Эти мысли никогда не приходили Игорю В голову в Сониной комнате. Там, у нее, все было настолько полно ею, что Игорь и сам не решился бы принести а это святилище свою детскую фотографию, а тем более завести монолог о себе.
"Она любит только себя, и никого больше, - подумал Игорь. - Ни на что другое у нее не остается сил. Потому она так равнодушна ко всему остальному, ей достаточно самой себя. Что ж, тем хуже для тебя, заунывный дебил, все равно это ничего не меняет. Все твое при тебе". Игорь погладил себя по карману, где лежал его пузатый "этруск"… Вдруг он почувствовал на себе Костин взгляд. Костя смотрел на него без улыбки, склонив лысоватую голову к плечу и как будто к чему-то прислушиваясь. "Эгоист, - обругал себя Игорь, - разнюнился…"
- Помочь? - спросил он, поспешно вставая. Костя покачал головой.
- Все готово. Созывай народ.
По просьбе женщин большой стол был отставлен к стенке, и все расположились на диване и стульях, как в первом ряду бенуара. Свет погас, вентилятор в проекторе зажурчал, экран засветился. Соня сидело, выпрямив спину. Игорь нечаянно коснулся ее локтем, она вздрогнула и отодвинулась. "Крапива, - подумал Игорь. - Ну отчего столько злости? Откуда? К кому? К безвредному "дяде Жоре"? А что он ей делает? Ну, пусть там сложно, но его же здесь нет. К Косте? А он-то чем ей мешает? Нет, Костя тут ни при чем: пожалуй, даже наоборот. "Роль человека в обществе", "ловкач из-за границы" - все это Соней забыто. Костя понравился Соне, да по-другому и быть не могло. Родители, Нина-маленькая? Нет, здесь стопроцентное миролюбие, прямо хоть пиши с них со всех картину "Чаепитие в Мытищах" или вроде того. Ирочка? А чем ей мешает Ирочка? Скорее всего, они больше никогда не увидятся. Так кто же ее раздражает? Может быть, я? А может быть, вообще все люд и?"
Тут на экране вспыхнула сияющая зелень Андамана - крупнолистая, всклокоченная, усыпанная большими фиолетовыми цветами. Просторное серое двухэтажное здание, кажущееся таким незначительным под гигантскими куполами акаций.
- У меня здесь около тысячи слайдов, - сказал Костя, - но я не стану рисковать вашим терпением. Покажу только первую сотню, самое общее представление. Начнем, так сказать, с парадного подъезда. Это аэропорт Каба-Эя, а вот шоссе, ведущее в столицу. - Аэропорт пропал, по экрану зазмеилась синяя лента хорошо асфальтированной дороги, по обе стороны которой - заполненные разноцветной водой прямоугольники рисовых полей. - Дело к вечеру, жаль, что вы не слышите кваканья лягушек: царственный хор! Вот центральная улица, проспект Конституции, Дворец правительства, монумент Независимости, главная пагода…
На экране, мелькая, полыхал золотой фейерверк.
- Не так быстро! - взмолилась Нина-маленькая.
- Всю эту экзотику я тоже видел проездом, - ответил Костя. - Это не главное.
- Ну, хорошо, давай главное, - разрешила Ирочка, и Соня бросила на нее острый взгляд. А может быть, так показалось Игорю, потому что в глазах ее блеснули золотистые отсветы пагод с экрана.
- А вот моя столичная резиденция, - после паузы проговорил Костя, - здесь я останавливался, когда приезжал в Каба-Эй.
Над черным домиком с пустыми, без стекол, окнами, забранными крупной решеткой, поднималось ликующее, какое-то первомайское дерево, усыпанное огненно-красными цветами. Пять-шесть бананов "на огороде" (большие, выше человеческого роста, лучки длинных расчлененных листьев, между которыми свисали тяжелые, как люстры, гроздья плодов), очаг перед домом, возле очага семья; мужчина, голый по пояс, в длинной клетчатой юбке, с устало опущенными натруженными руками, маленькая, смущенно улыбающаяся женщина, плечи и руки обнажены… ряд детишек, те, что постарше, одеты, как взрослые, средние - в коротких зеленых юбчонках и штанишках, малыши голенькие совсем, смуглые и крепкие, как грибки.
- Стены черные оттого, что пропитаны смолой, - пояснил Костя, - а карнизы, видите, резные, как у нас в деревне, белые.
- Господи, зачем же решетки на окнах? - спросила Ирочка.
- От летучих мышей, - просто ответил Костя.
Стало тихо.
- Это Маун, никак? - спросила мама.
