Ниша в стене, где хранились ее игрушки и гимнастические снаряды, было завешено шторой: из-за этой шторы всегда появлялись Уэйто и Фалька, и за ней же исчезали. Как им удается проходить через твердую стену, девушка понятия не имела: мир вплоть до стены представлял собою открытое пространство, а дальше начинался, по всей видимости, сплошной камень. Однако первое и единственное, что следовало попробовать - это наощупь поискать за шторой. В зале царила непроглядная тьма: даже кошке не удалось бы поймать самую крупную мышь. Никтерис видела лучше любой кошки, но сейчас огромные глаза ничем не могли помочь девушке. По пути Никтерис наступила на осколок лампы. Пленница не носила ни туфель, ни чулок, так что кусочек мягкого алебастра, хоть и не поранил ей ногу, однако причинил боль. Девушка понятия не имела, что это, но поскольку до прихода тьмы ничего подобного в комнате не было, она решила, что предмет имеет отношение к светильнику. Засим Никтерис опустилась на колени, пошарила вокруг и, составив два осколка воедино, узнала форму лампы. Тогда девушку осенило: лампа мертва, падение - это и есть смерть, о которой она читала, не понимая значения этого слова, и тьма убила светильник. Так что же имела в виду Фалька, говоря, будто лампа "была, да вся вышла"? Ведь вот она, лампа - мертвая, изменившаяся настолько, что Никтерис ни за что бы ее не узнала, если бы не форма! Нет, теперь это не лампа; потому что все, что делало ныне мертвый предмет лампой, исчезло: а именно, яркое сияние. Так, наверное, это свет "весь вышел"! Вот что имела в виду Фалька - а раз свет вышел, он должен находиться где-то в другом месте, где-то в стене! Девушка снова встала и наощупь двинулась к занавесу.
Никогда в своей жизни Никтерис не пыталась выйти наружу, и понятия не имела, как это делается, но теперь инстинктивно принялась водить руками по стене, скрытой за шторой, отчасти ожидая, что руки пройдут сквозь камень, как Фалька и Уэйто. Но твердая скала неумолимо отталкивала ее, и девушка повернулась было к противоположной стене. Тут она ступила на кубик слоновой кости, игрушка пришлась как раз на то место, где ногу задел осколок алебастра, девушка споткнулась и рухнула вперед, вытянув руки. Стена подалась под ее ладонями, и Никтерис оказалась за пределами пещеры.
IX. СНАРУЖИ
Но увы! - "снаружи" было очень похоже на "внутри": там подстерегал все тот же враг - тьма. В следующее мгновение, однако, пришла нежданная радость - светлячок, случайно залетевший из сада. Никтерис увидала вдалеке крохотную пульсирующую искорку. Искорка то разгоралась, то затухала, с усилием проталкивалась сквозь воздух все ближе и ближе, скорее плыла, чем летела; казалось, что свет приводит в движение самого себя.
- Лампа! Моя лампа! - воскликнула Никтерис. - Это - сияние моей лампы: злая тьма выгнала его! Моя добрая лампа все время ждала меня здесь! Она знала, что я приду, и ждала меня, чтобы увести с собой!
