САМО СОБОЙ, ни Карли, ни Ани, ни тем более Шустрику вовсе не хочется "разводиться" с папой! Только этих троих ни о чем не спросили. Детей ВООБЩЕ редко спрашивают. А зря!
Пятнадцатилетняя Карли, тринадцатилетний Ани и даже малыш Шустрик понимают гораздо больше, чем может показаться взрослым, по-своему оценивают воцарившийся в их жизни хаос и пытаются разобраться с родительскими и собственными проблемами.
Кристине Нёстлингер, известнейшая австрийская писательница, лауреат премий А. Линдгрен и Х. К. Андерсена, позволила детям высказаться. И из истории развода получилась очень смешная и жизнерадостная книжка.
Содержание:
-
Рыба по имени Вильма - Рассказывает Ани 1
-
Где Шустрик? - Рассказывает Шустрик 5
-
Торт был хорош - Рассказывает Карли 8
-
Пропади пропадом эти деньги - Рассказывает Ани 12
-
Серьезные намерения - Рассказывает Шустрик 17
-
Руины - Рассказывает Карли 19
-
Примечания 22
Кристине Нестлингер
Само собой и вообще
Семейный роман, где есть о чем поразмыслить и над чем посмеяться
Рыба по имени Вильма
Рассказывает Ани
Меня зовут Анатоль Поппельбауэр. В нашей семье меня называют Ани, и этим я обязан своей старшей сестре. Но она, собственно, тут ни при чем. За то, что дома мне приходится откликаться на это очень по-женски звучащее имя, в ответе наши родители, точнее, "солнечное" чувство юмора, каким они обладали в более ранние времена.
Произошло это так: когда папа с мамой ожидали первого ребенка, они были совершенно уверены, что у них будет мальчик, и решили назвать его Карли. В честь моего покойного дедушки по отцовской линии, а еще потому, что они считали, что красивые старинные немецкие имена не должны исчезать. Но потом сын оказался дочкой, и моя Бабушка (она с самого начала хотела внучку и просто вообще терпеть не может имя Карли) станцевала в больнице, у кровати моей мамы, ликующую самбу и воскликнула: "Слава богу, это никакой не Карли! Небеса услышали мои молитвы!"
Но моей маме всегда нужно возражать Бабушке, своей матери. И она сказала: "А вот и нет! Все равно это будет Карли! Мы назовем ее Каролина!"
Так у моих родителей появилась дочь по имени Карли. Спустя три года родился я, и они - для справедливого равновесия - стали искать имя, которое можно сократить до девчачьего. И чуть не окрестили меня Амброзиусом. Тогда сейчас меня звали бы Рози. Если так посмотреть, мне еще нужно спасибо сказать за дурацкого Ани.
Я, само собой, вообще считаю, что младенцам лучше давать только временное имя, чтобы позднее человек мог сам выбрать себе окончательное. Но это, конечно, нереально, потому что детям и в других случаях ничего не разрешается выбирать, они приходят в этот мир - там или сям - и должны быть довольны всем, что получили: папой-мамой, местом жительства и семейным доходом, а также братьями и сестрами и мировоззрением родителей. У детей ведь нет лобби, которое стоит за ними, представляя и проталкивая их интересы. Это видно уже по тому, что родители, которые не хотят ребенка, могут отдать его на усыновление. А если ребенок не хочет иметь тех родителей, какие у него есть, он не может отдать их на усыновление и поискать себе других!
Звучит сердито? Так я действительно сердит! В данный момент ужжасно сердит! Я - мальчишка довольно скромный, не требующий особого ухода, и ни одной живой душе в нашей семье не действую на нервы. От домашней жизни мне требуется всего-навсего мир и покой и хотя бы наполовину гармоничные отношения в семье. Такие, когда не нужно изо дня в день задавать себе вопрос: снова ли предки в ссоре? Или она переносится на завтра?
