Глава двенадцатая
Не хлопнуть ли дверью?
От кафе Холидея до Бостона слежки за собой они не заметили. И все же Андрей решил быть предельно осторожным. Прихватив баул, он выскользнул из "крайслера" на одной из людных улиц, еще и еще раз проверил, чисто ли у него за спиной, и только после этого позвонил Дью Хантеру.
- Привет, Дью!
- О Господи! Где ты пропадаешь?
- Отрабатываю зелененькие.
- Черт бы их побрал вместе с Чиверсом!
- Будем надеяться, что он заберет только его.
- Ха-ха, я умираю от смеха.
- Я зайду к тебе. Только через черный ход. Не забудь открыть.
- Я что - девица? Боишься меня скомпрометировать?
- Ну, если ты из тех девиц, которых еще можно чем-то скомпрометировать, то да.
- Ждать тебя сейчас, юморист отпетый?
- Буду через двадцать минут.
- Я жду.
Андрей еще раз проверил, нет ли слежки. Это нужно было сделать для того, чтобы не засветить Дью Хантера. У него вдруг возникла идея, которую под занавес следовало бы осуществить. Он сам посчитал ее сначала мальчишеской - слишком уж она казалась рискованной, - отдалял ее, убеждал себя, что она подсказана уязвленным самолюбием, тем, что опять собирались гнать его по белу свету, как зверя, которого непременно надо убить. Но идея обрастала деталями, не давала покоя. Постепенно прорисовывался осмысленный план действий, в котором свое место находилось не только ему самому, но и Дью Хантеру. Но Хантеру предстояло остаться здесь, поэтому участие его в задуманной операции афишировать нельзя было ни в коем случае.
По черному ходу он поднялся прямо в контору Хантера. Дверь на площадке третьего этажа открыл своим ключом и оказался в объятиях Моны.
- Вот это встреча! - воскликнул он, целуя ее в щеку и не спеша вырваться из ее крепких рук.
- Городецкий, - она чуть отодвинула его от себя, - Боже мой, на кого вы похожи! Не говорите мне только, что это Дью замучил вас поручениями. Сейчас же признавайтесь, кто она: очередная блондинка, брюнетка, гречанка, филиппинка? Разве так можно обращаться с мужчиной? Я ей глаза выцарапаю!
- Мона, деточка, вы, как всегда, соблазнительней любой из них.
- Я же вам запретила называть меня деточкой!
- А я и забыл.
- Забыл… Боже мой, где вас носило? - Она отступила, держа руки так, словно в любой момент готова была его подхватить. - Вы хоть на ногах-то держитесь?
- Держусь, но из предпоследних сил. Сейчас вот поговорю с шефом - и спать.
- Я вас берусь проводить, а то вы еще заснете по дороге.
- А я никуда не пойду. Буду спать здесь.
- Так-так… Может, вы и девочек начнете сюда водить?
- Только для того, чтобы посмотреть, как вы их будете разрывать на части.
Хантер наблюдал за ними, стоя в дверях своего кабинета.
- Язык у него, видимо, в работе не участвовал, - заметил он. - Посмотри, как мелет! Заходи.
Офис, или контора, как именовал владения Хантера Андрей, состоял из приемной, где командовала Мона, небольшого кабинета шефа и еще одной комнаты, назначение которой менялось в зависимости от обстоятельств. В нее, минуя кабинет, и направился Андрей, поставил баул и, откинувшись к спинке, сел на диван, служивший им местом случайного отдыха.
- Мне и правда надо поспать часов пять-шесть, - сказал он, прикрывая глаза. - А потом… Потом я, скорее всего, отправлюсь в бега. И боюсь, дружище Хантер, надолго.
- Все-таки кто-то хочет тебя добыть?
- Да.
- Кто?