Девушка поспешила за светляком, который тоже искал выход. Хотя пути он не знал, однако светился в темноте; а поскольку свет един по своей сущности, любой источник света может привести к другому, более яркому. Даже если Никтерис заблуждалась, полагая, что перед ней - дух лампы, однако духовное родство объединяло светляка и лампу, и при этом светляк обладал крыльями. Золотисто-зеленая лодочка, влекомая светом, скользила впереди беглянки через длинный, узкий коридор. Затем неожиданно взмыла к сводам, и в то же мгновение Никтерис натолкнулась на уводящую вверх лестницу. Прежде девушке не доводилось видеть лестниц, и ощущение подъема явилось для нее новым и странным. Как только Никтерис поднялась на самый верх (по крайней мере, так ей показалось), светлячок погас и исчез. Вокруг девушки снова сомкнулась кромешная тьма. Но когда идешь на свет, даже исчезновение его знак, указующий дорогу. Если бы светлячок продолжал сиять, Никтерис заметила бы, что лестница повернула, и поднялась бы в спальню Уэйто; но теперь, идя наощупь и прямо, пленница оказалась перед запертой дверью. После долгих попыток девушке удалось, наконец, отодвинуть задвижку - и Никтерис застыла на месте, растерянная, потрясенная, охваченная благоговейным восторгом. Что же это? В самом ли деле вокруг нее такое, или что-то странное творится в ее голове? Перед ней оказался длинный и узкий коридор, что непонятным образом обрывался, а выше и со всех сторон открывались необозримые высоты, и просторы, и дали - словно само пространство вырастало из тесного желоба. В ее комнатах никогда не бывало настолько светло - светлее, чем если бы одновременно зажгли шесть алебастровых ламп. Эти покои, испещренные диковинными прожилками и бликами, очертаниями ничуть не походили на привычные стены катакомб. Никтерис оказалась во власти отрадного замешательства, блаженного изумления - словно в волшебном сне. Она не была уверена, стоит ли на ногах или скользит по воздуху, словно светляк, а в сердце ее бьется неизъяснимая радость, увлекая ее вперед. Но о наследии своем Никтерис знала еще очень мало. Она бессознательно перешагнула порог - и вот пленница, с самого своего рождения запертая в подземных пещерах, вступила в роскошное великолепие южной ночи, в зарево полной луны. Эта луна не походила на луну нашего северного климата, эта луна напоминала расплавленное в горне серебро; то был, вне всякого сомнения, шар, - не жалкий, далекий и плоский диск на синем фоне, шар нависал совсем близко к земле и чудилось, что достаточно запрокинуть голову, и взгляду откроется его обратная сторона.
- Вот моя лампа! - воскликнула Никтерис и застыла неподвижно, полуоткрыв губы и не сводя взгляда с луны. Девушке казалось, что так стоит она в немом экстазе с незапамятных времен.
- Нет, это не моя лампа, - проговорила она спустя некоторое время. Это - мать всех ламп.
С этими словами Никтерис пала на колени и простерла руки к луне. Она не смогла бы объяснить, что у нее в мыслях, но поступком своим девушка умоляла луну оставаться такой, как есть - тем самым великолепным, сияющим, невероятным чудом, укрепленном на недосягаемом своде, жизнью и отрадой бедных девушек, родившихся и выросших в пещерах. Никтерис словно воскресла - нет, словно впервые родилась на свет. Что есть необозримое синее небо, усыпанное крохотными искорками, словно шляпками бриллиантовых гвоздей; что есть луна, которая словно бы наслаждается собственным сиянием - об этом пленница знала куда меньше, чем вы и я! - однако величайшие астрономы мира позавидовали бы восторгам первого впечатления, полученного в возрасте шестнадцати лет. Впечатление это было очень и очень неполным, однако ложным быть не могло, ибо Никтерис видела глазами, к тому предназначенными, и прозревала то, что многим мешает подметить избыток мудрости.
Едва Никтерис опустилась на колени, что-то мягко заколыхалось вокруг нее, обняло девушку, погладило, приласкало. Девушка поднялась на ноги, но ничего не увидела и не ведала, что это, столь похожее на женское дыхание. Ибо даже о воздухе она не знала ровным счетом ничего, и никогда не дышала недвижной, только что народившейся свежестью мира. Воздух поступал к пленнице только через длинные витые каналы и отверстия в камне. Еще меньше знала она о воздухе ожившем - об этом трижды благословенном благе, ветре летней ночи. Словно вино души, ветер переполнил все ее существо пьянящей, чистейшей радостью. Дышать означало познать всю полноту жизни. Ей мнилось, что в легкие она вбирает свет. Во власти чар великолепной ночи, Никтерис ощущала, что в одно и то же мгновение она сокрушена и возвеличена.
Девушка стояла в открытом проходе или галерее, что шла вдоль всей внешней стены, между бойницами, но ни разу не посмотрела она вниз. Душа ее стремилась ввысь, к раскинувшемуся над головой своду с его лампой и беспредельными просторами. Наконец, Никтерис разрыдалась, и в сердце ее снизошел покой: так ночь обретает облегчение в грозе и ливне.
