Тысячи златокрылых эскадрилий вылетают из маленьких деревянных ангаров, делают несколько кругов над пасекой, чтобы сориентироваться, и улетают далеко в поля, за несколько километров. Нежные крылышки работают куда лучше самых точных машин. Пчёлы могут заблудиться, если только неожиданно хлынет торопливый весенний ливень. Тогда в полях под едва раскрывшимися чашечками нарциссов и цикламенов остаются застывшие тельца неутомимых работниц. Ветер и дождь не знают жалости. Но это случается редко, потому что пчёлы предчувствуют непогоду. Если собирается гроза и где-то на горизонте скапливаются грозовые облака, пчёлы не летают. По этой верной примете дядя Столе всегда заблаговременно узнаёт о ненастье, собирает свои пожитки и бежит в Дом.
Обычно он сидит и покуривает трубочку, а когда надоест, потягивается и начинает обходить пасеку. Он внимательно оглядывает летки перед ульями и маленькой метёлочкой сметает кучки мёртвых трутней: пчёлы убивают их и выбрасывают из улья. Пасечник радуется бесславной гибели трутней. Это означает, что вскоре пчёлы начнут роиться. Над пасекой поднимутся рои молодых пчёл с новой маткой, они будут искать новый дом, потому что в старом стало слишком тесно.
Но дядюшка Столе не допустит, чтобы молодая пчелиная семья улетела от него. Он берёт новый, заранее приготовленный улей, натёртый лимонной травой, и бежит за взбудораженным роем. Резкий приятный запах медовки манит пчелиную матку. Может быть, её привлекает и поэтический призыв дядюшки Столе. Он бежит, машет пучком травы и колдует:
Приди, приди, матка!
Вот тебе хатка,
Пахнет медком,
Пахнет домком!
Пчёлки, летите!
В хатку войдите!
В новый домок
Несите медок!
Привлечённая запахом, очарованная песенкой матка вьётся около головы дядюшки Столе, отлетает, словно стесняясь, и вдруг неожиданно устремляется прямо в новый улей. А за ней и весь рой.
Новая семья создана. У них жилищный вопрос решён.
Дом есть, теперь можно лететь в поля! Надо посмотреть, как цветут цветы. Появились ли жёлтые бутоны медвежьего ушка, осыпались ли золотистые лепестки кизила? Подсохла ли пыльца на тёрне, распускаются ли бледные цветы шиповника? Фиалки и примулы уже отцвели, но, может быть, появились в перелесках, под влажным слоем прошлогодних листьев голубые гроздья дубровки. Что-то долго дремлет акация, верно, ей не хватает солнца и тепла. Зато ясень разошёлся вовсю, распустил свои яркие пряди до зелёных колен. Будет мёд! До краёв наполнятся рамки тёмно-каштановой жидкостью, такой густой, такой ароматной!
Обо всём этом раздумывает дядя Столе, набивая трубку и собираясь отправиться в луга. Взял палку в руки, окинул взглядом пасеку, но не успел двинуться в путь, как его окликнул чей-то голос:
- Дядя Столе, далеко ли собрался?
Он оглянулся, а позади стоят Боца и Циго.
- А вам что за дело? - притворяется сердитым старик. - Уж, во всяком случае, не так далеко, чтобы вам удалось стянуть у меня мёду из ульев!
- Ну, какой ты! - обижается Боца. - Тебе бы только на нас наговаривать.
- Подумаешь, мёд! - вмешивается Циго. - Не в мёде дело, ты ведь, дядя Столе, об одном важном деле забыл.
- Хм! Гляньте-ка на него! О чём же это я позабыл? Ну-ка говори!
- А вот и забыл! Вчера, если уж хочешь знать, был конец учебного года, а ты забыл дать салют!
- И что это только делается! - хлопнул себя по лбу старик. - Нет, вы подумайте! Забыл! И взаправду ведь забыл! Хм… а вы что, пришли помочь пушку заряжать?
- Ага! - говорит Циго.
