Вот сюда-то Михаил и пригласил зайти Лешку, когда они поравнялись с малиновой халупой.
- Зайдем… за спичками? Да ты не бойся, не укусят! - улыбнулся, оживляясь, Михаил.
Лешка вспыхнул. (Ну как ему отделаться от проклятой привычки краснеть, как девчонка, по всякому поводу!)
- А я и не боюсь, откуда ты взял? - вызывающе сказал он и распахнул дребезжащую дверь.
Переступая порог закусочной, Михаил шепнул Лешке на ухо:
- Тебе повезло.
За стойкой, как статуя, красовался, картинно развернув широкие плечи, высокий парень лет двадцати семи с пухлыми белыми руками. Сбоку, перед столиком, сидел человек, зажав между ладонями кружку пенившегося пива. Лешке показалось, что он уже где-то видел острое комариное рыльце посетителя закусочной. Оно, это рыльце, было такое же грязно-серое, как и его вытертое полупальто из солдатского сукна.
Кроме этих двоих, в закусочной, пропахшей табаком, ржавой селедкой и луком, никого больше не было.
- Епифану Никишкину! - прокричал Михаил и тотчас поправился, изобразив на лице неподдельную досаду: - Ошибся, наоборот!
Парень за стойкой даже не повел на вошедших глазом. Лишь толстые пальцы рук, лежавших на прилавке, пошевелились подстерегающе.
- У вас, Никита Владимирыч, не дом, а полная чаша, - продолжал, видимо, начатый раньше разговор человек в сером полупальто, тоже не замечая новых посетителей. Он не спускал своих пестрых зеленоватых глаз с низколобого нежно-румяного лица буфетчика. - И не хватает-то вам, извините, одной-разъединственной вещи… всего одной-разъединственной…
Осклабив в улыбке крупные сверкающие зубы, буфетчик опять зашевелил пальцами.
Михаил толкнул Лешку локтем в бок, как бы предупреждая, чтобы тот не мешал приятной беседе. Сам он не торопился подходить к стойке.
А человек с комариным рыльцем продолжал все так же вкрадчиво и наставительно:
- Для полного счастья, Никита Владимирыч, вам не хватает одной малости. Вы, должно быть, извините, догадываетесь, на что я намекаю? А?
Буфетчик кашлянул и сказал:
- Догадываюсь: подруги жизни - обворожительной и… как там дальше-то? Эх, забыл. Это я недавно прочитал в одной умопомрачительной книге, теперь таких и в помине нет!
И он засмеялся, обводя всех округлившимися глазами, засмеялся так, что в раме протяжно и жалобно зазвенели стекла.
Сжимая кулаки, Лешка толкнул плечом дверь и пулей вылетел на дорогу.
Михаил догнал Лешку в начале улицы. Засунув в карманы ватника руки, Лешка, не торопясь, шел по усыпанному листьями тротуару.
На крыльце одной из дач, за невысоким заборчиком, стоял пузатый самовар. Из длинной трубы, завиваясь колечками, тянулся синий смолкни дымок. Рядом с начищенным до блеска самоваром лежала на боку плетушка с сосновыми шишками.
Самовар, щекочущий ноздри пахучий дымок и ощетинившиеся, как ежики, шишки напомнили Лешке Хвалынск (который уж раз он вспоминал родной город в эти дни своей новой жизни в Брусках!). И сердце резанула острая боль. От прежнего настроения, властно охватившего Лешку в лесу, теперь ничего не осталось, решительно ничего…
- Ну, как типчики? - добродушно посмеиваясь, спросил Лешку совсем повеселевший Михаил, кивая головой в сторону оставшейся позади закусочной. От него уже пахло водкой и луком. - Один из них - твой сосед, это который в пиджаке. Змей Горыныч - так его Варя зовет. Муженек ее сестры.
Но Лешка, казалось, не слушал болтовню Михаила. Он упрямо смотрел себе под ноги и молчал.
Прямо в лицо начал задувать северный ветерок. Он гнал по улице сухие листья клена, березы, дуба. Издали листья были похожи на стайки диковинных желто-зеленых зверьков, перебегавших улицу.
На углу Лешка и Михаил остановились.