- Точно не знаю. Эта вот неточность и не дает мне покоя. Сегодня вечером или ночью при большом желании можно выяснить, что к чему. Дью, ты, кажется, рвался мне помочь? Есть возможность. Но риск, риск… Сплю до семнадцати ноль-ноль. Может быть, после сна затея не покажется мне столь умной, как сейчас. Если не лень, к этому времени постарайся проверить, приглядывают за моей квартирой или нет? Только, ради Бога, чтобы тебя никто не видел и не слышал. А еще лучше - пошли туда кого-нибудь из ребят понадежнее.
- Будешь спать?
- Да, извини, сил нет.
Проснулся он ровно в пять, прислушался. В кабинете Хантера было тихо. Мысль его вернулась к затее, которую он сам считал авантюрой, чем-то вроде последней гастроли Андрея Городецкого в благословенном городе Бостоне. Следовало бы подождать, какие новости принесет Дью, уточнить, продолжается слежка или нет? Если нет, жизнь могла войти в нормальную колею, и они вернулись бы с Хантером к обычным делам, работая на все возрастающий авторитет их скромной фирмы. А вот если - да, значит, он все же стоит кому-то поперек горла. Кто бы ни противостоял ему, мотивы преследования в любом случае не казались Андрею разумными. Если это тот, кто обеспечил фантастический тройной прыжок Кирхгофа, то, вероятно, он вначале рассчитывал, что до лыжника следствие добраться не сможет. В этом случае, понятно, никакие свидетели были не страшны. Сам по себе провал операции тоже еще ничего не значил, если бы Чарлз Маккью повел себя умно и не торопился с выходом на Пауля Кирхгофа. Почему он все же спешил? Скажем, его торопил Уилльям Чиверс. Но ведь и Чиверсу после того, как была организована мнимая катастрофа, спешка ничего не давала. В таком случае инициатива Чарлза представлялась или намеренной провокацией с целью вспугнуть преступников, вынужденных в таком случае как-то проявить себя, или просто неумным ходом с непредсказуемыми последствиями.
В первом случае следовало просчитать все варианты поведения организаторов убийств, в частности возможное стремление убрать свидетелей, а точнее, всех тех, кто мог подтвердить факт насильственной смерти Валерии и Лео. Если бы Чиверс удосужился это учесть, Кид и Лотти остались бы живы. Мало того, разве не Чарлз спровоцировал вторичную поездку Андрея, да еще в сопровождении Лоуренса и Рудольфа, в "Сноуболл", чем, разумеется, дал понять преступникам, что в покое их не оставят? Нацеленность их на Андрея представлялась в этом случае ответным ходом, объявлением войны, следующим шагом после убийства сторожа и его жены. Войны на уничтожение, ход которой впрямую будет зависеть от того, как развернутся события вокруг Пауля Кирхгофа.
Все это означало, что Чарлз просчитался и не понял, с какой серьезной организацией он имеет дело, с противниками, которые могут себе позволить пожертвовать четверкой наемных убийц в убеждении, что это сойдет им с рук.
Чарлз Маккью, однако, не производил впечатления наивного простака. Профессиональная имитация автомобильной катастрофы подтверждала это и позволяла оценить события в "Сноуболле" с иной точки зрения. Что, если устранением свидетелей вынужден был заниматься он сам, подчиняясь давлению Чиверса и ему подобных? В этом случае мотивы убийства Валерии и Кида оказывались разными, а следовательно, разными были и организаторы убийств.
Если только Дью обнаружит, что слежка за квартирой не прекращена, надо будет или тихо исчезнуть, или, говоря словами шефа, дать им все же понять, на кого они поднимают руку, то есть дать-таки последний концерт.
Анализируя сложившуюся ситуацию, Андрей вдруг понял, что прекращение слежки вряд ли его обрадует. Он не очень удивился этому выводу, чувствуя, что "Сноуболл" не отпускает его, побуждая добраться до первопричины связанных с ним злоключений.
