Когда Женька опять направился к колодцу, Минька и Гринька уже затеяли борьбу. Наскакивая друг на друга, как драчливые перволетки-кочетки, они подзадоривали себя:
- Слабоват, брат!
- Нет, это ты, Гринь, мало каши ел!
- Вот положу на обе лопатки…
- А… а такое видел?
Хопровы прыгали на самой дороге, поднимая облака удушливо-теплой пыли. Куры, громко негодуя, разбегались в разные стороны.
"Хряки краснорожие!" - выругался про себя Женька, обходя братьев.
Вдруг Минька, увернувшись от Гриньки, отскочил в сторону и чуть не вышиб из рук Женьки ведро.
Не успел Женька огрызнуться, как Гринька, щерясь в улыбке, сказал так, будто они и не были вчера врагами:
- Женьк, глянь-ка на Миньку! Крепко ему Санька вдарил? Кулаком под самый глаз!
Женька намеревался пройти мимо, но мстительное любопытство взяло верх, и он поднял от земли взгляд.
Под левым глазом у Миньки и правда красовался багровым тавром здоровенный синяк.
- Это вчера его Санька, когда мы со стройки домой вертались, - продолжал словоохотливо Гринька. - Я, говорит, Минь, так пламенно в тебя втрескался…
- Хватит накручивать, вруша! - перебил брата Минька. - Он тебя собирался по морде съездить, да я заступился.
- Заступи-ился! Влепил тебе дулю, ты и сиганул взлягошки!
- Из-за чего не поладили с Санькой? - вырвалось у Женьки как-то помимо воли.
Гринька замялся, прикидывая, стоит ли говорить правду, а Минька, не умея скрытничать, выпалил без утайки:
- Санька обещал новый крючок с блесной, если мы пойдем с ним и Петькой…
- Меня бить, да? - подсказал Женька. Кивну", Минька продолжал:
- А когда ты съерашился в котлован, а мы бросились назад… Ну, идем, значит, в Ермаковку, я и говорю Саньке: "Давай обещанный крючок с блесной". А тот кукиш показывает: "А этого не хочешь? За какое геройство я вам крючок с блесной выложу?"
Женька усмехнулся:
- Не зря сказал я вечор на Усе, что вы продались Саньке!
Взмахнув пустыми ведрами, он собрался уходить, но тут его поймал за руку Гринька:
- Мы теперь с этим Жадиным не водимся.
- В жизни не будем водиться! - подтвердил и Минька. - А знаешь, Женьк, на заливном огороде у нас… Знаешь, что мы нашли?
Минька сделал большие глаза.
- Ну? - поторопил Женька.
Перебивая друг друга, братья заговорили оба сразу:
- Нору!
- Крысиную пору!
- Водяной крысы. Хочешь, вместе пойдем выливать?
- Ее, длиннохвостую, расшибись, а надо поймать. А то, тятя говорит, спасенья никакого не будет от потравы.
- Тоже мне невидаль - крыса! - как можно равнодушнее протянул плутоватый Женька, хотя предложение братьев Хопровых было куда заманчивее его скучной однообразной работы.
- Такой крысы - лопни мои глаза - ты не видел! - убежденно выпалил Гринька. - Отверстие норы во-о какое. Прямо вроде барсучьего.
- Махнем, Женька? Втроем мы с крысой в момент расправимся, - не отставал и Минька. - А потом в разбойников будем играть.
- Не-е, лучше в индейцев, - возразил брату Гринька. - У нас и луки со стрелами спрятаны в тайнике. И перья петушиные. Мы их в волосы натычем и сделаемся всамделишными индейцами.
Женька раздумчиво почесал затылок. И все с тем же притворным безразличием сказал:
- Ей-ей, что-то нет охоты.
Чуть помолчав, прибавил, кивая на ведра:
- Да и время не подходящее. Воды бочку - тресни, а натаскай. Бабушка стирку затеяла.
Братья переглянулись. И снова дружно выпалили:
- А у нас ведер нет? Чай, подмогнем!
- Мы мигом! Сбегаем за ведрами, и мигом натаскаем твою бочку!
Женька намеревался отказаться от помощи братьев Хопровых, но не успел и слова вымолвить.