Вот и сегодня тоже! Сегодня мои дражайшие родители опять не желают друг с другом разговаривать. Даже в визуальный контакт вступать не хотят. Но, несмотря на это, им все же нужно передавать друг другу определенную информацию, и в качестве посредников они используют своих отпрысков. Офонареть можно! До чего же противно! А Шустрик, мой младший брат, с готовностью участвует в этой игре. Мчится к маме и спрашивает, где папины синие брюки. Мчится к папе и говорит, что синие брюки в химчистке. Бежит обратно к маме и спрашивает, где найти пару носков, подходящих друг к другу. Опять мчится к папе и говорит, что маме нужна "денежка". Мчится с "двумя денежками" к маме… да еще и мнит себя при этом ужасно важным!
Вероятно, от такого клопа и нельзя ожидать ничего другого. Карли считает, что Шустрик наверняка воспринимает домашние ссоры совершенно нормально, потому что ничего другого он просто не знает. Когда он появился на свет, в отношениях наших родителей уже начался долговременный кризис. Бабушка сказала мне однажды, что Шустрик - результат интенсивных попыток мамы и папы примириться друг с другом.
Хотя, может быть, я и вправду преувеличиваю, - и то, что вытворяют мои родители, совершенно нормально. Я ведь наблюдаю все это только потому, что живу вместе с ними и понятия не имею, как бывает у других и где тот предел, до которого висящую в воздухе напряженность, ругань и ледяную атмосферу в доме можно считать "еще нормальным" положением дел. Может быть, я слишком впечатлителен. Так, во всяком случае, утверждает моя сестра. "Не стоит все время преувеличивать, - говорит она, когда я ей жалуюсь. - Папа и мама не такие уж плохие. У других родителей тоже есть свои недостатки, и выносить их гораздо трудней!"
Наша Карли, видите ли, круглые сутки носит розовые очки. Она толстокожая, как слон, и до поросячьего визга всем довольна - до тех пор, пока ее не тыкают носом в ее препаршивые школьные отметки и вовремя выдают карманные деньги, пока у нее на лбу не вскакивают прыщи, а ее пламенная страсть Вуци послушно следует за ней и сносит все ее капризы. Почему Вуци так себя ведет, для меня просто вообще загадка. Он ведь умный, здравомыслящий человек и заслуживает чего-то гораздо лучшего, чем моя сестра, с которой нельзя поговорить ни о чем по-настоящему важном. И не такая уж она красавица, чтобы при одном взгляде на нее забыть о ее недостатках.
Но именно теперь мне срочно нужен кто-нибудь, с кем можно серьезно посоветоваться. Потому что я кое-что знаю, но не знаю, знает ли об этом мама.
А если она этого не знает, я опять-таки не знаю, стоит ли ей знать.
То, что я знаю, выяснилось чисто случайно, по несчастливому стечению обстоятельств. Это было три недели назад во вторник, под вечер. Я был в центре города, в букинистическом отделе большого книжного магазина, и мне ужасно хотелось купить двухтомник Рэя Брэдбери. Но в кармане у меня даже завалящего геллера не было, потому что до того, в другом книжном, я уже купил несколько покетбуков. Все мои карманные деньги уходят на книги, но даже будь у меня в три раза больше денег, это бы ничего не дало. Столько карманных денег, чтоб хватило на все нужные мне книги, просто не бывает!
Продавец в магазине, вредный старикашка, отказался отложить мне Брэдбери до завтра без задатка. Он из той породы людей, которые считают, что у детей память короткая и назавтра они уже не вспомнят, чего хотели сегодня! Тогда я решил взять денег у папы, благо фирма, где он работает, совсем недалеко от этого книжного магазина. Папа всегда дает мне деньги на книги, а в том, что он еще на работе, я не сомневался. Мой отец всегда старается произвести впечатление рабочей лошадки, у которой в жизни нет никаких других радостей, кроме как вкалывать сверхурочно, испытывать стресс и карабкаться вверх по карьерной лестнице.