- Тогда давайте втащим её на холмик, - предложил старик и повёл мальчишек в хижину.
Там из-под груды старых досок и жести он вытащил длинную, насквозь проржавевшую трубу. С кряхтеньем выволок её наружу, зажмурился и поглядел через ствол.
- Засорилась! - заметил он и стал колотить её о дверной косяк.
Из страшного жерла посыпались комья земли, сухие листья и, наконец, выскочил полумёртвый от страха мышонок и шмыгнул в груду досок.
- Ну, этот рискует головой! - воскликнул дядя Столе.
А мальчишки засмеялись: хорошо оружие, если в нём живут мыши. Ребята подхватили ствол и железный треножник, дядюшка вынес коробку с порохом и запальник, и все вместе двинулись к холму.
Орудие установили на вершине холма, ствол укрепили на треножнике, крепко вкопанном в землю.
- Вы заряжайте, а я буду стрелять! - приказал старик.
Мальчишки только того и дожидались. Боца даже приготовил мешочек для пороха. Циго получил от дядюшки пороху на первый заряд, дал знак Боце, и тот подставил мешочек. Туда попала добрая половина, а остатком зарядили пушку.
- Теперь заткните ствол! - командует старик. - Набейте хорошенько, пусть для первого раза ахнет как следует, чтоб слыхать на все четыре стороны!
Помощники работают быстро. Смяли газетную бумагу, сделали пыж, деревянной палкой забили его в ствол. Дядюшка внимательно наблюдал за работой, а когда всё было готово, скомандовал:
- Прячься в укрытие!
Боца и Циго кинулись за ближайшее дерево. Дядюшка насыпал немного пороха в заднюю часть ствола, отошёл на несколько шагов, укрепил фитиль на длинной жерди и поднёс его к орудию.
- Ну, сейчас загремит, как колесница Ильи-пророка! - донёсся до ребят его голос.
Из трубы повалил дым, ствол дёрнулся назад, но вместо грохота послышался тяжкий вздох, и пыж на метр отлетел от орудия.
- Да что это с нею? - В голосе старика удивление и разочарование.
- Может, порох отсырел? - предположил Боца.
- Наверное! Ну ничего, сейчас берегитесь! Вот вам двойной заряд, да пыж в ствол забейте хорошенько. А я приготовлю фитиль.
Мальчишки возятся у орудия и возбуждённо перешёптываются.
- Давай сыпь ещё! - командует Боца.
- Не жадничай, а то он догадается, - шепчет Циго. - Неудобно же так нагло обирать отличников.
- Сыпь, не жалей! - сердито командует Боца и подставляет мешочек.
Циго пожимает плечами, но порох отсыпает.
- Готово?
- Сейчас!
Мальчишки бегут в укрытие. Процедура с зажиганием фитиля повторяется снова. Орудие дёргается, и выстрел, не сильнее, чем удар валька, беспомощно колеблет воздух.
- Да что это с ней такое? - качает головой старик. - Тут что-то неладно.
- Дядя Столе, да она бахнула, словно гром! - в восторге кричит Боца. - Как ахнет! До сих пор в ушах звенит!
- Ты это серьёзно?
- Конечно, серьёзно! - подтверждает Циго. - У меня чуть барабанные перепонки не лопнули!
- Да что ты говоришь?
- Барабанные перепонки, говорю! - Циго делает вид, что кричит во всё горло.
А старик и не подозревает, что стал жертвой нового, ещё более хитрого обмана. Мальчишки сговорились убедить дядюшку Столе, что пушка грохочет как гром, и, чтобы это доказать, притворяются, что орут изо всех сил, а на самом деле едва шепчут, так что и сами себя еле слышат.
И бедному дядюшке Столе остаётся только поверить, что он неожиданно оглох. Ведь вот мальчишки уверяют, что пушка грохочет не хуже настоящего орудия, а он слышит глухой хрип, словно вздыхает усталая корова.
Дядя Столе прочищает и потирает обросшие волосами уши и в третий раз подносит фитиль к пушке. Ничего! Немного дыма, и уже знакомый ему тихий вздох!