А затем девушка задумалась. Нужно сберечь это великолепие! Какую невежественную глупышку воспитали из нее тюремщики! Жизнь - это великое блаженство, а у нее отняли все, оставили лишь голый скелет! Тюремщики не должны узнать, что она прозрела. Надо утаить этот дар - спрятать даже от собственного взора, схоронить в потайных уголках сердца, и радоваться сознанию, что он тут, с ней, даже если она не сможет мечтать в его присутствии, упиваться открывшимся великолепием. Девушка отвернулась от лучезарного видения, вздохнув от переполняющего душу восторга, и тихо и неслышно, ощупывая руками стену, возвратилась во тьму катакомб. Что тьма или леность поступи Времени для той, что увидела столько, сколько Никтерис - той ночью? Она возвысилась над усталостью - и над злом.
Войдя в комнату, Фалька вскрикнула от ужаса. Но Никтерис окликнула ее из темноты, веля не пугаться, и рассказала, как послышался гул, затряслись стены, и лампа обрушилась вниз. Тогда Фалька ушла и известила свою госпожу, и не прошло и часа, как новая лампа уже висела на месте старой. Никтерис показалось, что новый светильник не так ясен и ярок, как прежний, но жаловаться не стала; она и без того обладала сказочным богатством. Ибо теперь, невзирая на тягостное положение пленницы, сердце Никтерис переполняли радость и гордость; порой она с трудом удерживалась, чтобы не вскочить и не закружиться по комнате в танце, весело распевая. Засыпая, вместо расплывчатых картин девушка видела яркие видения. Воистину, бывали времена, когда Никтерис теряла покой и ей не терпелось полюбоваться на свои сокровища, но девушка урезонивала себя, говоря: "Что с того, если я весь век просижу здесь с моей жалкой и тусклой лампой, если снаружи горит лампа, которой дивятся десять тысяч крохотных сияющих светильников!"
Никтерис не сомневалась, что видела тот самый день и то самое солнце, о которых читала в книгах; отныне всегда, читая про день и про солнце, девушка представляла себе ночь и луну; когда же она читала про ночь и луну, в воображении девушки возникала только пещера и висящая в ней лампа.
X. ВЕЛИКАЯ ЛАМПА
Прошло немало времени, прежде чем девушке снова выдалась возможность выйти наружу, потому что Фалька, с тех пор, как обрушилась лампа, сделалась бдительнее и редко оставляла пленницу надолго. Но однажды ночью Никтерис, у которой слегка разболелась голова, прилегла на кровать и закрыла глаза. Она слышала, как Фалька подошла и склонилась над ее изголовьем, но, не желая поддерживать разговор, девушка лежала неподвижно, не открывая глаз. Удостоверившись, что пленница спит, Фалька оставила ее, двигаясь так неслышно, что столь необычная предосторожность заставила Никтерис открыть глаза и посмотреть ей вслед - как раз вовремя, чтобы увидеть, как Фалька исчезла, словно бы пройдя сквозь картину, висящую далеко от привычного выхода. Девушка вскочила, напрочь позабыв о головной боли, и побежала в противоположном направлении; она вышла, наощупь отыскала лестницу и поднялась на крепостную стену. - Увы! Большая комната оказалась далеко не так светла, как маленькая, только что покинутая. Почему? О горе, неизбывное горе! Великая лампа исчезла! Неужели упала и разбилась? - и чудесный свет улетел на широких крыльях, так что теперь этот блистательный светляк парит, летит сквозь другую комнату, еще более просторную, еще более великолепную! Никтерис поглядела вниз, высматривая, не лежат ли на ковре осколки абажура, но не увидела даже ковра. Однако ничего ужасного вроде бы не случилось: не было ни гула, ни землетрясения, потому что все до одного крохотные светильники сияли ярче прежнего, и по их виду никто бы не заключил, что произошло нечто из ряда вон выходящее. Что, если каждый из этих крохотных светильников вырастает