Минька и Гринька, обгоняя друг друга, рысью помчались к себе во двор.
IV
В одной руке у Сереги бутерброд с колбасой, в другой - эмалированная кружка с чаем, а на коленях толстая растрепанная книга. Книгу эту без начала и конца он выпросил у бетонщика Кислова. И вот уже который вечер зачитывался описанием рискованных похождений отважных, никогда не унывающих мушкетеров.
Напротив Сереги за шатким столишком ужинал не спеша, основательно степенный Анисим. Прикончив миску вареной в мундире картошки, он аппетитно тянул теперь из такой же, как у Сереги, кружки крутой кипяток, изредка бросая в рот стеклянные карамельки-подушечки. Обжигался, фыркал, жмуря блаженно васильковые, не омраченные невзгодами глаза.
- Серега, - уже в третий раз окликнул Анисим товарища по комнате, - у тебя, чумной, закрайницы ледяные в кружке наросли!
Но Серега и ухом не повел.
- Почаевничал бы со смаком, а потом баловался бы книжкой, - ворчал осуждающе Анисим, отрезая от папошника внушительный ломоть. - Ни малейшего проку организму человеческой личности от этой рассеянной еды. Напрасный перевод пищи.
Бетонщик Кислов, отдыхавший на койке после ужина - он раньше других вылез из-за стола, - спросил Анисима, приставляя ладонь к уху: - Чего ты все долдонишь?
- Лежи себе, глухарь! - отмахнулся Анисим от Кислова. Отпив из кружки, продолжал все так же рассудительно: - А по мне эти книги… какая от них конкретная польза? Никакой! Газеты там - туда-сюда. В газетине про всякие новости мирового кругосветного масштаба можно прочесть. Или происшествия. Да только не часто происшествиями нас балуют.
Анисим вновь наполнил кипятком кружку, вытер полотенцем отрочески малиновое - колесом - лицо. И лишь собрался спросить Кислова, много ли у того в объемистом чемодане еще всяких романов, как дверь резко распахнулась и на пороге появился Урюпкин - черномазый дикоглазый красавец с нервными тонкими губами.
- Там грамотея нашего спрашивают, - сказал он зычно, презрительно ухмыляясь.
- Кого надо? - переспросил Кислов.
- Па-авторяю: ученого мужа… какой-то пащенок вызывает!
Анисим подошел к койке Сереги, потряс его за плечо. Серега поднял на Анисима глаза - всегда грустновато-тихие, затененные пушистыми ресницами.
- К тебе кто-то пришел, - сказал Анисим.
Положив на кровать книгу, а кружку сунув на стол, Серега, дожевывая бутерброд на ходу, направился к двери, не замечая кривляний Урюпкина, отдающего ему честь.
По узкому коридору, полутемному даже днем, шофер шагал по-солдатски размашисто.
На лавочке у входа сидел, болтая грязными босыми ногами, Женька. Завидев показавшегося в дверном проеме Серегу, он спрыгнул на землю и сказал, сказал не бойко, но и не боязливо:
- Здрасте!
Женька обещался забежать в общежитие к шоферу к концу недели, а вот нате вам - прискакал раньше.
- Привет, - кивнул Серега, хмуря слегка брови, - больше от смущения и радости: нашлась же на свете хоть одна живая душа, которой он стал нужен!
- Я… я не помешал? - тоже тушуясь вдруг, проговорил с запинкой Женька.
- Не-е, - протянул Серега. И спросил ни с того ни с сего: - Есть хочешь?
Пунцовея, Женька решительно затряс головой.
- Я показать что-то тебе хочу.
- Тогда пошли в нашу халупу.
Женька вновь мотнул головой.
- Лучше… пойдем куда-нибудь.
Помешкав чуть, Серега сказал:
- Обожди тогда минутку. Я сейчас.
И скрылся в дверях. Женьке слышно было, как тяжелый на ногу Серега шлепал по хлябающим половицам сумрачного коридора.
Когда немного погодя Серега вышел из барака с газетным свертком в руке, они, не сговариваясь, зашагали по пыльной, разбитой грузовиками дороге. Барак этот, на скорую руку сооруженный под общежитие для строителей, стоял при дороге - между Ермаковкой и возводимыми корпусами санатория.