- А знаешь, ты мне почему-то начинаешь нравиться. По-честному говорю, - заметил Михаил, протягивая Лешке руку, но тот ее не взял. - Да, между прочим, ты видел, какие у Никишки кулаки?
- Ну, видел… между прочим, - не разжимая губ, сказал Лешка. - Ну и что же?
- А так… ничего. Забавные кувалды, правда? - И Михаил зашагал прочь, придерживая за ремень ружье.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Наступил октябрь, а дни стояли такие теплые и ясные, будто на дворе все еще топтался беспечный август, мешкая уходить восвояси.
Но уже по всему чувствовалось, что осень неотступно брала свое, хотя и подкрадывалась незаметно, исподтишка.
Рощи и перелески, совсем еще недавно охваченные ярым пламенем бесчисленных костров, постепенно, листик за листиком, теряли свой пышный пестрый наряд, постепенно поблекла и бирюза далекого неба, ставшего теперь как будто ближе, выцвели и травы в лесах, превратившись в рыжие пучки жесткого мочала. Казалось, яркие, живые краски осени таяли и таяли, словно сосульки в марте, и все вокруг приобретало необыкновенную - стеклянную прозрачность.
А это воскресное утро с подернутыми туманцем далями, как бы залитыми разбавленным молоком, и добрым, улыбчивым солнцем было особенно прелестно своей кротостью и какой-то стыдливой наготой садов и тянувшегося вдоль речушки осинового колка.
Лешке казалось, что даже в Хвалынске он никогда не видел такой чудесной осени. Он стоял у железных ворот двухэтажной дачи с нависшим над балконом полосатым тентом, стоял и поджидал Варю.
А по асфальтовой дорожке перед дачей мелкими шажками ходила сгорбленная старуха, толкая перед собой розовую лакированную коляску. В этой коляске лежал ребенок, с головой закутанный в простыню, плюшевое одеяло и пушистый голубовато-белый кроличий мех. Придавленный непомерной тяжестью теплых вещей, ребенок, видимо, чувствовал себя неловко и все время кряхтел и возился. Старуха его успокаивала, говоря приторно-слащаво и равнодушно:
- А ты спи, Коленька, спи себе! Ты у меня как на курорте устроен!
За спиной Лешки лязгнула тяжелая щеколда, и он, еще не успев оглянуться, уже знал, что из ворот выбежала Варя, угадывая это провалившимся куда-то сердцем, которое горячей волной захлестнула кровь.
- Алеша, я недолго, правда? - спросила с полуулыбкой Варя, поправляя полосатый шарф на голове, - он так был ей к лицу! Как бы догадываясь, о чем хотел спросить и не спросил Лешка, она, опуская глаза, скороговоркой добавила: - Бидон из-под молока я оставила… завтра возьму!
И Лешка, внутренне сияя, понял, что Варе, так же как и ему, хочется походить и по осиновому колку и по этой вот расстилающейся перед ними поляне, за которой виднелись луковица церковного купола с тускло поблескивающим золоченым крестом и красные крыши санатория.
- Нашего Змея Горыныча нет дома… Можно и погулять, - сказала Варя. - А в прошлое воскресенье я и на пятак не отдохнула.
- Куда же он у вас делся? - спросил Лешка, не спуская с Вари глаз.
Она засмеялась:
- На работе. У него такая работа - сутки спит, двое отдыхает.
Засмеялся и Лешка:
- Где же он так… вкалывает?
- Шофером на пожарке.
- Варя, а почему бы тебе не поступить работать? - помолчав, сказал Лешка. - Даже к нам на завод можно: у нас знаешь сколько девчат!
Варя опустила глаза.
- Они меня сюда взяли после смерти мамы… Ну, чтобы я сестре помогала. Она больная, все лечится. А сама я… даже с охотой…
Вдруг она замолчала и отвернулась.
- Пойдем отсюда, - немного погодя сказала Варя.
Не сговариваясь, они повернули влево и побрели в сторону осинника. Дачи скоро кончились, и Варя с Лешкой, поднявшись на пологий бугор, вошли в колок.
Старые осины с кочкастыми наростами на стволах поражали своей голой высотой, уходящей к блеклому эмалевому небу, а молодые тонкие деревца казались какими-то беспомощными и жалкими, уже заранее посиневшими в предчувствии близких холодов.