- Ух, вот это ахнула! - орёт Боца, но его "крик" доносится до ушей старика словно еле слышный шёпот.
- Земля затряслась! - подыгрывает ему Циго.
И бедному дяде Столе приходится не верить своим собственным ушам.
Пять раз он "стрелял" в честь отличников, четыре раза за очень хороших, три раза за хороших, а когда подошла очередь "всякой там мелочи", дядя Столе усомнился в своём слухе ещё раз. Пушка рявкнула, словно самая настоящая гаубица, причём не только загремела, словно гром небесный, но даже соскочила с "лафета" и три раза перевернулась в воздухе.
- Вот это да! - радостно закричал главный пушкарь. - Пальнула что надо!
- Как гаубица! - кричит уже обычным голосом Боца.
- Что там гаубица! - Поддала не хуже атомной! - подтверждает Циго.
Дядюшка в недоумении. Прочищает уши, вертит головой направо-налево и недоверчиво повторяет:
- А я-то, кажется, слышу по-прежнему хорошо.
- Может быть, - подхватывает Боца. - Знаешь, это, наверное, была временная глухота, бывает такая, мы на уроках по гигиене проходили.
- Если хорошо прислушаться, то даже слышно, как пчёлы гудят, - всё ещё не очень уверенно произносит "временно оглохший".
Через десять минут, уписав целую тарелку мёда - дядя Столе угостил их за ревностное исполнение обязанностей артиллеристов, - Боца и Циго возвращаются домой.
Ну, теперь у нас всё в порядке! - хвастает Боца, слизывая с губ капельки медового угощения. - Вот он, порох. - Боца взвешивает на ладони мешочек. - Четырёх кило, правда, не будет, но раза четыре пальнуть можно!
- А пушечку-то мы свистнем в ночь под пятницу, когда дядюшка ляжет спать, - говорит Циго.
- Угу! Навалим её на Срджу, пусть тянет. Мы с тобой сделали самое главное.
- Идёт! - соглашается Циго.
- Артиллерия, друг ты мой, это бог войны! - декламирует Охотник на Ягуаров.
- А ну-ка, парень, накрой ты мне этот танк бронебойным! - приказывает командир.
- Слушаюсь, товарищ командир! Опускаешь ствол, берёшь танк на прицел, производишь расчёт… нажимаешь на спуск и - бум!.. бах!.. - остаётся только прах и пепел, если уж хочешь знать!
X
Решение администрации Дома отправить Срджу на море о первой партией малышей было громом среди ясного неба.
Мича ходит по двору хмурый, задумчивый. Столь же озабоченные Рако и Пирго едва поспевают за ним. Ожидают Срджу и Боцу, те сейчас в канцелярии с дипломатической миссией - уговаривают заведующую послать с малышами кого-нибудь другого.
Разговор там, видно, затянулся, и трое черноногих просто сгорают от нетерпения. Огромными шагами они меряют двор и сердито расталкивают карапузов, а те, сияя от счастья, уже собираются в дорогу. Им и в голову не приходит, что они, и сами того не желая, вызвали гнев тройки нахмуренных мальчишек. Малыши, недоумевая, уступают дорогу Пирго и никак не возьмут в толк, что бы это могло случиться с Мичей: он так враждебно оглядывает их с ног до головы.
Кабы знали, удивлялись бы меньше, но они ведь не знают о заботах старших. А это вам не шуточки - накануне решающей битвы с ковбоями лишиться отличного товарища и воина, который "будет надо - ворога настигнет, а коль надо - шагу не отступит".
Что может чувствовать Вождь, что он может сказать, когда глупая случайность выводит из строя такого воина, как Буйволово Ухо. Надо вам знать, что такова боевая кличка Срджи.
- Словно руку у меня отрезали! - вздыхает, уже не знаю в который раз, Вождь черноногих, быстро поворачивается, закладывает руки за спину и продолжает вышагивать по двору.