И вот я галопом подбегаю к папиной работе и вдруг вижу: кто это там выныривает из дверей?
Папа! Он целеустремленно идет к машине, причем - не к своей. Около машины, прислонясь к ней, стоит некая дама. Папа целует ее в левую щечку и в правую щечку, потом он и дама запрыгивают в машину и усвистывают. А дама-то, оказывается, мне знакома. Ее зовут Вильма Хольцингер. Три года назад она была подругой одного папиного коллеги. Он пару раз приводил эту Вильму к нам домой на обед. А однажды я видел ее у папиного шефа на летнем празднике, куда пригласили и нас. Но там она уже была подругой кого-то другого. Кажется, такого лысоватого дяденьки, про которого мама сказала, что он "прекрасной души человек".
Наверное, то, что я сделал потом, на самом деле не очень благородно. Но я всегда хочу все знать точно! Поэтому каждый день, примерно в пять вечера, я занимал пост на углу около папиного офиса и выяснил вот что: в понедельник, среду и пятницу уважаемый магистр Поппельбауэр действительно работает сверхурочно, однако во вторник и четверг уходит с работы сразу по окончании рабочего дня, чтобы встретиться с Вильмой Хольцингер, которая увозит его на своем авто. Надо думать, около полуночи она снова привозит его к офису, и папа едет домой уже на собственной машине, которую всегда паркует неподалеку.
С тех пор как я все это знаю, у меня возникло подозрение, что в выходные мой отец на самом-то деле вовсе не расслабляется на рыбалке в обществе своих коллег, а встречается с этой Вильмой для отдыха несколько иного рода. Никаких доказательству меня, конечно, нет. Но косвенные улики есть! Во-первых, папа никогда не приносит домой пойманной рыбы. Он говорит, что "не клевало" или что отдал свой улов приятелю, потому что для нас пятерых рыба была слишком мала, да и вообще рыбу мы не любим. Во-вторых, он не берет с собой наживку, а если его спрашивают, почему у него ничего такого нет, он говорит, что наживкой его обеспечивает коллега Гюнтер, у которого есть хорошие источники. И в-третьих, его резиновые сапоги по возвращении с рыбалки совершенно не грязные! Зная моего отца, абсолютно невозможно предположить, что он приводит в порядок свои грязные мокрые сапоги, прежде чем положить их в багажник. Мой папаша никогда и ничего сам не приводит в порядок. Он ни разу в жизни даже ванну не ополоснул после того, как искупался в ней. Мокрое полотенце он просто бросает на пол. А его вонючие носки всегда так и валяются там, где он их снял. Один можно найти, например, в туалете, другой - в гостиной возле дивана. Ну а если он положит грязную чашку в посудомойку, то чувствует себя настоящим героем и ждет, когда же ему наконец вручат орден.
Косвенные улики, которые я собрал, должны бы, конечно, броситься в глаза и маме. Но подтверждений этому у меня опять-таки нет. Либо маменька поражена полной слепотой, либо она железно держит эмоции под контролем.
В субботу, когда папа снова отправился на рыбалку, Шустрик стал спрашивать у меня: "А какую рыбу папа ловит? Большую или маленькую? Толстую или тонкую?" И тогда я на него окрысился: "Вильму-рыбу, милый братец!"
Шустрик захныкал, что такой рыбы не бывает и что я опять над ним издеваюсь. И побежал к маме за подтверждением. А мама - я внимательно наблюдал за ней - сказала совершенно спокойно, что ей тоже неизвестен вид рыб под названием Вильма. Даже бровью не повела!
Я просто представить себе не могу, чтобы мама так спокойно приняла тот факт, что ее старший сын знает о шашнях своего отца. Она не такая! В этом-то и заключается моя проблема! Я совершенно не хочу, чтобы мама когда-нибудь меня упрекнула: мол, если бы я знала, я бы сделала то-то или то-то, я могла бы что-нибудь предпринять и справиться с ситуацией! Но я ничего не подозревала, никто не открыл мне глаза, и поэтому мой брак разрушился!