И все же не в этом было главное. В нем поднималось, наливаясь ненавистью, то темное, от чего, благодаря Дью Хантеру, он, казалось, успел избавиться. На него - как когда-то, лет восемь назад в России, - вновь началась охота, пошла игра, ставкой в которой была его жизнь. Кстати, он не слишком дорожил этой жизнью, давно убедившись, как ничтожна цена, которую можно за нее предложить. На бирже человеческих ценностей слишком многие играли на ее понижение. Огромные массы людей безропотно соглашались с этим. В борьбе добра со злом организованное зло раз за разом одерживало верх. Только беспредел, способный пожрать сам себя, заставлял общество время от времени искать пути его обуздания. Одним из тех, кому общество повелело стать на пути беспредела, и оказался Андрей.
Но выяснилось другое: и с беспределом можно было бороться лишь постольку поскольку, не искореняя, а лишь обуздывая его. Обуздание подчинялось своим и довольно строгим правилам игры, нарушать которые никому не позволялось. Не понимающих этого считали если не дураками, то чудиками. Находиться рядом с ними считалось опасным. От них следовало держаться подальше, или их держать подальше от себя.
Андрей как раз и принадлежал к числу этих чудиков. Пока он был молодым, его наставляли, ценя способности, и поучали, зная, что жизнь обуздывает и самых строптивых. Профессиональные успехи его оказались столь высоки, что бдительные питерские наставники все же прозевали момент, когда он стал относительно независимым, и вдруг оказалось - опасно неуправляемым. И все же его долго терпели. Практически до тех пор, пока он не начал подбираться к неприкасаемым. Это было уже слишком, и последовал приказ - убрать! Вот тогда и начался этот гон, ощущаемый сначала отдаленно, когда территория твоя только еще обкладывается флажками и ты еще дремлешь в своей норе, не подозревая о надвигающейся опасности. Потом шум, поднятый загонщиками, заставляет тебя насторожиться, выбраться из норы, оглядеться. Уже в собственной парадной в упор расстрелян Боря Богданов, не просто тренер твой и учитель, но скорее твой старший брат. Ты не понимаешь еще, что обложен со всех сторон, уверенный, что уйдешь, что всегда найдется лазейка, через которую можно ускользнуть.
И вопреки всем правилам игры, смертью отомстив за смерть друга, ты уходишь - уходишь, наплевав на ограждающие дорогу флажки, на профессионалов-загонщиков и на собственную карьеру…
Размышления Андрея прервал приход Хантера. Осторожно заглянув в дверь и убедившись, что Андрей не спит, он, оседлав стул, уселся перед ним.
- Как это ни печально, Городецкий, но за квартирой твоей приглядывают.
- И много их?
- Четыре человека на двух машинах.
- Ты подумай! А ведь чтобы хлопнуть человека, вполне хватит и одного. Стало быть, сильно я им досадил, как думаешь?
- Может, стоит дать деру прямо отсюда, не связываясь с ними? Я, правда, не спросил, куда ты, собственно, намереваешься отправиться? А с этого надо было бы начинать. Мой совет: пробирайся в Россию, а мы с Моной к тебе в гости нагрянем. Времена, слава Богу, другие.
- Это мысль. Но честно скажу: домой я пока возвращаться побаиваюсь. Слишком я злой и кровожадный. А в Питере осталось у меня два-три знакомых, которым я бы не пожелал со мной встретиться.
- И куда же ты двинешься?
- Есть маршрут…
- Кстати говоря, есть и деньги. Переведены на наш счет неким Марком Бруком. Это тебе ни о чем не говорит?
- Говорит. Это или мои отступные, или похоронные.
- Вот как? Но я все же приготовил тебе еще одну пачку наличных. Не думай только, что я себя обидел. Все по-честному.
- О'кей! А теперь давай обсудим главное…
Глава тринадцатая
Гений электроники
Дом Андрея был взят под наблюдение с двух сторон. Гостей, скорее всего, ждать следовало с черного хода. С этой стороны улица была не только менее многолюдной, но и освещалась она скромнее. Наблюдатели казались пограмотнее тех, что следили за Андреем, Лоуренсом и Рудольфом по дороге из "Сноуболла". Пользуясь машинами, они время от времени сменяли друг друга, выжидая, когда с улиц уберутся последние полуночники и город заснет.