- Он самый, в кругу семьи. - В голосе Кости чувствовалась улыбка. - Это его бунгало… Пожалуй, самое красивое в городе.
- А что, ты в гостинице не мог остановиться? - удивилась Ирочка.
- Видишь ли, гостиниц в нашем понимании там попросту нет, - помедлив, ответил Костя. - Вообще столица сильно перенаселена. Люди перебираются из провинции, кто спасается от мятежников, кто от голода. Катастрофически не хватает земли. Когда видишь, на каких крохотных участочках копошатся люди, просто оторопь берет. Вот мы и подготавливаем осушение доброй трети национальной территории, заболоченной и к тому же засоленной морскими приливами. - Щелкнула кнопка дистанционного управления, экран мигнул коричневым. - Посмотрите на Шитанг во всей его красе, - с гордостью сказал Костя.
Обширное, до горизонта, пространство, залитое жидкой грязью, кое-где подсыхающей на скрюченных корнях деревьев.
- Да, заграница… - протянула Ирочка. И все услышали, что мама плачет. Она сидела и всхлипывала в темноте и вытирала слезы бумажной салфеткой.
- Ну, ты что, мать, ты что? - Отец подсел к ней, погладил по голове.
- Вот как дорого… - пробормотала мама. - Вот как дорого денежки-то достаются…
- Эх, надо было этот кадр вынуть… - сказал Костя. - Смотри, мама, вот наш верхний лагерь. Прямо в пальмовой роще, видишь? Сидим себе и пьем кокосовое молоко.
Теперь на экране была умиротворяющая зелень, озаренная солнцем, под перистыми листьями пальм - хижины и палатки, двухколесная арба, дремлющий черный буйвол, рядом - голубой джип.
- Земляная дамба вдоль побережья, сеть каналов и дренажных канав - и весь Шитанг превратился вот в такой райский сад.
- И ради этого надо тратить свои лучшие годы… - печально проговорила Ирочка.
Костя обернулся и ничего не ответил. Соня пошевелилась. Игорь посмотрел на нее - она глядела на Ирочку с выражением угрюмой ненависти.
- У каждого своя работа, - сказал отец. - У Кости - вот такая. И в этом доме все к его работе относятся с любовью и с уважением. И с пониманием, я бы еще сказал. Прошу меня извинить, что так прямо, по-стариковски… - Он встал и, сутулясь, пошел в прихожую.
- Вы меня не так поняли, Сергей Сергеевич! - крикнула ему вдогонку Ирочка, но он не остановился, не обернулся, на ходу набивая табаком свою трубку. - Нина Ивановна, я ничего дурного не хотела сказать о Костиной работе. Наоборот, он герой, мученик, лучшие годы жизни он теряет в этой… я хочу сказать, в этих ужасных условиях.
И в это время Костя что-то сказал. Фраза эта, короткая и певучая, на андаманском языке, была печальна, как оборвавшийся птичий крик. Все замерли. Костя сидел, повернувшись спиною к экрану, на котором золотились и сияли андаманские кущи. Ши Сейн и Маун стояли под пальмами в глубине рощи и сосредоточенно оттуда смотрели. По их лицам нельзя было понять, улыбаются они или щурятся на солнце.
- Что это было? - спросила Нина-маленькая.
- Песня, - ответил Костя. На фоне солнечного экрана лицо его казалось темным, почти черным. - Есть там такая песня. "Я вернусь через полгода, когда кончатся дожди…" Мы ее пели втроем, когда прощались.
- Ну-ка, ну-ка, еще раз, - попросила мама.
Костя оглянулся на экран.
- Произношение у меня… не ахти. Ребята всегда смеялись.
- Все это очень интересно, - сказала Ирочка и встала, - интересно и поучительно. Но, Костенька, прости, я засиделась. Мне ехать далеко и завтра рано вставать. Спасибо, Нина Ивановна, за гостеприимство. Может быть, кто-нибудь проводит меня до дверей?
Костя поднялся.
- А насчет Карелии ты подумай, - напомнила Ирочка, мельком взглянув на Соню. - Путевки на конец мая. Ты в это время еще будешь в Москве?
- Куда же я денусь? - усмехаясь, ответил Костя. Когда они вышли, мама сказала:
- Не так как-то все. По-моему, она обиделась.
- Ее не обидишь, - возразила Нина-маленькая. Некоторое время все оставшиеся сидели в темноте молча, глядя на зеленый экран. В прихожей завязался взволнованный разговор.
- Ради тебя прибежала, ради тебя оказалась в такой унизительной ситуации, - быстро говорила Ирочка, и по голосу ее было понятно, что она плачет. - Как я могу тебе еще доказать, что люблю тебя, что жизни без тебя не вижу?
