- Плечо у меня разболелось чего-то, лук натянуть не даёт, а свежинки хочется. Так и быть, одну пулю на одного олешка страчу. Пищаль у меня сама куда надо вцелит, знай, держи крепче, чтобы щеку не разворотило, - он любовно погладил тяжёлый ствол. - Приклад-то я сам сготовил, уж так ладно к плечу ложится. Валим, Ванюшка, ты на меня олешков гнать будешь, а я за камешком схоронюсь, их встречу. На лайкино место брехать наладишься.
- Сам ты пустобрёх хороший, тебе и лайки не надобно, - сердито отозвался Фёдор из сеней.
Степан вспыхнул, повернулся было к двери, да тут Алексей успел, положил ему руку на плечо.
- Не трожь, дай срок, сам в чувство придёт, - проговорил он тихо, чтобы Фёдор из сеней не услыхал. - Ему твоего тяжелей, сам знаешь, ребята малые остались, в ты - одна голова не бедна, а и бедна, так одна.
Степан горяч, да отходчив, сразу остыл, встал, только головой Ванюшке на дверь мотнул - собирайся, пойдём. Говорить, видно, опасался: Фёдор на голос опять чего бухнет и не стерпишь.
- Не ходили бы сейчас, - промолвил Алексей. - Погода ненадёжная, оленям что: соберутся в кучу и стоят тесно. Который замёрзнет - в середину лезет, так и крутится вперёд да назад, покуда не стишúтся.
- А мы к ним тоже, в самую серёдку, - засмеялся Степан. - Собирайся, Ванюшка, вот мясо в рыбьем пузыре, за пазуху сунь, чтобы на замёрзло. Оголодаем и пожуём.
Алексей вздохнул, спорить не стал. Неспокойно ему за погоду, но когда сердце у Степана разгорится, лучше пускай пробежит, остынет. Длинна суровая зима, в тесной избе с миром да ладом её пережить тяжко. А уж если заноза вроде Фёдора заведётся - и вовсе трудно станет.
Степан уже направился к двери, но её как раз загородила спина Фёдора. Пятясь, он тащил в избу для какой-то потребы оленью шкуру.
Степан отстранился, пропустил его.
- Пойдём, Ванюшка, - проговорил задорно. - На олешков брехать и то лучше, чем на людей дуром кидаться.
Фёдор с размаху бросил шкуру на пол, весь точно ощетинился, но Степан, не глядя на него, шагнул в сени, рывком распахнул наружную дверь и вышел. Ванюшка торопливо и радостно кинулся за ним.
Солнце уже давно не поднималось высоко в небо: выглянет, будто нехотя, над краем земли проплывёт и опять вниз уходит, каждый день всё ниже и ниже.
- Вишь как заленилось, - говорил Ванюшка, с трудом поспевая за широким шагом Степана, - точно его за ремень кто привязал да вниз тянет.
- Скоро и вовсе от земли не оторвётся, силы не хватит, - отвечал Степан на ходу. - Высунет макушку: "Пускай, мол, на меня в последний раз люди да звери полюбуются", и скроется. Долгие месяцы нам его ждать доведётся.
- Стёпа, а как же на охоту ходить будем? - не отставал Ванюшка. - В избе в потёмках и то, чего надо, не найдёшь, а тут и вовсе…
- Чего "вовсе"? - удивился Степан. - Нам и без солнца видно будет. Сполохи дорогу покажут. Месяц скоро без заходу по небу вкруг пойдёт, хоть и малый свет от него, а всё же свет. Кулемки да пасти на песцов ставить будем, к ним без солнца дорогу найдём.
Степан говорил вполголоса и Ванюшке так наказывал, а сам то и дело нагибался, хмурился и головой качал: куда олешки подевались, ни одного свежего следа нет. Не пургу ли почуяли, в затишные места подались?
И вдруг остановился.
- Гляди, Ванюшка, ох, и неладно, - вымолвил.
Впереди, как из-за края земли, поднялась новая туча и сразу захватила полнеба. Огромная тёмная стена росла на глазах и надвигалась всё ближе. От неё отделились крутящиеся столбы и со страшной быстротой понеслись вперёд.
- Ложись! Унесёт! - крикнул Степан, но в рёве бури голос его уже не был слышен. Но он успел схватить Ванюшку за руку, и оба упали, прежде чем крутящийся снег долетел до них. Одной рукой прижимая к себе Ванюшку, Степан другой крепко ухватился за выступ большого камня, и не будь этого камня, вихрь оторвал бы их от земли.
