидела за кухонным столом с недопитой чашкой кофе, коробкой ванильных вафель, "Винстоном", пепельницей и книжкой кроссвордов - приложением к воскресной "Нью-Йорк тайме". Но сейчас все элементы картины были на месте, кроме хозяйки. Натали поставила пакеты с продуктами на пол и поспешила в комнату мате­ри.

-Мам? - она снова позвала.

-Бабушка прилегла вздремнуть, - раздался голос Дженни.

Натали пошла в комнату племянницы - чистую, акку­ратную и очень "девичью" - с кружевными занавесками и выкрашенными в розовый цвет стенами. Дженни, в шор­тах и спортивной майке, сидела в своем кресле-каталке с книжкой, установленной на специальной подставке, что­бы легче было переворачивать страницы. На полу, около кровати, лежали скрепы для голеностопных суставов, с которыми девочка могла ходить на костылях. Официальный диагноз Дженни гласил: "церебральный паралич средней тяжести". Элена, мать девочки, пила, курила и употребля­ла наркотики в течение всей беременности, и сейчас, ког­да Натали узнала, что такое синдром врожденного алко­голизма, этот диагноз занимал верхнюю строчку в списке возможных причин инвалидности Дженни.

- Привет, малышка! - сказала Натали, целуя племян­ницу в лоб. - Что случилось?

- Сегодня у учителей какое-то собрание, поэтому за­нятия в школе отменили, - обворожительной улыбкой и кожей цвета кофе со сливками Дженни очень напоминала свою мать. - Бабушка сидела, решала свои кроссворды, а потом решила прилечь.

- Если я тебя когда-нибудь увижу с сигаретой...

- Постой, постой! Я сама догадаюсь. Ты мне все губы пообрываешь!

- Что ж, ты правильно догадалась. Что читаешь?

- "Грозовой перевал" Эмили Бронте. Ты читала эту книжку?

- Давно. По-моему, она мне нравилась, но вот подроб­ностей уже не помню. А тебе не сложно следить, как время и место действия постоянно скачут?

- Совсем нет. Это же интересно! Я так хотела бы когда-нибудь съездить посмотреть на мавров, если они там еще живут.

- Конечно, живут! Мы обязательно съездим, я тебе обещаю, - Натали отвернулась, чтобы бедная девочка не увидела печаль в ее глазах. - Дженни, ты всех вокруг де­лаешь немножко лучше, даже меня.

- И что это должно означать?

- Так, ничего особенного... Ты не хочешь помочь мне разбудить бабушку?

- Нет, спасибо! Я лучше еще немного почитаю. Мне не нравится, как Хитклиф обращается с людьми.

- Ну, если я правильно помню, когда он был молодым, люди с ним тоже не очень хорошо обошлись.

- Это как порочный круг?

- Точно. Ты уверена, что тебе всего десять лет?

- Уже почти одиннадцать!

Эрмина в своем цветастом домашнем платье дремала на кровати. Рядом на столике в блюдце еще дымилась до­тлевшая до фильтра сигарета. Хотя любимым местом Эрмины была кухня, в последние месяцы Натали все чаще находила ее либо в спальне, либо на диване в гостиной. Сигареты делали свое дело: мать быстро утомлялась, и ей не хватало воздуха. "Скоро придется везде возить с собой тележку с кислородным баллоном..."

- Эй! - сказала Натали, осторожно тряся мать за плечо.

Эрмина потерла глаза и приподнялась на локте.

- Я ждала тебя позже, - пробормотала она сонным го­лосом.

Неестественно глубокий сон матери обеспокоил Ната­ли, особенно когда та попыталась зажечь еще дымившую­ся сигарету. В пятьдесят четыре года эта женщина, еще недавно полная жизни и очарования, быстро старела, ее кожа становилась суше и тоньше чуть ли не с каждой вы­куренной сигаретой. Мать была гораздо темнее, чем стар­шая дочь, поскольку отец Натали все-таки был белым. Но, в отличие от увядающей кожи, большие карие глаза Эр- мины оставались такими же веселыми, умными и притяга­тельными. И очень похожими на глаза самой Натали.

- Мам, ты бы не курила здесь, - сказала Натали, помо­гая матери встать и пройти в кухню.

- Так я почти и не курю!

- Я вижу.