в огромную лампу, и, побыв ею недолго, вынужден уйти и стать еще большей лампой - снаружи, за пределами этих пределов? Ах! - то живое, невидимое, снова пришло к ней - сегодня более властное, чем в прошлый раз! - так нежно расцеловало девушку, так ласково погладило ее щеки и лоб, легко взметнуло волосы, играя с темными локонами! Но вот невесомое дуновение стихло, и все замерло. Это существо тоже ушло? Что же будет дальше? Может статься, крохотные светильники вовсе не вырастают в большие, но сперва падают один за другим и гаснут, уходят? В это мгновение снизу долетел сладостный аромат, затем еще и еще. Ах, восхитительно! Может быть, все они просто минуют ее на пути к великой лампе! Затем послышалась музыка реки: в первый раз девушка была настолько поглощена небом, чтобы обратить внимание еще и на это. Что это? Увы, увы! Еще одно милое живое существо куда-то удаляется! Все они неспешно и торжественно уходят прочь, длинной, прекрасной вереницей, один за другим, и все по пути прощаются с нею! Должно быть, так: все новые и новые дивные звуки раздавались и затихали! Все "Снаружи" уходило куда-то еще, за пределы здешних пределов, следуя за великой и чудесной лампой! И она, Никтерис, останется нынче днем одна-одинешенька в опустевшем мире! Неужели некому повесить новую лампу взамен прежней, чтобы все эти существа не уходили прочь? Опечаленная, девушка возвратилась в свои пещеры. Она пыталась утешить себя, говоря, что, по крайней мере, снаружи останутся безбрежные пространства, но при мысли об 1опустевшем 0пространстве девушка содрогнулась.
Когда ей следующий раз удалось вырваться на волю, на востоке вставал месяц: ну вот, пришла новая лампа, и теперь все будет хорошо, подумала девушка.
Можно до бесконечности описывать смену чувств в душе Никтерис, чувств более разнообразных и неуловимо-тонких, нежели бесчисленные фазы тысячи изменчивых лун. Каждое новое превращение в беспредельном мире природы переполняло душу девушки неизъяснимым блаженством. Вскорости она заподозрила, что новая луна и луна прежняя - это одно и то же, луна ушла и вернулась, подобно ей самой; но, в отличие от нее, луна то чахнет, то снова растет; луна - живая, и подобно ей, Никтерис, находится в плену пещер и тюремщиков; а когда выдается возможность, луна выходит на волю и сияет в небе. Похоже ли ее узилище на темницу Никтерис? И воцаряется ли там кромешная мгла, когда лампа покидает ее пределы? Как туда попасть? При этой мысли девушка впервые посмотрела вниз, а не только вверх и вокруг; и впервые подметила вершины деревьев между нею и ковром. То были пальмы, чьи багряные пальцы удерживали в горстях плоды; и еще эвкалипты, усыпанные крохотными коробочками пуха; олеандры с розами-полукровками; и апельсиновые деревья, в облаках юных серебристых звезд, между которыми тут и там поблескивали сморщенные золотые шары. В лунном сиянии девушка с легкостью различала цвета и оттенки, для нас невидимые, причем вполне ясно, хотя сперва приняла их за очертания и краски ковра огромной комнаты. Никтерис очень хотелось спуститься вниз, к ним, - теперь, когда она поняла, что перед ней - живые существа, только она не знала как. Девушка прошла вдоль всей стены к тому ее концу, что пересекал реку, но лестницы так и не обнаружила. Над рекой она остановилась, благоговейно глядя на струящуюся воду. Что до воды, Никтерис знала только ту, которую пила и в которой купалась; и теперь, любуясь при свете луны на темный, стремительный поток, упоенно распевающий на бегу, девушка не сомневалась, что перед ней - живое существо, проворная, торопливая змея жизни, спешащая - наружу? - куда? Тут Никтерис призадумалась: ту воду, что приносят ей в комнаты для питья и омовения, должно быть, предварительно убивают?