Ванюшка поднял было голову, но тут же, задыхаясь, опустил её: рот его забил мелкий колючий снег, лицо покрыла ледяная маска, ресницы смёрзлись и мешали открыть глаза.
Они лежали долго, неподвижно. Все швы на одежде, казалось, открылись, и ветер, проникая, колол кожу, словно иголками.
- Закопаться надо, пока вовсе не замёрзли, - решил Степан. Он с усилием отнял от камня застывшую руку и сунул её в снег. "Мальчонка не замёрз бы", - подумал. И эта тревога точно прибавила ему силы. Он копал и копал, постепенно углубляясь в снег, как вдруг рука его провалилась в пустоту. Оттуда пахнуло теплом и резким запахом чего-то живого. Степан рванул руку назад, хотел вскочить, но тут же почувствовал, что снег под ним опускается. Последним усилием он обхватил лежащего рядом мальчика, и оба провалились в тёплую непонятную темноту. Вой пурги ещё некоторое время доносился до них, слабее и слабее и, наконец, почти затих: пролом занесло снегом.
От резкого запаха или от внезапно наступившей тишины Степан сразу же пришёл в себя, лежал и не шевелился. Потом прислушался: что с Ванюшкой? Повернулся, хотел дотронуться до него, да так и застыл с повисшей в воздухе рукой. Тут, рядом, чьё-то мерное дыхание! Ровное, спокойное, но такое мощное, точно работают огромные меха. Темно было наверху в крутящейся метели, здесь тоже темно, но и в темноте угадалось, кто это дышит.
"Ошкуйца!" - помертвел Степан и тут, первый раз в жизни, на мгновенье обеспамятел. Очнулся он от тихого дрожащего голоса.
- Стёпа, - повторял Ванюшка, едва сдерживая слёзы. - Стёпа, где мы? Кто там дышит? Стёпа, аль ты живой?
Степан осторожно стиснул его руку.
- В берлоге мы, - шепнул тихо. - И что нам будет - неведомо. Лежи молчком.
Послышался не то вздох, не то стон, похоже - Ванюшка заткнул рот рукой, чтобы плачем себя не выдать. Степан лежал не шевелясь, голова кружилась то ли от страха, то ли от звериного духа. Зато уши, кажется, никогда ещё так чутко не слушали и голова, хоть кружилась, а работала толково.
Он знал: по времени детей у ошкуйцы ещё быть не должно, одна лежит, дремлет. Есть ей сейчас не положено, пока из берлоги детей весной не выведет. Своим салом живёт, что с осени нарастила. Значит, её сейчас на свежинку не тянет. Спасибо ещё не прямо ей на голову свалились, с бочка устроились.
Степан сдержал вздох: "Эх, пищаль-то за спиной висит бесполезно. На полку пороху подсыпать - про то и думать нечего: от пищали сейчас, что от палки, польза одна. А может, ошкуйца и вправду не расчухает, какие у ней в избе жильцы завелись?" Степан чуть не усмехнулся, да вовремя спохватился. "Дурень безмозглый, - выбранил он себя потихоньку. - Надумал шутки шутить. Ох!"
В темноте что-то грузно заворочалось под самым его боком. Послышался не то рык, не то стон… Затаив дыхание, Степан отпихнул Ванюшку в дальний угол, сам на него навалился, прикрыл.
Учуяла?
Прошла томительная минута. Но вот опять заработали мощные меха, равномерно, спокойно. Нет, не учуяла, видно, во сне что привиделось…
Степан медленно, осторожно передвинул пояс, нащупал рукоятку ножа, крепко стиснул зубы. Надежда малая, а всё-таки… Лежать недвижимо, ждать пока зверь расчухает да за тебя примется, не годится.
- Ванюшка, - окликнул он тихонько. - Сейчас тебя подыму - сразу головой снег протыкай, где мы свалились, там не так много нанесло. И вылазь.
- А ты?
- И я спробую. А коли что, - Степан запнулся… - А коли не поспею… ступай домой. Рукой заструги на снегу проверяй, как я учил. Они тебя к дому выведут.
- Я… - Ванюшка чуть слышно всхлипнул, - тебя не покину. У меня нож. Вместе с ошкуйцей биться будем.