Вдали ненадоедливо шумела быстрая речушка, огибавшая колок, вокруг было пустынно и светло. От сухой земли, прикрытой несколькими слоями тлеющих листьев, отдавало горьковатым, кладбищенским запахом. Но когда ты не один, когда каждому из вас по восемнадцать лет, то все кажется прекрасным и отрадным: и грустный осенний лес, и запах увядания; и даже облезлый мышонок, юркнувший в норку, умиляет твою подружку, до этого как огня боявшуюся мышей, и ты тоже умиляешься с ней вместе.
- Посмотри, - сказала Варя, беря Лешку за руку, - посмотри, какой страшный курган.
Лешка повел глазами в сторону и увидел небольшой холм. На нем стояли три ели, обхватывая мшистый купол своими железными, почерневшими от времени корнями, точно паучьими лапами.
Доверчиво прижимаясь к Лешке плечом, Варя снова повторила:
- Правда, страшный и… какой-то таинственный? И как, скажи, пожалуйста, он появился тут на ровном месте?
В тон Варе, загораясь ее любопытством, Лешка проговорил осипшим, простуженным голосом:
- А вдруг под этим курганом… знаешь, что зарыто? Клад, а?
- Клад? - Варя сделала большие глаза, - Да неужели?
- У нас на Волге… там столько разных легенд про клады старички рассказывают! - Лешка замолчал, колупая носком сапога, начищенного до блеска, серый жесткий лишайник у подножия холма.
- Алеша, а если бы тут и на самом деле золото было зарыто? Много золота? - шепотом спросила Варя. - Что бы мы тогда стали делать?
Лешка пожал плечами.
- Ну, сдали бы куда-нибудь…
Вдруг он прикрыл ладонью рот, побурев лицом и стараясь сдержать душивший его кашель.
- Что с тобой? Ты простудился? - спросила Варя, когда Лешка откашлялся.
- Пройдет. Это я вчера после первой получки… семь порций мороженого съел.
Глядя в его потупленные глаза, засиявшие из-под длинных черных ресниц, Варя восторженно ахнула:
- Сумасшедший! Как ты сосулькой не стал?
А Лешка, делая вид, будто он оставляет без внимания ее слова, весело продолжал:
- Мы прошлую неделю даже чай не пили - сахару не было. Дядя Слава в ту получку чуть ли не все деньжата на меня извел - телогрейку купил, сапоги, ну, и нам туговато было. Вот я по сладкому и соскучился… Хочешь, Варя, мороженого? Пойдем сейчас на станцию, и я тебе десять пломбиров куплю!
Варя замотала головой:
- Спасибо. Я мороженого вот на столечко не хочу.
Она толкнула Лешку в грудь и побежала. Лешка кинулся вслед за ней, но она бежала легко и резво, и догнал он ее, запыхавшуюся и веселую, у зеленой прогалины, на которой паслась стреноженная лошадь с годовалым жеребенком.
- Тише, медведь! - притворно строго сказала Варя, обдавая Лешку, схватившего ее за плечи, быстрым и теплым дыханием, и снова повернула голову к навострившему уши стригунку.
Удивительную силу стала приобретать над Лешкой Варя! Один ее косящий неодобрительный взгляд может ввергнуть его в уныние, от одного ее резкого слова опускаются, как неживые, руки. Что такое творится с ним, Лешкой, в последнее время? Неужели это не он был грозой девчонок Хвалынска, всегда в обращении с ними неприступно гордый и презрительно насмешливый! Посмотрел бы сейчас на него закадычный дружок Славка, ну что бы он сказал? Лешка подавил грустный вздох и смиренно замер за спиной Вари.
- Коняшка, коняшка! - нежно говорила в это время Варя, осторожно, шаг за шагом, приближаясь к жеребенку, стоявшему в стороне от матери.
Лошадь подняла морду, поглядела на Варю и Лешку умными спокойными глазами и снова уткнулась в траву.
А жеребенок, мышастый, с черной точеной головой, косил на Варю лиловатым глазом, весь вытянувшись в струнку. Но лишь только он увидел на Вариной ладони ломтик пообтершегося в кармане пальто хлеба, как сам пошел к ней навстречу.