Андрей не исключал, что в квартире может быть засада, потому отправился туда первым, вооружившись приспособлениями из арсенала Тёмы Виноградова, что, как он не без основания считал, на этом этапе операции гарантировало ему безопасность.
Черным ходом и здесь пользовались редко, поэтому он, демонстрируя наблюдателям предусмотрительную настороженность, поднялся в квартиру по нему. На лестнице никого не было. Это лишний раз убедило его в том, что преследователи не хотят поднимать лишнего шума. Видимо, они были уверены, что сумеют проникнуть в его квартиру, а может быть, уже проникли.
Перед своей дверью он достал из кармана нечто напоминающее миниатюрную ракетницу, присоединил к ней сверху миниатюрный экран, нажал с тыльной стороны "ракетницы" кнопку. Экран осветился ровным светом, выхватывая из пространства очертания случайных предметов. Меняя фокусировку, Андрей, как рентгеном, метр за метром прощупал квартиру. Никто его не ждал.
- Никого, - с сожалением проговорил он, отпер дверь и, включив на кухне свет, прошел в соседнюю комнату. Наблюдатель со стороны фасада торчал возле газетного киоска, поглядывая на освещенное окно его кухни. Он стоял на открытом месте, как бы нарочито демонстрируя себя Андрею.
Хантер должен был подойти минут через сорок. Дью имел дубликат ключей и от парадной, и от квартиры Андрея. Предполагалось, что он войдет в дом уверенно, как один из жильцов, не имеющих к Городецкому ни малейшего отношения.
Достав плоскую глубокую сумку с наплечным ремнем, Андрей не торопясь стал укладывать в нее вещи, необходимые в дороге. Подозрения насчет причастности Чарлза к слежке за ним начали рассеиваться. Андрей полагал, что сотрудники Маккью, скорее всего, встретили бы его в квартире. Но ее явно никто не посещал. Чтобы проверить это, он включил прослушивающее устройство, которым пользовался, проверяя машину, предоставленную им Марком для поездки в "Сноуболл". И оно ничего не показало.
Для каждого из приспособлений Тёмы Виноградова в сумке имелся свой отдельный кармашек. Все, что не могло ему понадобиться в самое ближайшее время, Андрей разложил по своим местам. "Ракетницу", посчитав, что она в любой момент должна быть под рукой, осторожно пристроил на столе. Пользоваться ею ему предстояло лишь в третий раз. Вспомнив об этом, он невольно подумал о Тёме Виноградове…
В Питере судьба их свела еще в 1963 году, когда они оказались в одной студенческой группе университета. Среди первокурсников, стремившихся подчеркнуть свою самостоятельность, понимаемую в основном как мускулистость и мужественность, оба они выглядели цыплятами. Доля пренебрежения, с которой они были встречены, видимо, и толкнула их на первых порах друг к другу. Вскоре выяснилось, что и попали-то они в группу как бы не совсем законно. Андрей, в интернациональных особенностях биографии которого бдительные университетские кадровики явно не разобрались, просочился на юридический факультет исключительно благодаря золотой медали, которая в те времена еще что-то стоила, а Артем, закоренелый троечник, благодаря дядиной протекции, которая стоила много больше любой медали.
Выяснилось также, что эти двое не чета всем остальным. Тёмин дядя оказался крупным криминалистом, в подчинении которого, помимо всего прочего, имелась лаборатория, где Тёма не просто околачивался на правах племянника, а числился лаборантом, получая полставки, но имея право бывать в лаборатории когда ему вздумается. А объяснялось это тем, что сотрудники лаборатории самым серьезным образом Артема считали гением электроники.
Родители его были репрессированы по "Ленинградскому делу" в 1949 году и через год расстреляны. На Васильевском острове, в коммуналке, в двух комнатах, выходящих окнами на Большой проспект, Артем остался вдвоем с теткой, которая и воспитывала его и которую он почитал как мать. Вскоре появился у него отчим, а точнее, дядя, тот самый криминалист, которому предстояло еще сделать карьеру.
В десять лет Тёму записали в радиокружок, окончательно определив тем самым его судьбу.