- Ты становишься некрасивой, когда ехидничаешь!

Эрмина была уроженкой Островов Зеленого Мыса.

Родители привезли ее в Штаты, когда ей было столько же лет, сколько сейчас Дженни. Но до сих пор у нее сохранил­ся явный португальский акцент. В девятнадцать она окон­чила среднюю школу, получила диплом помощницы мед­сестры и собиралась учиться медицине дальше. Именно в это время она в первый раз стала матерью-одиночкой.

- Дженни выглядит неплохо.

- Да, с ней все в порядке.

- Я рада!

Последовала короткая стесненная пауза. Для Эрмины Дженни продолжала быть Эленой. Неважно, сколько раз дочь номер два проходила безуспешную реабилитацию, не­важно, что говорила полиция про скорость, с какой она вре­залась в дорожное ограждение, - Эрмина всегда считала ее жертвой внешних обстоятельств. Дочь номер один, сбежав­шая из дома в пятнадцать лет, являла собой совсем другую историю. Эрмина Рейес, кроме всего прочего, обладала хо­рошей памятью, и потому в этом доме любимым ребенком была и навсегда осталась Элена. Ни пакеты с продуктами, ни ежемесячные чеки, ни кубки и медали, ни гарвардский диплом, ни грядущий медицинский - ничто не могло пере­весить боль, однажды причиненную Натали своей матери.

- Ладно, помоги-ка мне с этим, - сказала Эрмина, беря в руки карандаш и книжку с кроссвордами. - Очень нерв­ный, семь букв?

- Понятия не имею. Я никогда не нервничаю. Мам, это очень хорошо, что ты так заботишься о Дженни, но поста­райся хотя бы не курить, когда она дома. Пассивное куре­ние так же опасно, как и активное, когда речь идет...

- Что с тобой происходит? Ты очень напряжена.

Многие, включая Натали и ее младшую сестру, считали

необыкновенную проницательность и интуицию Эрмины колдовством.

- Со мной все в порядке, - ответила Натали, перекла­дывая пакеты с покупками. - Просто устала и все.

- А тот доктор, с которым ты встречалась? У вас ниче­го не получилось?

- Мы с Риком остались друзьями.

- Дай сообразить. Он хотел серьезных отношений, но ты не любила его?

Колдовство.

- Я же собираюсь в ординатуру, на личную жизнь со­всем не остается времени.

- А Терри, с которым ты приходила на обед? Он был очень милым и симпатичным.

- К тому же он веселый и поэтому очень мне нравится. Кроме дружбы он от меня ничего не требует. Да у нас ни­когда и речи не заходило о каких-то обязательствах или... э... другом уровне отношений. Мам, поверь: почти все мои подруги, кто замужем, большую часть времени сожалеют об этом! Девяносто процентов своей энергии они тратят на выяснение отношений. В наши дни любовь - штука вре­менная, а брак неестествен; все это - работа рекламщиков с Мэдисон-авеню и телевизионных продюсеров.

- Я знаю, что ты давно перестала меня слушать, но вот что я тебе скажу. Тебе нужно приоткрыть эту свою рако­вину и впустить любовь, иначе ты станешь очень несчаст­ной женщиной.

Впустить любовь. Натали удержалась от того, чтобы от­ветить сразу или, того хуже, рассмеяться. С двумя детьми, рожденными от разных отцов, давно пропавших, Эрмину Рейес вряд ли можно было считать олицетворением вер­ности. В ее случае, по мнению Натали, физическая красота обернулась смертельным врагом. Но ее стойкие романти­ческие чувства, вера в мужчин и неослабевающая любовь к жизни были такими же необъяснимыми, как неспособ­ность отказаться от "Винстона".

- Сейчас у меня нет времени быть несчастной.

- Ты уверена, что все в порядке?

- Абсолютно. Почему ты об этом спрашиваешь?

- Не знаю. Однажды, когда я смотрела твои забеги, я заметила, что если перед стартом ты выглядишь как-то не так, то бежишь плохо и проигрываешь. Сейчас с тобой происходит нечто похожее.

- Да нет же, мам! Поверь, все в порядке.

В этот момент зазвонил мобильник. Натали посмотре­ла на дисплей - номер высветился незнакомый.

- Алло!

- Натали Рейес?

-Да.