Но он не успевает закончить очередной круг: в дверях появляется Срджа, а за ним Боца. У обоих такой удручённый вид, точно они возвращаются с похорон.
- Ну, что? - в один голос спрашивает вся тройка.
У Срджи нет сил ответить. Он наклонил голову и смотрит в землю. Охотник на Ягуаров с огромным трудом выдавливает из себя одно-единственное слово:
- Едет!
- Эх! - вырывается одновременно у всех троих.
- И никакой надежды?
- Никакой! Она ни за что не уступает. "Ты, говорит, Срджан, отличник, ты заслуживаешь одним из первых ехать на море. Кроме воспитателя, с малышами должен быть и старший товарищ, чтобы следить за ними, помогать. Ты же понимаешь, - говорит она, - малышам захочется и рыбу половить, и на лодке покататься. Кто им поможет, кто научит, как не ты? Ты серьёзный юноша, и я тебе целиком и полностью доверяю!" Вот так! - печально заканчивает Срджа.
- А ты что? - спрашивает Пирго.
- А я что? Всё это так, говорю, но я терпеть не могу моря. Я, знаете, плохо переношу солнце. А она как засмеётся! "Странно, говорит, как это не переносишь солнце. Ведь ты весь как негр чёрный. И насколько мне известно, из реки ты не вылезаешь". Ну, я тогда прошу: "Товарищ заведующая, вы уж лучше пошлите Ра́йко. Он тоже отличник, а в реке купаться боится. Весь белый, как творог. Пусть лучше он поедет с малышами". Не успел я договорить, а Боцу словно за язык дёрнули: "Райко, - говорит он, - к тому же не черноногий". "Этого ещё не хватало! - рассердилась заведующая. - Что это за разделение такое. Какой такой черноногий?" Еле-еле выкрутились. В конце концов она решила: "Поедешь ты, Срджан! Вон ты какой худющий! Тебе надо поправиться". Тут я засучил рукав рубашки и говорю ей: "Пощупайте только, какие у меня мускулы, товарищ заведующая! К чему мне поправляться". А она засмеялась и открыла перед нами дверь: "Идите! И не приставайте ко мне. Как решено, так и будет!"
Черноногие замолчали.
Боца вспоминает своё совершенно недипломатическое вмешательство и не смеет взглянуть товарищам в глаза. Появляется и Циго. Услышав о решении заведующей, он себе места не находит. Шарит по карманам, что-то ищет. Хотел было для успокоения выкурить "чинарик", но вовремя спохватился, что такое утешение ему может дорого обойтись. Мича преследовал курение куда яростнее, чем сам преподаватель гигиены. Рако усиленно моргает, никогда не угадаешь, с чего этот мальчишка разревётся.
Наконец Мича сказал:
- Что поделаешь? Решение есть решение. Собирайся, Срджан, проводим тебя на вокзал.
Понуро побрели мальчишки в спальню, чтобы помочь Срдже собраться в дорогу.
Только Боца остался во дворе. Он подстерегал "белого" Райко. Немного погодя они уже сидели под шелковицей и о чём-то оживлённо беседовали.
Сразу после обеда колонна из тридцати мальчиков и девочек построилась во дворе. Перед каждым путешественником рюкзак, доверху набитый бельём и продовольствием. Карапузы нарядились в морские тельняшки и гордо выпячивают грудь, будто каждый из них обошёл на корабле по крайней мере полсвета. Девочки носятся туда-сюда, осматривают свой багаж, проверяют, не забыто ли что-нибудь "совершенно необходимое". Они уже начинают прощаться со старшими подружками, остающимися дома. Эти прощания - целая эпопея. Подойдут одна к другой, печально посмотрят друг другу в глаза, и та, что уезжает на море, говорит загробным голосом:
- На́да!
А остающаяся:
- Ми́ра!
Уезжающая опять со слезами повторяет:
- На-а-а-да!
А остающаяся:
- Ми-и-и-ра!
- Нада, я каждый день буду тебе писать!
- Каждый-каждый день?