- Ах, ты… - Степан задохнулся, глазам стало горячо. - Вместе? А ну…
В сильных руках Ванюшка взлетел, как пёрышко. Миг, и голова его исчезла в облаке осыпающегося снега, ноги перевалились за край сугроба и исчезли. Степан потом с трудом припомнил, как и сам подскочил и, хватаясь руками за осыпающиеся куски отвердевшего снега, тоже перевалился через край берлоги. И как раз вовремя, потому что Ванюшка, едва выскочив, рванулся обратно к отверстию.
- Куда? - схватил его Степан за плечо. - Ошкуйце в зубы?
- Я думал, я думал, - заикался Ванюшка. - Она тебя… а я её…
Но тут из пролома вдруг взвихрился целый ураган снега, словно в берлоге забушевала метель, утихшая снаружи. В белом вихре из пролома показалась белая голова. Выше, выше. Она поднялась с такой быстротой, что даже Степан не сразу понял: это медведица встала в берлоге на задние лапы, передние лапы плотно прижаты к телу. Ванюшка запрокинул голову, а медведица опустила свою. Маленькие чёрные глаза встретились с широко раскрытыми голубыми и задержались на них. Что сделает зверь в следующую минуту?
- Замри, - одними губами прошептал Степан. Время шло, тучи растеклись на успокоившемся небе, и солнце, касаясь горизонта, вспыхнуло на минутку красным и лиловым светом. Яркий луч отразился в блестящих чёрных глазах. Степан едва удержал руку, рванувшуюся к ножу. И тут же неподвижный белый столб пришёл в движение: ниже, ниже… Чёрные глаза на мгновение заглянули наравне в голубые, и белая узкая голова исчезла в тёмном проломе берлоги.
Лишь много спустя Степан смог вспомнить: ошкуйца ни разу не отвела глаз от мальчика и не взглянула в его, Степана, сторону.
Из берлоги не слышалось ни звука. Вдруг Степан почувствовал - Ванюшка к нему привалился. Взглянул: глаза закрыты, сам, как стенка, белый. Сомлел. Степан поднял его, положил на плечо, зашагал осторожно, чтобы хрустом ошкуйцу не растревожить.
Отойдя немного, опустил Ванюшку на снег, сорвал с плеч пищаль. Дальше в привычных руках пойдёт быстро: пороху на полку подсыпать…
Но почему рука с пороховницей так и застыла в воздухе? Брови Степана свелись к переносице, губы стиснуты, тяжело о чем-то думает…
- Пожалела! - выговорил он и медленно сунул мешочек обратно за пазуху. Легко подняв Ванюшку, последний раз взглянул на берлогу, да так и окаменел: из пролома опять появилась знакомая белая голова, на этот раз только голова. Зорко на него глянула и вдруг рыкнула. Раз, другой, всё! Опять скрылась. Степан, может не скоро тронулся бы с места, так и стоял, не шевелясь, с Ванюшкой на руках. Но Ванюшка от этого прощального привета вздрогнул и открыл глаза.
- Стёпа, чего это она? - спросил не испуганно, а удивлённо, видно, не совсем ещё пришёл в себя.
Степан медленно опустил его на землю, тряхнул головой, и в глазах его загорелись прежние огоньки.
- Несмышлёныш ты, - проговорил он весело. - Это она нам доброго пути пожелала: - Проваливайте, - говорит, - и мне в берлогу носа не суйте. Детишек сама нянчить стану. Ну как? Ноги опамятовались? Дойдёшь? До дому хотя и без олешка, а путь не близкий.
Глава 8
В СИЛЬНЫХ РУКАХ И РОГАТИНА ЗАЩИТИТ НЕ ХУЖЕ ПИЩАЛИ
Солнце уже не отрывалось от земли. Один день, словно мячик, оно покатилось по земле, потом до половины и меньше стало показываться, наконец, самая макушка из-под земли закраснелась и спряталась.
- Сегодня один чуток краешка выглянет, - сказал кормщик. - А завтра об эту пору только красный столб на этом месте окажется и по небу пройдёт. Под ним солнышко плывёт, нам не видимое.
- А ещё что, тятя? - спросил Ванюшка.
- Ещё несколько дней красный свет показываться будет. Самого солнца не жди, надолго оно упокоилось, зимовать пошло.