Костя что-то глухо ответил.
- Да не могу я любить его по обязанности, этот твой независимый Шитанг! Он нас разлучил, он разрушил твое здоровье… Молчи, я знаю, потому что я тебя люблю… Да, я испугалась, я проклинаю себя за это, но ведь и ты не посчитался со мной! Костя, ну посмотри на меня, как раньше, Костя!
Дальше слушать было невозможно. Игорь встал, намеренно громко закашлялся, подвинул стулья, снова сел. Голоса стали тише. "Ты тоже, дебил, - мрачно подумал Игорь, - находишься во власти стереотипа: ах, пошлячка, ах, мещаночка. А человек страдает…" Он зорко посмотрел на мать и сестру: расслышали ли они Ирочкины слова о здоровье? И по их отрешенным лицам понял: расслышали.
Знают. Давно уже знают.
- Мне кажется, мама, - сказала вдруг сестра, - надо перерыв сделать.
- Вот правильно, - отозвалась мать. - Ребятки пусть посидят, а мы пока чай поставим.
И они отправились на кухню, к отцу. Соня и Игорь сидели в зеленоватом полумраке, отодвинувшись друг от друга, не произнося ни слова, как чужие. Казалось, что с экрана, из пальмовой глубины, веет теплый душистый ветер: шевелились пальмовые листья, колыхались длинные юбки андаманцев. Наверное, это был просто сквозняк: Костя и Ирочка вышли на лестничную площадку и там продолжали разговаривать.
- Он не должен с ней никуда ездить, - тихо сказала Соня.
- Кто? С кем? - переспросил Игорь, хотя прекрасно все понял.
- С этой фашисткой, - мрачно пояснила Соня. Лицо ее, круглое, светлое, озаренное зеленоватыми пальмовыми сполохами, было совершенно русалочье. - Она фашистка, она хуже любой инсургентки.
- Он не поедет, - заверил ее Игорь и, повинуясь безотчетному побуждению, достал из кармана и протянул ей божка. - Это тебе, - буркнул он и покраснел, как младенец: хорошо, что этого нельзя было разглядеть в темноте.
Впрочем, Соня на него и не смотрела. Она машинально взяла фигурку и снова замерла, напрягшись, как струна. Игорь ждал. Через минуту, видимо, божок дал о себе знать. Она разжала пальцы, поднесла божка к лицу, улыбнулась.
- Смешной. И как будто шевелится. Это что, талисман?
- Нет, - Игорь покачал головой. - Это детектор лжи. Пока ты держишь его в руках, ты будешь говорить только правду.
- Вот как. - Соня посмотрела ему в лицо, прищурилась. - И какую же правду ты хочешь узнать?
- О тебе - всю.
- Всю - это слишком много, - Соня тихонько засмеялась. - Всю не усвоишь. Хотя… пусть будет по-твоему. Ох, что-то меня знобит. - Она передернула плечами. - Откуда-то дует, наверно.
Игорь молчал.
- Знаешь что, Гоша, - сказала Соня, зажав божка в ладонях и легонько потряхивая его, как погремушку, - тебе больше не надо ко мне приходить.
- Почему? - тупо спросил Игорь. Он понимал, почему, он знал все заранее, как будто это с ним уже было, но одно дело - дойти своим умом, и совсем другое - получить информацию из первых рук.
- Ну что ты, ей-богу… - с досадой сказала Соня. - Зачем притворяешься?
- Я не притворяюсь, - ответил Игорь. - Я и в самом деле не понимаю. Как я могу к тебе не приходить? А школа?..
- Я все могу и сама.
Против этого было трудно что-нибудь возразить: и страшные слова не были сказаны, и Игорю предоставлялась возможность отступить с почетом. В самом деле: человек настолько окреп, что захотел избавиться от опеки "кураторов". Вполне реальный поворот. Но Игорь не принял этой лазейки. Он должен был знать всю правду, именно всю. Иначе оставалась недоговоренность.
- Ты так решила сегодня? - задал он наводящий вопрос. Она кивнула. - А почему сегодня? - настаивал Игорь.
- Ты сам понимаешь, - сказала она. - В твоем вопросе уже ответ. Именно сегодня. Я убедилась.
- Нет, не понимаю! - с отчаянием проговорил Игорь. - Не понимаю - и все. В чем убедилась? В том, что не все на свете ловкачи?
Соня пожала плечами.
- Не делай так! - вскричал Игорь. - Не нужно гримасничать. Говори!