Сначала в доме появились самодельные радиоприемники, потом портативные передатчики, затем по полу стали ползать диковинные модели дистанционного управления вездеходов и луноходов. Однажды дядя Дима обратил внимание на то, что Артем вечерами штудирует толстенный том, непохожий по виду на школьный учебник. Глянув на обложку, он прочитал: "Радиоэлектроника". Дядя, заподозрив вначале, что, глядя в книгу, племянник, по классической пословице, видит в ней фигу, решил проверить свою догадку и был совершенно обескуражен, обнаружив, что Тёма знает разделы книги почти наизусть. Он попросил Артема показать, что тот еще читает, и племянник выложил перед ним еще два десятка книг все из той же области.
Поразмыслив, дядя как-то взял Тёму с собой и отвез в ту самую лабораторию, которой в будущем, в числе прочего, ему предстояло руководить. Так он отдал племянника в руки Василия Егоровича - заведующего лабораторией, попросив проэкзаменовать его, а заодно присмотреться, что же он такое конкретно наизобретал. Начали сотрудники лаборатории с того, что посмотрели на вездеходы, затем распатронили два-три из них, изучили пульт управления, а потом, разобравшись с тем, что успело уже попасть в Тёмину голову при его заочном учебном методе, Василий Егорович вышел в соседнюю комнату, плотно прикрыв за собою дверь, и, позвонив дяде Диме, почему-то шепотом разъяснил ему, что племянник у него гений.
Василий Егорович взял Тёму под свою опеку. К моменту поступления на юрфак за ним числилось полтора десятка изобретений. Некоторые из них были тщательно засекречены.
Сдружившись с Андреем, Артем чем дальше, тем больше посвящал его в чудеса криминалистической техники. По поводу некоторых из его изделий между ними возникали отчаянные споры, поскольку Андрей считал, что далеко не всякое изобретение можно патентовать, а тем более пускать в дело. Коснулись они, в частности, и той самой "ракетницы", что лежала сейчас у него на столе. На самом деле это был ультразвуковой пистолет, снабженный магнитным усилителем и специальным лучевым прицелом, для которого не существовало преград - ни стен, ни экранов.
Артем гордился изобретением, считая, что нашел панацею в борьбе с бандитизмом. Более приземленный Андрей сначала спокойно, потом все более яростно доказывал ему, что изобретение это нельзя никому до поры показывать и вообще лучше о нем забыть, потому что оно с неизбежностью попадет не только в руки охотников за преступниками, но и к самим преступникам, как любое другое оружие. А уж они-то в момент не только растиражируют его, но и усовершенствуют.
- Ты, Мария Кюри-Склодовская, - шумел он, - хочешь открыть мирный атом? Синхрофазотрон в милицейской сумке? Не соображаешь, чем это кончится?
- Друг мой, - отбивался Артем, - ты не понимаешь самых простых вещей. Не я, так кто-нибудь другой изобретет эту штуку, если уже и не изобрел.
- А тебе, широкомасштабный и всеядный ты мой, не приходит в дурную голову, что есть вещи, которые в наше время вообще нельзя изобретать? У тебя, кроме двух технических извилин, еще хоть какая-нибудь присутствует под лохматой крышей?
- Ну почему, почему же - две? - обижался Тема.
- Потому что у современного хомо сапиенс их должно быть по крайней мере четыре: две зловредные технические и две нормальные человеческие.
Артем в этих спорах только внешне казался беззащитным, но на самом деле убедить его в чем-нибудь оказывалось очень трудно. К "игрушкам" своим он относился нежно, как мать, ослепленная родительским чувством. Через тихое его упрямство Андрею зачастую приходилось просто проламываться.
Споры между ними могли длиться часами. Так или иначе, Андрей, пожалуй, одерживал все же верх. Ряд Тёминых изделий изготовлялся в одном, иногда в двух экземплярах. Но главное, чего добился Андрей, - Артем, считая в душе, что попусту тратит время, изобрел нестандартный способ делать свои "игрушки" невоспроизводимыми: при попытке исследовать их устройство, они самоуничтожались.