- Каждый, вот чтоб мне с места не сойти! И в воскресенье буду!
- Мира, напиши мне, как там…
- Напишу, про всё, про всё напишу!
- И какой пляж, напиши.
- И про пляж напишу, - обещает Мира.
- И про лодки?
- И про лодки.
- И про заход солнца напиши, ладно?
- Напишу. Всё опишу: какие облака, какое море на закате.
- Смотри не забудь!
- Не забуду. Честное слово!
Затем начинаются нескончаемые поцелуи: в щёки, в лоб, в волосы, в нос, потом объятия и пожимание рук. В конце концов дело доходит до проливания слёз, и всё начинается сызнова:
- Мира!
- Лена…
- Будешь писать?
- Каждый день, Лена.
- Пришли нам с моря открытку.
- Пришлю, вот чтобы мне с места не сойти!
На этом прощание перед Домом вчерне заканчивается. Второе, главное прощание состоится на вокзале.
Уезжающая Мира подходит к следующей подружке. И опять, почти слово в слово, повторяется тот же разговор. Мира целуется, Мира обнимает, Мира плачет и обещает писать. Обещает так щедро, что вряд ли даже касса Дома смогла бы оплатить её расходы на обещанные открытки.
Мальчики в матросских тельняшках прощаются как и подобает мореплавателям. Они выпятили грудь, насупили брови. Резким движением протягивают руки, крепко пожимают их и коротко, по-моряцки, выпаливают:
- Ясное дело, напишу!
- Не забудь привезти мне морскую звезду.
- Не забуду! Ясное дело! Поймаю и для тебя одну.
- Тебе нужна удочка?
- Спасибо. Ми́ле мне подарил с тройным крючком.
Настоящий мужской разговор!
А о поцелуях при расставании нет и речи. Что они, девчонки, что ли, обливаться на прощание слезами. Пожмут руки, похлопают друг друга по плечу, вот и всё.
Двинулись. В голове колонны идут певцы из хора. За ними путешественники. С обеих сторон провожающие. Хор грянул: "Ой, Марья́н, Марьян!.." Пёстрая толпа повернула к городу и с песней вышла на большак. Стихла песня, а Миле вытащил из-за пазухи кларнет.
- Что сыграть?
Боца и Райко виднеются где-то в хвосте колонны, они продолжают оживлённый разговор, начатый во дворе, однако это не мешает музыкальному Охотнику на Ягуаров ответить на вопрос Миле:
- Ну, если концерт по заявкам, давай, Миле, как он, бишь, называется, да… "Марш Беломора".
- Не "Беломора", а "Черномора", - поправляет его Миле.
В колонне хохот: восторгаются музыкальными познаниями Боцы.
- "Марш Беломора!.." Ха-ха-ха! Хорошо ещё, что не сказал "Красномора". Или ещё лучше, "Синемора". Ха-ха-ха! "Марш Беломора!.." - хохочет кто-то.
И вот так, подшучивая и подсмеиваясь друг над другом, добираются до вокзала.
Мальчики погрузились в отдельный вагон, вместе с ними и Срджа, такой печальный и убитый, словно его отправляют на казнь. Заведующая сказала небольшую речь, в ней было много советов и добрых пожеланий, воспитатель проверил, все ли на своих местах, а Лена раздала девочкам букетики полевых цветов. "Пусть, - сказала она, - девочки вдыхают их запах и на море не забывают о своём Доме". Вышел начальник станции с флажком в руке.
- Красная Шапочка! - зашумели дети. - Даёт сигнал отправления.
Запыхтел паровоз, застучали вагоны, и весёлые детские крики сменились равномерным перестуком колёс по рельсам, резким скрипом тормозов и грохотом металла. Восклицания: "Счастливого пути!" и "Приятного отдыха!" - слились с пронзительными свистками.
Ленины девочки никак не хотят уходить с перрона. Посылают воздушные поцелуи, поднимаются на цыпочки и упорно машут платками, хотя поезд уже давно отошёл от станции и исчез в облаках дыма и пара…