Съев лакомый кусочек и подобрав нежными, трепетными губами с Вариной ладони крошки, жеребенок стал доверчив и ласков. Он позволил Варе погладить себя по мягкой теплой шерстке, по вьющимся косичкам молодой короткой гривы. Варя так расчувствовалась, что поцеловала жеребенка в лоб, в белую звездочку между глазами.
Лешка стоял в стороне и с завистью смотрел на жеребенка.
Потом, по желанию Вари, вдруг сразу подобревшей, они сидели на крутояре, над речушкой, свесив вниз ноги, и бросали в воду камешки.
Она, эта крохотная капризная речушка, все еще приводившая Лешку в изумление своими игрушечными плесами, порогами и обрывистыми берегами, чем-то похожая на сидящую рядом с ним Варю, безудержно бежала мимо них, куда-то торопясь, вся извиваясь зигзагами.
Прямо под ними, стиснутая берегами, она бурлила, в ярости вскипая клубившейся пеной и перекатываясь через гладкие валуны. Зато чуть в стороне, до порога, речушка текла благоразумно спокойно, и в прозрачной голубоватой воде виднелось песчаное дно, усыпанное мелкой обкатанной галькой, словно бобами.
Варя молчала, и Лешка тоже молчал, блаженно наслаждаясь ее близостью. Она сидела рядом, совсем рядом, и стоило ему лишь слегка протянуть руку, и он прикоснулся бы к ее округлому колену, плотно обтянутому простым чулком с дырочкой на самом изгибе, в которую проглядывала розовато-смуглая пупырчатая кожа.
Варя не догадывалась обдернуть платье, обнажавшее колено, а у Лешки не хватало духу сказать ей об этом. Какое-то смутное зарождалось в Лешке желание, когда, то загораясь, то холодея сердцем, украдкой смотрел он на Варю, и оно, это желание, сладко и властно начинало его томить.
А Варя глядела своими странно мерцающими, повлажневшими глазами на кружившиеся в вихре водоворота оранжевые и блекло-лиловые листья, теребила пальцами колечки перекинутой через плечо косы и думала о Лешке. Она думала о его смешной робости перед ней, девчонкой, которой никогда и никто не пугался, думала об этом с затаенным торжеством и… и какой-то непонятной - самую чуточку - грустью и жалостью, с жалостью не то к себе, не то к нему.
- Варя… пойдем вечером в кино? - неожиданно с отчаянной решимостью сказал Лешка, смертельно боясь, как бы она ему не отказала.
И Варя, уже давно, очень давно ждавшая этого приглашения и уже также давно решившая непременно отказать Лешке, стремительно проговорила, не надеясь на свою твердость:
- Нет, не могу.
- Ну… ну почему же? - с придыханием, моля, сказал Лешка.
Изо всей силы стараясь не выдать своего волнения (сердце в груди так по-хорошему замирало!), Варя с прежней непреклонностью отрезала:
- Не могу. Весь вечер буду заниматься - у меня завтра контрольная по русскому!
И Лешка стал тише могилы. А Варя, помолчав, спросила, скосив в его сторону глаза:
- Ты вернул мне прошлый раз "Вешние воды" и ничего не сказал. Или ты просто не читал?
Так было велико Лешкино горе, что он не сразу понял, о чем она спрашивает.
- Я бы за это время, наверно, еще три книжки одолела! - насмешливо продолжала Варя, задетая молчанием Лешки. - У тебя столько свободных вечеров!
- Прочитал я, - выдавил кое-как из себя Лешка. - И еще успел не три, а целых четыре… одолеть!
- Вот как? Ну, и понравилась тебе моя книжка?
И тут уж Лешка решил выместить на Тургеневе все свое недовольство Варей.
- Нет, - сказал он жестко. - Такая препротивная книга!
Варя ласково подбодрила Лешку:
- Да? И что же ты нашел в ней плохого?
- Этот самый Санин… Ну, ну разве он хороший человек? Обманул такую… такую девушку, а сам с госпожой Полозовой… Она же его своим лакеем сделала!