- Куда пошло? - допытывался Ванюшка.
- Про то нам неведомо: не иначе, как в тёплые страны. Говорят, там и вовсе зимы не бывает.
Зимовщики вышли на холм недалеко от избушки и стояли молча - провожали солнце. Оно и так не много их радовало: чуть выглянет и опять к закату клонится. А всё с ним веселее было. Потому не хотелось глаз отвести оттуда, где небо ещё краснело: восход и заход слились в одном месте.
- Скушно, - тихо проговорил Ванюшка.
Простое это слово больно отдалось в сердцах всех, никто не отозвался. Что говорить, когда каждый чужую думу знает. Ветер тоже стих, слышалось только мерное дыхание моря: вода шла на прибыль, прилив поднимал, шевелил льдины за припаем. Через шесть часов вода пойдёт на убыль. А там - опять на прибыль, и опять… И так, пока им тут жить. А будет это сколько…
Но вот к этому далёкому звуку присоединился новый: лёгкий, чуть слышный, не то шорох, не то шёпот. Он шёл не издалека, а слышался тут, около, так что Ванюшка даже оглянулся в недоумении. Фёдор это заметил.
- Услыхал? - спросил он хмуро. - Вот то-то. Звёзды это шепчут. Знак дают. Стужа идёт злая, теперь доведётся дома больше посиживать, как бы вовсе не обморозиться.
- Не дело говоришь, Фёдор, - сказал Алексей укоризненно. - Как не выходить? Кто без дела дома лежит, того первого лихая болезнь - цинга схватит. Как человек сыт да одет тепло, его и большой мороз не проберёт. А вот новую заботу мороз нам задал: всем ещё в запас тёплую одежду сготовить надо. Оленьих шкур у нас вдосталь, изготовим и мороза, стало быть, не забоимся.
Фёдор мотнул головой, сгорбился, ничего не ответив, повернулся к дому. Алексей шёл за ним, с тревогой думал: "Чем его поднять, когда он сам навстречу идти не хочет?"
А звёздный шёпот слышался всё яснее: та сырость, что держалась ещё в воздухе, от большого холода вымерзла крошечными пылинками-льдинками. Лёгкие как пух, они теснились в воздухе, с тихим шелестом опускаясь на землю.
Но Ванюшка этого не знал. "Звёзды шепчут", - повторил он тихонько, идя за отцом, и то и дело поднимал глаза к небу, старался понять, которая звезда шепчет. И про что нашёптывает? Неужто просто, что мороз крепчает? Шёл и глядел, пока не споткнулся и растянулся во весь рост на неровной от снежных застругов тропинке.
- Об которую звезду споткнулся, звездочёт? - сказал Степан и, легко подняв его за воротник шубейки, поставил на ноги.
Вскоре и красный свет на небе являться перестал, даже в ту пору, когда солнце должно бы показаться. Ночь установилась долгая, зимняя, на целых три месяца без просвета. Но кормщик сутки за сутками аккуратно отмечал на палке-численнике. Он и без солнца, по звёздам, за временем следил и со счёта не сбивался.
Работали зимовщики прилежно, но, если погода позволяла, кормщик строго приказывал, чтобы в душной избе сутками не сидели. Хотя зимняя ночь без солнышка тянется многие месяцы, однако непроглядной она не бывает. Молодая луна сначала на небе только показывалась, а со временем светила всё дольше. Наконец луна стала полная и начала по небу обходить круг без захода. При ней совсем легко - куда хочешь иди. А ещё лучше, когда на небе сполохи играть начали. Сполохи Ванюшка и у себя дома видал, привык, не боялся. Но такой игры дома не бывало: всё небо красным, а то зелёным да золотым возьмётся, точно кто разноцветными крыльями машет, и огни всё переливаются. Светло сделается, чуть как не днём, век бы смотрел. А потом вдруг всё разом погаснет, и ночь ещё черней кажется, пока глаза к ней опять привыкнут. Тогда станет видно, как белый снег и от звёздного сияния чуть отсвечивает.
Ещё до полной темноты зимовщики, как только позволяла погода, строили на песцов пасти.
- Зимой песец хитрее, сам в руки не лезет. Смекает, что на нём зимняя шкура дорогая, - говорил Степан.
Пасть поставить наука простая: по паре брёвен друг на друга, точно две стенки длинного ящика. Сверху пятое бревно вроде крыши. Но только оно одним концом на земле между стенок лежит, а другой на колышке приподнят, и под ним приманка - мясо положено.