Вначале и Серега, и Женька чувствовали себя как-то неловко. После происшествия в котловане это была всего-навсего вторая в их жизни встреча - взрослого и мальчишки, совсем еще недавно даже не подозревавших о существовании друг друга.
Первым нарушил смущающее молчание Женька. Легонько потянув Серегу за рукав клетчатой рубашки, он сказал:
- Пойдем лучше через Галкин колок. А то по дороге скучно как-то.
- А куда? - спросил шофер.
- Махнем давай… знаешь куда? К Ермакову ерику. Там Уса не такая, как тут.
Оживляясь, Женька сбежал с дороги на худосочный пропыленный мятлик.
- Я тебе сейчас дуб старый покажу. Его молния обожгла. А на вершинке гнездо коршуна. Да вот как санаторий тут заладили, коршун бросил гнездо. Наверно, в горы подался.
- А почему лесок Галкиным прозывается? - поинтересовался Серега.
У Женьки смешно наморщилась переносица. Сбросив со лба сивую прядку, обгоревшую на благодатно жарком волжском солнышке, он небрежно так зачастил:
- Девка одна в Ермаковке была… Галина. Заневестилась, и уж, кажись, даже просватали ее за усольского избача, да война тут грянула. Погиб на фронте Галкин жених, а она после того заговариваться стала. А потом совсем умственности лишилась. Все по этому колку ночами плутала, и его, своего Валерку, звала. Потому как они оба здесь раньше миловались… Так сердобольные бабы нашинские судачат.
И сразу же, без перехода, Женька весело выпалил:
- Ястребок! Гляди, гляди, как он за вороной истребителем мчится. Да вправо смотри, куда ты уставился?
К березовому колку летела всклокоченная обезумевшая ворона, отчаянно махая крыльями, а ей наперерез стремительно неслась большая светло-бурая птица.
Серега и Женька остановились, следя за исходом неравного поединка.
Казалось, миг, еще миг, и острые сильные когти ястреба вонзятся хищно в свою добычу.
И вдруг случилось непредвиденное. Ворона нырнула в стоявший на опушке ветхий шалашик с прочерневшей соломой. А ястребок, распустив упругие свои крылья, с той же стремительностью пропарил совсем низко над шалашом.
Тут Серега, придя в себя, схватил из-под ног гладкий увесистый голыш. И, разбежавшись, запустил его в ястреба.
- Я тебя, бандюга!
Хищник невозмутимо и царственно взмыл ввысь, нестерпимо поблескивая в лучах солнца кипенно-белыми подкрыльями.
- Ну и хитрущая! Даром что ворона! Оставила с носом ястреба! - засмеялся от души Женька, глядя из-под руки на величаво парившую в поднебесье одинокую птицу.
А потом, спохватившись, поддернул штаны и припустился бегом к унылому шалашику. Но пока Женька бежал к опушке, ворона, придя в себя, вылетела из шалаша и скрылась в березняке.
Поджидая шагавшего к нему Серегу, любопытный Женька не поленился заглянуть в заброшенный шалаш с нависшей над лазом ломкой серой соломой.
Не обнаружив в шалаше ничего мало-мальски примечательного, он подхватил валявшийся рядом тонкий гибкий прут. Вообразив себя гарцующим на горячем скакуне чапаевцем, Женька принялся размахивать направо и налево острой своей "сабелькой", поражая насмерть ненавистного "врага".
Не часто в последнее время у Женьки было такое приподнято-резвое настроение, когда даже сам не знаешь, чего тебе хочется! Парить ли вольной птицей в беспредельно голубом небесном океане? Или нестись на быстрой "Ракете" по Усе и Волге? А может, прижать к своей груди и кудрявый, звенящий от солнечных бликов березовый колок, и синеющие на той стороне Жигулевские горы, и родную Ермаковку, где ему, Женьке, неумолимая судьба взвалила на неокрепшие еще плечи непомерно тяжкие испытания?
- И от тебя улизнула пройдохистая ворона? - улыбнулся, подходя к Женьке, Серега.