- Это декан Голденберг.

Натали сжала в руке трубку и вышла в холл, чтобы мать не слышала разговор.

- Слушаю вас.

- Натали, у вас найдется время подъехать в мой офис, чтобы обсудить утренний инцидент в больнице Метропо­литен?

- Я смогу быть у вас через двадцать-двадцать пять ми­нут.

- Отлично. Позвоните моей секретарше за десять ми­нут до того, как появитесь.

- Хорошо!

Голденберг подождал, пока Натали возьмет карандаш, и продиктовал номер телефона. Во время их короткого разго­вора Натали безуспешно пыталась уловить что-нибудь в го­лосе декана и сейчас с трудом подавила желание выведать у него хоть какие-нибудь подробности столь срочного вы­зова. За годы их знакомства доктор Сэм Голденберг не раз говорил Натали о том, что болел за нее на соревнованиях и доволен ее успехами в учебе. Как бы ни сложилась ситуа­ция, они смогут разобраться, Натали была уверена в этом.

- Неприятности? - спросила мать, когда Натали вер­нулась на кухню.

- Ничего серьезного, просто проблема с расписанием занятий. Мне надо бежать. Извини, мам.

- Да ладно уж.

- Я скоро приеду навестить вас.

- Будем ждать. Береги себя!

- И ты, мам, тоже. Дженни, я скоро приеду!

- Я люблю тебя, тетя Нат!

- И я тебя люблю, малышка!

- Паникер! - воскликнула вдруг Эрмина.

- Что?!

- Очень нервный, семь букв. Паникер!

Молодые годы Натали Рейес были описаны во мно­гих печатных изданиях. Ее бурные похождения на ули­цах Бостона продолжались почти год, пока сотрудникам агентства с символическим названием "Мост через бур­ные воды" не удалось убедить ее и женский колледж в Ньюхаузе, что вместе они, возможно, составят непло­хой альянс. Потребовалось несколько месяцев, чтобы шаткое перемирие с учителями и администрацией поз­волило Натали обнаружить у себя способности к бегу и к учебе. Через три с половиной года она поступила в Гарвард.

После окончания колледжа, кроме тренировок и сорев­нований, Натали работала в лаборатории доктора Дуга Беренджера - ее персонального болельщика и патриота беговых дорожек Гарварда. К моменту той злосчастной травмы на предолимпийских стартах Натали уже была соавтором полудюжины исследовательских работ, вы­полненных кардиохирургом и его группой. Она закончи­ла курсы, необходимые для поступления в медицинский колледж. Рано или поздно, она все равно нашла бы свое место в медицине, но случайная травма ахиллова сухожи­лия, нанесенная бежавшей сзади соперницей, значительно ускорила ход событий.

Во время учебы Натали деканом в колледже был док­тор Сэм Голденберг. Человек мягкий, увлеченный своим делом, блестящий эндокринолог, он считал, что поступить в медицинское учебное заведение - дело более серьезное и ответственное, чем самообучение в нем.

Как просил Голденберг, Натали позвонила ему в офис за десять минут до своего прихода. Сейчас она сидела в приемной и пыталась сформулировать фразы, из которых бы следовало, что в результате ее самовольных действий никто не пострадал, но она понимает, что вопрос можно было решить другим, более правильным путем. И теперь она хочет одного: урегулировать конфликт с доктором Ренфро и снова взяться за работу.

Через пару минут в приемную вышел Голденберг, без обычной теплоты пожал Натали руку, поблагодарил за то, что она так быстро откликнулась на его приглашение, и сопроводил в свой кабинет. Вокруг стола для совещаний стояли с мрачными и встревоженными лицами ее ближай­шие коллеги: Дуг Беренджер, Терри Миллвуд, а также Ве­роника Келли, которая зачастую проявляла в отношении важных, самоуверенных профессоров большую нетерпи­мость, чем сама Натали.

Внезапный холодок, пробежавший по спине Натали, не имел никакого отношения к температуре в кабинете. Оба хирурга официально поздоровались с ней за руку. Верони­ка, с которой Натали довелось путешествовать на Гавайи и один раз даже в Европу, напряженно улыбнулась и кив­нула. В свое время они вдвоем часто гуляли по Бостону - настолько часто, насколько могли себе позволить занятые студентки медицинского колледжа, а приятелю Вероники, биржевому брокеру, приходилось иногда даже поднимать настроение Натали, когда оно опускалось ниже уровня "нет-нет, у меня все в порядке".