Песец под бревно войдёт, мясо ухватит, да сторожок чуть толкнул - бревно хлоп и придавило. Бревно тяжёлое, из-под него не выберешься.
- Пасти когда готовишь, верхнюю плаху широкую делай, вроде корыта, как упадёт, пускай песца целиком закроет, - объяснял Степан, - не то другие песцы подбегут, нам одни косточки оставят. А мясо песцовое и нам годно.
Пастей ещё до большого снега наготовили много, плавника хватало, а работы, зимовщики не боялись. Мясо для приманки заранее около ловушек подкидывали, потому песцы к этим местам были приученные, хорошо шли на приманку и в пасти попадались.
- Ванюшка со мной ходить будет пасти проверять, - сказал Степан. - Всю свою науку я ему передам, из него славный промысленник выйдет.
Ванюшка гордился и радовался, а учитель был очень доволен учеником.
- Вот когда домой возвернёмся, - добавлял Степан, - то там наука пойдёт похитрее. Здесь песец что? Вовсе дурак, никакой нашей хитрости не понимает, запросто в пасть лезет. А у нас песец учёный, знает, чай, чего его шкура стоит. Там пасти строить - новые сапоги надевай, от которых жильём бы не пахло. И рукавицы новые. И в избу ничего этого не носи.
- А почему у нас песец такой хитрый? - удивлялся Ванюшка.
- Потому его ловят много, всех дураков переловили, умные остались, - улыбнулся Степан. - Ну, а тут, да Груманте, на нас пока дураков хватит.
Если погода позволяла, ловушки навещали как можно чаще.
- От песца добычу верхняя плаха убережёт, - говорил Степан. - А если ошкуй добычу под плахой причует, ну тогда беда. Ему плаха что? Ему камень в десяток пудов за игрушку сойдёт. И как такая силища в одного зверя вселилась!
Ванюшка частым походам только радовался: со Степаном он согласен был все ловушки обходить хоть каждый день. Песцов приносили столько, что ели мяса вдоволь, а запасов в сенях становилось не меньше, а больше. Пушистые песцовые шкурки очень годились на совики и на рукавицы. Тёплые сапоги внутри тоже были подложены песцовой шкуркой.
- Дома нам, небось, такие наряды и во сне не видались, - сказал как-то Степан и с грустью покачал головой.
- Для дому у нас песцового меха тоже вдосталь будет, - отозвался кормщик. Сказал весело и сразу про другое заторопился, словно у него и сомнения на душе нет, что до дому они доберутся. Рад был, что Фёдор на это никак не отозвался: известно, от него ничего утешительного не дожидайся. Его и так на вольный воздух чуть не силой выводили. Но и это не очень помогало: день ото дня он становился всё угрюмее, работал неохотно, если бы не принуждали - так с нар и не поднялся бы. А скоро и на боль стал жаловаться: руки, ноги опухли, топор в руках держал с трудом, когда в свой черёд ему дрова для печки рубить приходилось. Но кормщик на его жалобы не поддавался.
- Хоть плачь, а руби, - сурово говорил он. - Хворь к тебе и не приступится, забоится.
Ложечной травы-салаты, лучшего средства от цинги, они успели насобирать, пока снег был не очень глубокий и солнце ещё, хоть неподолгу, на небе показывалось.
Отвар пили каждый день, но и то Фёдора чуть не насильно заставляли. С тоской следили зимовщики, как он духом и телом слабеет - немного их было, и каждый человек был близок и дорог. Страшная гостья зимних ночей - цинга всё ближе к нему подбиралась.
Остальные, друг на друга глядя, бодрились: что было тяжёлого, в душе скрывали.
А зима всё крепче морозом жала, наконец, пурга разлютовалась не на шутку, все тропинки засыпала, не один уже раз приходилось из сеней на волю целый ход прокапывать. В сенях держать большой запас дров было негде: от мороженого мяса и так оставался узкий проход. Кому очередь идти за дровами на волю - обвязывался крепким ремнём, и так на ремне отходил от двери и так назад добирался. Иначе нельзя было: буря, как разойдётся, и камни по земле катит, а человека так зашвырнёт, что в темноте он и дороги назад не найдёт.
На песцовые ловушки рукой махнули, пока погода успокоится.