- А ну, прямо! - Женька пренебрежительно мотнул головой, и как-то нечаянно, совсем незаметно для себя взял шофера за руку. Два-три года назад он до слез завидовал своим сверстникам, шагавшим по Ермаковке рука об руку с отцами. - Я тебе сейчас… верно-наверно… такое покажу! - добавил Женька, увлекая за собой шофера.
- Ну, покажи! - опять улыбнулся Серега, добрея сердцем. Брести с этим непоседливым, говорливым мальчишкой, сжимать в своей огрубелой пятерне его руку - такую до смешного малую - было на диво легко и весело.
И вот они в Галкином колке, насквозь просвеченном совсем уже низким и совсем уже кроваво-кумачовым солнцем. Шагали и шагали между призадумавшимися к ночи березками, минуя пригорки и буераки, тучные от цветов и трав, кое-где доходивших Сереге до пояса.
На другом конце колка, в сухом вечернем тепле, колдовала загадочно и печально вечная бездомница кукушка, а в сыролесье комариного овражка пробовал сладчайший свой голос соловей.
Пока брели до Ермакова ерика, Женька показал Сереге не только одряхлевший дуб, когда-то опаленный безжалостной молнией, с грустно чернеющим на его вершине никому-то не нужным теперь гнездом грозного коршуна, но и хомякову нору под корнем пошатнувшегося осокоря, и грибную полянку, где в середине лета можно насобирать целую плетушку крепеньких маслят. Не забыл Женька подвести Серегу и к зарослям дикой малины, обдавших их дурманяще-медовым духом.
- Этой ягоды тут каждый год… ешь не хочу! - говорил с жаром Женька, стараясь как можно с лучшей стороны показать приезжему свои родные места. - А на Гавриловой косе… на Гавриловой косе ежевики тьма родится. Сам увидишь, когда рыбалить отправимся.
В одном месте над тропкой дугой нависла тонюсенькая березка.
- Здорово согнулась? - сказал Женька. - А ежели туда вон в сторону податься… к такой же осинке выйдем.
- Отчего они гнутся? - спросил шофер. - От снега?
Чуть помешкав, Женька смущенно, с улыбкой, промолвил:
- Бабушка так все говорит: лешата потешаются ночью. Ухватятся за макушку молодого деревца и раскачиваются в свое удовольствие! Что тебе на качелях!
- Какие лешата? - ничего не понял Серега.
Конфузясь еще больше и уже краснея, Женька пояснил:
- Детки лешего… или черта. Все по-разному называют рогатого.
Серега засмеялся:
- Ну, уж это она загнула, бабушка твоя!
- Старая, - примирительно вздохнул Женька. - Она и в бога и в черта верит. Вертятся космонавты вокруг шарика, а баба Фиса перед сном Николу-чудотворца на коленях просит даровать им благополучное возвращение на Землю. А когда молодые годы станет вспоминать, ну, скажем, про то, как к ней муж ее первый после смерти в глухую полночь прилетал, жуть даже берет.
- Галлюцинации у нее тогда были, - пояснил Серега.
- Ага, галлюцинации, - охотно согласился Женька.
V
Они сидели над самым обрывом. А внизу кипела, колобродила суводь, штопором закручивая мутную в бездонных яминах воду. Сорвись нечаянно с бугра - глинистого, в осклизлых мазутных трещинах, и поминай как тебя звали: завертит воронка, затянет вглубь гиблое место! Немало было случаев, когда тонули здесь даже лихие, удалые головы. Родители всегда стращают ребятишек Ермаковым ериком.
Но Женька не из пугливых и уж не раз нырял с обрыва. А сейчас рядом с ним Серега. И, уплетая за обо щеки колбасу и непропеченный сельповский хлеб, он беспечно поглядывал на дрожащий точно в ознобе куст вербовника, каким-то чудом прилепившийся к самому подножию яра.
- Экая вку-уснющая колбаса, - сказал Женька с благоговейным придыханием, отправляя в рот последний кусочек. - Баба Фиса обещала: "Получу на мешки денежки, разорюсь, внучек, а уж колбаски тебе куплю малость. Тут и матери будет година".
Помолчав, добавил:
- Может, и вправду купит.