- Ну, если ты так хочешь… - сказала Соня, и голос ее был неузнаваем. Он был цветной, золотисто-зеленый и теплый… Впрочем, куда уж там Игорю, с неразвитым "чувством прекрасного", его описать.
Она умолкла - и все умолкло для Игоря. На экране беззвучно колыхалась слепая андаманская зелень. И странное дело: минуту назад он настойчиво вымогал правду, теперь же рассудок его работал в противоположном направлении. Найти лазейку из безвыходного положения, любую, хоть мизерную, чтоб оставалась надежда…
- Он… он не действует в темноте, - быстро проговорил Игорь. - Дай сюда.
Соня молча протянула ему божка. Фигурка была гладкая на ощупь, холодная, тяжелая, безукоризненно каменная - и ничего больше. Она светилась зеленым, фосфоресцировала, легонько щекотала пальцы. Личико "этруска" младенчески улыбалось.
- А теперь? - резко спросил Игорь.
- Что "теперь"? - переспросила Соня. - Теперь то же самое. И с этим уже ничего не поделаешь.
И в это время явился Костя. По-стариковски шаркая, он прошел в середину комнаты, сел возле проектора и некоторое время смотрел на Соню и Игоря, не говоря ни слова. По одному тому, как Соня подняла руку и поправила прядь рыжих волос (в полумраке они так и сыпали зеленоватыми искрами), как шевельнулось ее горлышко, светлое в темноте, - по одному этому, без всяких "детекторов лжи", Игорь мог судить, что его догадка верна.
- Мне пора, - звонко сказала Соня и встала. - Папа будет беспокоиться…
Все, что она говорила теперь, имело особенный смысл. Одно только слово "папа" звучало как робкое детское извинение, как признание того, что Костин друг тоже имеет право на любовь.
- До свидания, Константин Сергеевич. До свидания, Игорь. - Резкая смена тональности - и концовка (Соня есть Соня), содержащая дерзкий намек. - До дверей меня провожать не надо.
Когда "прекрасная второгодница" ушла, Игорь, поднялся, включил свет. Костя вздрогнул.
- Как ты… сразу, - проговорил он. - Надо предупреждать.
- Соня просила передать, - глядя на него сверху вниз, сказал Игорь, - чтобы ты не ездил ни в какую Карелию.
Ему показалось, что он прокричал эти слова, но, видимо, они сказались так тихо, что Костя не расслышал.
- Как ты сказал? - подняв голову и страдальчески щурясь, переспросил Костя.
Игорь, отвернувшись, повторил - твердо, четко и ровно.
- А ей-то что за дело? - спросил Костя.
Игорь не ответил. Костя встал, подошел, взял у него из рук "этруска", подержал его, хмыкнул.
- Испытал? - полуутвердительно сказал он. - Ну что за ребенок! Я же выдумал все. Обыкновенная безделушка, никакой нет в ней мистики.
- При чем тут мистика? - возразил Игорь, отворачиваясь еще больше, чтобы не видеть так близко это родное, морщинистое, усталое, ласковое лицо. "Мамочка, мама, - подумал он, - как же мне жить теперь, мама?"
- Нет, постой! - с беспокойством сказал Костя. - Ты на меня как будто сердишься. За что?
- За то, что ты слепой. Ты ничего не понимаешь. Ничего.
Костя помедлил, вздохнул. Подошел к столу (Игорь искоса, за ним наблюдал), положил "этруска" в стакан с погасшей минеральной водой, "Этруск" покойно улегся на дно и, несколько увеличенный, оборотил к ним свое зеленоватое улыбающееся лицо. Вода в стакане тут же вскипела: мелкие пузырьки побежали снизу вверх, послышалось тоненькое шипение.
- Напрасно ты так думаешь, - сказал Костя. - Я тебе вот что скажу. Есть люди, которые хотели бы, чтобы вся жизнь их была в картинках. Без картинок им скучно. Пусть, нам-то что? Мы-то относимся к жизни серьезно, или я ошибаюсь?
Игорь покачал головой.
- Ну, так вот, - заключил Костя. - Пусть они иллюстрируют себя, как хотят. А мы будем жить своим образом. Договорились?
В его вопросе было столько настойчивости, что Игорь не выдержал, повернулся и посмотрел ему в лицо. Брат стоял, чуть склонив к худому плечу свою лобастую голову. "Ну? - говорили его глаза. - Ну, Гошка?"
- Договорились, - пробормотал Игорь. Ему было стыдно за свою злость, стыдно за свое горе.
Другие люди тут же бросились бы обниматься, но то другие. А они стояли и молча смотрели друг на друга, и знали, что они похожи, очень похожи, и это, конечно же, навсегда.