Темные пятна юношеского румянца проступили на Лешкиных костистых щеках. Он намеревался сказать что-то еще, совсем убийственное, по адресу барчука Санина, но Варя опередила его, с ледяным спокойствием произнеся:
- А вот мне Санин как раз больше всего понравился. Такая любовь к женщине! Попросила бы его Полозова… ну, скажем, прыгнуть с этого берега на тот, и он прыгнул бы не задумываясь!
Куда только делся Лешкин румянец! Но Варя не видела, как побледнел Лешка. Она слегка подняла голову - казалось, это тяжелая, литая коса оттягивает ей голову назад - и усмехнулась:
- А теперь… Да разве теперь найдется такой? Прыгнет, да вдруг… ноги промочит и насморк получит?
Варя не сразу поняла, зачем так проворно вскочил Лешка. А когда он, разбежавшись, прыгнул, на лету хватаясь руками за свисавшую над речкой гибкую ветку старой березы, стоявшей на той стороне, Варя пронзительно взвизгнула и закрыла ладонями лицо.
Ей казалось, что сию минуту произойдет что-то ужасное - Лешка или расшибется насмерть, или сломает себе ноги. А Лешка уже стоял на том берегу и сам удивлялся своей удаче: расстояние между берегами было куда шире, чем тот овраг, который ему на днях не удалось перемахнуть…
Варя встретила Лешку за бурлящим порогом, у перекинутого с одного берега на другой дубового бревнышка.
- Алеша… Ведь я… нарочно все это! - у Вари оборвался голос. - Ты… ты теперь, наверно, и знать меня больше не захочешь?
- Что ты говоришь, Варя! - у Леши тоже оборвался голос.
И вдруг ему безумно захотелось схватить Варю, схватить ее такую, какой она стояла перед ним - растрепанную, жалкую и красивую, и поцеловать в горевшую жаром щеку. Но его удержал от этого смутный стыд: он только поднял руку и нежно провел кончиками пальцев по ее мокрому, мокрому от расплывшихся слезинок лицу.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Ни Варе, ни Лешке не хотелось расставаться, и по Лесному проезду они не шли, а плелись, стараясь как-нибудь оттянуть время.
Они пускались на разные хитрости. Вдруг Лешка останавливался, поднимал с земли листик клена - такие валялись на каждом шагу - и со словами: "А ты посмотри… Ну, разве не чудо?" - бережно клал его Варе на ладонь.
- Весь огненный, будто из печки! - восхищалась Варя. - А какие точки… Алеша, ты заметил на листике малюсенькие крапинки?
А спустя минуту-другую останавливалась Варя. То она замечала дятла, долбившего убогую сосенку, засохшую с одного бока, то вербу в палисаднике веселой дачки, на удивление не вовремя набравшую почки.
Они были так увлечены сами собой, что не сразу увидели Варину сестру - женщину еще не старую, но не в меру располневшую, с пухлыми короткими руками.
Стояла она у ворот своего пятистенника горохового цвета и, уткнув кулаки в бока, не спускала с Вари и Лешки недобрых васильковых глаз.
- А мне так их жалко, так жалко, - с легкой грустью в голосе говорила Варя, разглядывая ветку вербовника, сорванную Лешкой. Кое-где набухшие почки лопнули, и, раздирая глянцевую корочку, на свет белый проклюнулись пушистые язычки с сероватым отливом. - Видишь, Алеша? - продолжала Варя. - Бедненькие, ну что вы теперь будете делать, ведь скоро морозы!
В следующий миг, подняв глаза, Варя увидела свою сестру. Вначале она смутилась. Но тотчас взяла себя в руки и продолжала идти рядом с Лешкой прежним шагом.
Тут уж ее сестра не выдержала и закричала:
- Ты, красавица, может, поторопишься?
- А что такое случилось? - с видимым спокойствием спросила Варя.
Лешка вдруг остановился и стал подтягивать до колена голенище сапога на левой ноге.
Сестра Вари развела руками и сказала, играя ямочками на щеках:
- У нас гость сидит, да еще какой! Я который раз выбегаю, все глаза проглядела, а тебя нет и нет!
- Кто-нибудь из Рязани приехал? - спросила Варя, и пушистые ресницы ее взлетели вверх.
- Очень нужна мне твоя деревня!.. Никита Владимирович в гости пожаловал!
Варя подалась назад.
- А мне что от этого?