Серега, от нечего делать вырезавший острым перочинным ножичком замысловатый кружевной узор на вязовой палке, сбоку глянул на Женьку:
- Давно она у тебя, мать-то…
- Два года через месяц будет.
Женька собрал с колен хлебные крошки, бросил их в рот и тыльной стороной руки вытер губы. Вздохнул.
- А отец? - поколебавшись, спросил Серега.
- Он через год после моего рождения погиб. Вертался по осени с рыбалки, а на Волге штормище разыгрался - света вольного не видно. Лодку у него волной перевернуло, а до берега далече было. В ту ночь еще двое рыбаков утонуло из соседней Климовки. Волга, она кого любит, а кого - губит.
Надолго приумолк Женька. Кажется, за всю свою небольшую жизнь впервые он так разоткровенничался, нараспашку открыл свою душу стороннему человеку.
Молчал и Серега. И сызнова ему подумалось, как и в тот вечер, после смертельно опасной встречи с Женькой в котловане, что судьба ни того, ни другого из них пока еще не баловала. У того и у другого за плечами сиротское неприласканное детство. Тот и другой чувствовали себя в этом большом мире одинокими.
Вдруг Женька достал из глубокого кармана стареньких заплатанных штанов, где он хранил самые бесценные свои сокровища, небольшой сверточек. Покосившись на Серегу, еле слышно промолвил:
- Хочешь, я тебе покажу… только чтобы ни-ни… ни словечка никому? Хочешь?
Задерживая вздох и с радостью дивясь мальчишеской отходчивости, непривыкшего еще долго горевать, Серега поощрительно кивнул:
- Покажи.
- Но ты правда… не проболтаешься?
- Ни-ни!
- Честно-расчестно?
- Честно-расчестно!
Подозрительно оглядевшись вокруг, Женька плотнее придвинулся к шоферу. Развернул осторожно чистую тряпицу.
- Руками, смотри, не вздумай прикасаться.
На его ладони лежал пористый камешек - пепельно-зеленый, с еле приметными прожилками купороса.
Уставясь на Серегу лучисто-жгучими глазами, Женька таинственным голосом спросил:
- Угадал… что это за камень?
Серега пожал плечами.
- Никогда не приходилось видеть этакой диковины.
- То-то же мне! - торжествовал счастливый Женька. - Лунный. Настоящий лунный камень!
- Лунный? - как можно серьезнее переспросил шофер, за мохнатыми ресницами тая ласковую улыбку.
- Верно-наверно! Но не пытайся спрашивать, как он у меня очутился. - Женька приставил к Серегину уху губы: - Большая тайна! Пока об этом никто не должен знать!
Тот понимающе кивнул, а Женька тем временем принялся с предосторожностями завертывать удивительный этот камешек в дырявую тряпицу.
Немного погодя Серега спросил:
- Ты в какой класс перешел?
- В шестой еле переполз.
- Отчего ж так?
- И сам не знаю. Учительница говорит: ленюсь.
- А книги любишь читать?
Помолчав, Женька по-прежнему невесело проговорил:
- Не больно-то. Да и книжки наша школьная библиотекарша все скучные под нос сует. А спросишь про Тома Сойера, или Гека Финна, или "Последнего из могикан"… всегда один ответ: "На руках. Запишись на очередь". Записался прошлой осенью, и до сих пор все жду. Очередь дойдет, наверно, когда у меня борода вырастет!
И Женька рассмеялся своей шутке. Оживляясь, он продолжал:
- У нас прошлым летом новая агрономша стояла на квартире. Месяц какой-то. И дала мне одну книжку. Про Магеллана. Не читал?
- Нет.
- Вот это книга так книга! Про великого путешественника. Он, этот Магеллан, со своими парусниками кругосветное плавание совершил. Самое-самое первое в истории! И знаешь, когда? В одна тысяча пятьсот… уж точно не помню сейчас. Чуть ли не четыре года длилось плавание. И бунты случались на кораблях, и голодали… столько всего натерпелись моряки, зато весь свет повидали, новые земли и проливы разные открыли. Ты прочти, я у нее, у Таисии Сергеевны, попрошу для тебя эту книгу.