С Вуци я, к сожалению, обсудить все это не могу, хотя обычно он первоклассный советчик в сложных ситуациях. Но у него никогда не было отца, он внебрачный ребенок и в таких вещах не разбирается. С Бабушкой, которая вообще-то довольно мудрая, разговора тоже не получится, ведь она всегда терпеть не могла папу. Из одной только неприязни к нему она сию же минуту расскажет все маме, не подумав, разумно ли это. А Бабка, папина мать, та, само собой, просто вообще ни для чего такого не годится! Она до того чопорная и церемонная, что сразу грохнется в обморок, если выяснится, что ее внук в курсе, что у отца есть любовница. Мой дед, Бабкин муж, целых двадцать лет ходил налево, а она и знать ничего не знала. Во всяком случае, папа так однажды рассказывал. Значит, поговорить я могу только с Карли! Хочет она этого или нет, а я просто обязан снять с ее носа розовые очки!
* * *
Того, кто носит розовые очки, не убеждают ни аргументы, ни наглядные доказательства. Если обладатель розовых очков не хочет чего-то знать, он это просто игнорирует!
Когда я сообщил Карли о Рыбе Вильме, она сначала объявила меня "ненормальным выдумщиком" и ужасно возмутилась, что я вообще мог заниматься таким мерзким и отвратительным делом, как "шпионаж". Но я не сдавался, и Карли в конце концов заявила, что во вторник займет вместе со мной пост возле папиной работы. Но только затем, чтобы доказать мне, до чего смешны и абсурдны мои подозрения! Потом все было так, как я и предсказывал: машина, Вильма, поцелуи. Карли обомлела только на мгновение, а потом перевела дух, снова пришла в себя и по дороге домой стала объяснять мне, что есть тысяча и одна безобидная причина, чтобы папа регулярно встречался с Рыбой Вильмой и что не следует сразу же думать о "романе". Ведь среди знакомых поцелуи - дело самое обычное! И даже если предположить, что это любовь, все равно не стоит очень уж беспокоиться: эта Вильма ничуть не красивее нашей мамы, а время от времени каждый супруг позволяет себе маленькие шуры-муры. Так что самое умное - забыть обо всем, а самое идиотское - рассказать об этом маме!
То, что маме ничего рассказывать не нужно, мне и самому в последнее время стало ясно. Сейчас у нашей маменьки забот и так выше крыши. Она осталась без компаньонки. Эту компаньонку, которая вместе с мамой владеет вязальным магазином, зовут Тереза-Шарлотта, и она совершеннейшая недотепа.
Три года назад они с мамой сняли пустой запущенный магазин, отремонтировали его и битком набили шерстью, потому что вязание якобы снова "входит в моду", а вязальный магазин - это настоящий "хит". Но, во-первых, вскоре после этого за углом распахнул свои двери другой вязальный магазин, куда больше и красивее. А во-вторых, Шарлотта подписала с домовладельцем совершенно идиотский договор о найме, и вскоре тот жутко взвинтил арендную плату, причем, по словам нашего адвоката, с полным на это правом. Так или иначе, магазин не стал "золотым прииском", о котором мечтали мама и ее компаньонка. Папа даже утверждает, что вязальный магазин - это дыра в семейном бюджете, прибыли он не приносит, а только сам требует денег. К тому же мамина компаньонка очень ненадежна. Уговор был такой: до обеда в магазине работает мама, а после - Тереза-Шарлотта. Но и тут дело не заладилось. У Шарлотты всегда находятся неотложные дела, которые не позволяют ей во второй половине дня продавать шерсть и объяснять покупательницам, как вязать какой-нибудь узор. А теперь она вообще улетела на месяц в США, и маме приходится работать и после обеда. До шести вечера. В результате она даже не успевает купить чего-нибудь на ужин.