Голденберг пригласил всех сесть и занял место во главе стола. Надежды Натали очаровать декана и восстановить отношения с Клиффом Ренфро начали таять.

- Мисс Рейес, - начал Голденберг, - я хотел бы, чтобы вы прочитали докладные, написанные доктором Клиффом Ренфро и миссис Беверли Ричардсон, медсестрой, присут­ствующей при инциденте сегодня утром. Затем я хотел бы узнать, есть ли у вас существенные возражения по поводу изложенного.

Удивленная таким быстрым развитием событий, На­тали прочитала обе докладные. Не считая двух-трех не­значительных расхождений, содержание документов совпадало, и факты были изложены точно. Бев Ричард­сон постаралась объяснить душевное состояние Натали в описываемый момент, однако ее разговор с Клиффом передала почти дословно. На бумаге все выглядело сухо и недвусмысленно. Натали ощутила прилив страха, и в голове вдруг всплыло семибуквенное слово из книжки с кроссвордами матери.

-Факты изложены подробно и весьма точно, - с тру­дом произнесла Натали. - Но я думаю, что здесь не указан мотив моих действий.

-Нат, - сказал Беренджер, - уверяю вас: мы понима­ем, что в ваших мотивах не было злого умысла.

Сидевший рядом с Беренджером Миллвуд кивнул в знак согласия.

-Я буду рада признать ошибочность своих действий и извиниться перед доктором Ренфро.

-Боюсь, все не так просто, мисс Рейес, - сказал Гол­денберг. - Доктор Шмидт, который, как вы знаете, явля­ется заведующим хирургическим отделением, настаивает на вашем исключении из медицинского колледжа.

Слова, словно кинжал, вонзились в грудь Натали.

-Не может быть! У меня всегда были хорошие оцен­ки, и, насколько я знаю, практику в клинике я прошла успешно.

-Видите ли, - ответил Голденберг, - к вашей работе с пациентами действительно не было никаких замечаний, однако имелись жалобы, что вы неуважительно относи­тесь к руководству, проявляете нетерпимость в отноше­ниях с ординаторами и даже однокурсниками, а ваша са­моуверенность, как предположил один из преподавателей, может стать источником серьезных проблем в будущем.

-Этого просто не может быть! - снова повторила Натали. - Единственный инцидент с однокурсником, насколько я помню, заключался в том, что я отказалась работать с ним в паре, потому что он имел обыкновение разбрасывать части трупов по анатомичке!

-Простите, декан, что вмешиваюсь, - подала голос Вероника, - но я считаю, что должна поддержать в дан­ном вопросе Натали. Когда доктор Миллвуд позвонил мне и объяснил, что случилось, я попросила его узнать, можно ли мне присутствовать. Я благодарна вам за разрешение. Студент, о котором говорит Натали, вел себя абсолютно недопустимо и заслужил такое отношение. Натали и я были подругами с первых дней учебы, и я хочу, чтобы вы знали, как любят и уважают ее все студенты и студентки, а также то, как иногда сложно бывает общаться с доктором Ренфро. У меня самой произошло с ним несколько стычек во время практики в хирургии.

- Но на вас мне не поступало докладных, - возразил Голденберг.

- Да, - смущенно ответила Вероника, - не поступало.

- Благодарю вас, мисс Келли.

- Нат, - сказал Миллвуд, - ты не задумалась о том, ка­кие неприятности могут произойти из-за того, что ты вер­нула пациента, которого уже выписал старший ординатор, не посоветовавшись с ним?

Натали покачала головой.

- Да, сейчас я понимаю, что действовала неправильно, но в тот момент думала только о пациенте, бедном пьяни­це, которого, как я полагала, вышвырнули из больницы, не обследовав.

Миллвуд повернулся к Голденбергу, взглянул на дека­на и Беренджер. Натали смотрела, как решается ее судь­ба, и едва сдерживалась, чтобы не вскочить и не сказать: "Черт с вами, я ухожу!" Вероника, похоже, почувствова­ла ее состояние и успокаивающе подняла руку. Наконец Голденберг кивнул, приняв решение, и повернулся к Нагали.