Однажды, поднявшись на стену, Никтерис оказалась во власти свирепого ветра. Буря ревела в кронах деревьев. По небесам неслись огромные тучи, наталкиваясь на крохотные светильники: великая лампа еще не вышла. Все было в смятении. Ветер вцепился в ее одежды и волосы и принялся трясти их, словно пытаясь сорвать. Что она сделала, чем разозлила такое ласковое создание? Или, может быть, это совсем другое существо - того же рода, только крупнее и больше, иного характера и нрава? Но все вокруг кипело яростью! Или, может статься, создания, живущие там, ветер, деревья, облака и река перессорились друг с другом? И теперь воцарится путаница и хаос? Но, пока девушка в изумлении и тревоге озиралась по сторонам, над горизонтом поднялась луна, не в пример более огромная, чем обычно, необъятная и багровая, словно и она налилась гневом оттого, что шум разбудил ее и заставил выйти поглядеть, что это еще затеяли ее дети, с чего это они так разбушевались в ее отсутствие и того и гляди разрушат все до основания. И едва луна встала, как оглушительный ветер унялся и перестал браниться столь свирепо, деревья притихли и теперь стонали не так жалобно, а тучи уже не сталкивались и не преследовали друг дружку с прежним неистовством. Словно радуясь, что одно ее появление внушило детям должное почтение, луна уменьшалась в размерах, восходя по небесной лестнице, раздутые щеки ее опали, лик прояснился и озарился умиротворенной улыбкой: спокойно и торжественно луна поднималась все выше. Но при дворе ее обнаружились измена и мятеж: не успела луна достичь вершины парадной лестницы, как тучи сошлись на совет, позабыв недавние раздоры, и, застыв неподвижно, придвинулись ближе друг к другу и принялись злоумышлять против своей госпожи. А затем, слившись воедино, они дождались, чтобы жертва подошла совсем близко, бросились на луну и поглотили ее. С небесного свода хлынули капли влаги, они лились все быстрее и быстрее, увлажняя щеки Никтерис - и ничем иным быть не могли, кроме как слезами луны, которая плакала, потому что собственные дети душили ее! Никтерис тоже разрыдалась, и, не зная, что и подумать, в смятении ушла в свою комнату.
Следующий раз девушка поднялась на стену, трепеща от страха. И луна оказалась на месте! - далеко на западе! - жалкая, постаревшая, с виду изрядно потрепанная, словно дикие звери небес изглодали ее лик, однако она по-прежнему сияла в небе, живая и невредимая!
XI. ЗАКАТ
Ничего не зная о тьме, луне и звездах, Фотоген охотился целые дни напролет. Верхом на могучем белоснежном скакуне он носился по травянистым равнинам, упиваясь солнцем, сражаясь с ветром и убивая буйволов.
Однажды утром, когда юноша выехал в поле раньше обычного, опередив свою свиту, он приметил неизвестное ему животное, что крадучись выбралось из лощины, куда еще не проникли лучи солнца. Словно стремительная тень, зверь понесся по равнине, забирая к югу, в сторону леса. Фотоген устремился в погоню, обнаружил тушу недоеденного хищником бизона и пришпорил коня. Но зверь мчался вперед огромными скачками, далеко опередив всадника, и вскорости исчез из виду. Повернув назад ни с чем, юноша встретил Фаргу, что следовал за своим подопечным так быстро, как только нес его конь.
- Что это за зверь, Фаргу? - спросил Фотоген. - Ну и бежал же он!
Фаргу предположил, что это был либо леопард, либо молодой лев, что более вероятно, судя по поступи и виду.
- Ну и трусишка! - рассмеялся Фотоген.
- Напрасно ты так уверен, - отозвался Фаргу. - Этому существу неуютно на солнце. Как только солнце сядет, он куда как осмелеет!
Едва успев договорить, Фаргу уже раскаялся в опрометчивых словах. Фотоген промолчал в ответ - и злосчастного ловчего это нимало не утешило. Но увы! - что сказано, то сказано.
- Выходит, этот презренный зверь - один из кошмаров заката, о которых поминала мадам Уэйто! - сказал себе юноша.