- Ты тоже задумывался над этим, Анд? - спросил Юрий Игоревич.
- По-настоящему пока ещё нет. Но мне это интересно. Зная прошлое и сравнивая его с тем, что есть, легче представить будущее. Я думаю о будущем. Мы как раз поэтому и пришли к вам.
Рано хотелось уточнить свою мысль. Она сказала тихо и тревожно:
- Они мне показались бездумными. Поэтому я удивилась, и поэтому меня взволновали ваши слова о задумчивых. Ведь люди, делающие великое дело, не могут быть бездумными. Да, Юрий Игоревич?
- Да, Рано, это так.
С тихой и мудрой улыбкой Юрий Игоревич взглянул на свою жену, словно говоря: "Она права, эта девочка, верно? Но в ней ещё столько наивности, и сейчас мы с тобой должны кое-что объяснить ей". Он откинулся на спинку стула и задумался.
- Это так, - повторил он, - и не так. Я не знаю, какие фильмы ты смотрела, но знаю, что по двум фильмам нельзя судить об эпохе. И ещё знаю, что фильмы того времени были очень далеки от совершенства. И всё же… Тебя удивило, что люди там изображены спокойными и весёлыми, они даже показались тебе бездумными. Но почему же им не быть спокойными и весёлыми, если в них живут сознание правоты и уверенность в будущем? Зачем им быть суровыми и задумчивыми? - Он пошевелил бровями. - Трудности? Да, трудности перед ними высились грандиозные, порой почти нечеловеческие. Но в том-то истинное величие, чтобы преодолевать их не ахая. Мы ведь тоже живём не без них. Изменился лишь их характер.
Юрий Игоревич положил руки на край стола и говорил тихо, раздумчиво.
- У каждой эпохи свои трудности, но они будут сопутствовать человечеству всегда, и, если бы они исчезли, их необходимо было бы создать. Впрочем, создавать не понадобится. От классового мира мы получили в наследство неплохую технику, но обезображенную, обедненную природу. Сейчас мы воссоздаём естественные ресурсы на суше, в первую очередь - лесные. Заканчиваем строительство гигантской сети очистительных сооружений. Идёт штурм океана. Вы знаете, как это нелегко. Настанет время широкого штурма космоса - будет не легче. Потом придут и всегда будут приходить новые трудности. Единственное, чего мы не ждём и за что должны быть благодарны предыдущим поколениям, - мы избавлены от самого трудного и злого - войны.
Он замолчал. Никто из них не знал войны - этого бессмысленного, противоестественного состояния, когда люди убивают людей, и всё равно он замолчал, и все молчали, невнятно ощущая душевный холод, повеявший из далёкого прошлого.
Первой заговорила Анна Александровна. Что-то похожее на извинение за нечаянную стеснённость прозвучало в её мягком, напевном голосе.
- И бездумными они, конечно, не могли быть. Вот Юрий Игоревич говорил о трудностях. А ведь именно в то время, после Октябрьской революции, люди сознательно взвалили на себя главную, до того времени не стоявшую перед человечеством трудность - переделать самих себя, очистив от скверны прошлых эпох, выковать нового человека. Как же тут можно быть бездумными?
- Аннушка, мы с тобой совсем старики! - вовсе не по-стариковски воскликнул Юрий Игоревич. - До чего же мы умные, всё знающие и страшно скучные. Ведь всё, о чем мы с тобой толкуем, им прекрасно известно и без нас. Не правда ли, юные искатели истин?
- Нет, - сказал Андрей.
- Да, - сказала Рано, - все это мы слышали в школе, но слышанного всегда мало. Как мне хотелось бы перенестись лет на сто назад, в то время - такое трудное и боевое! Поверьте, я стала бы совсем неплохой комсомолкой, и поехала бы на какую-нибудь стройку в самую глушь, и у меня появились бы мозоли на руках…
- …и ты стала бы мечтать о том, чтобы перенестись на сто лет вперёд, - закончил за неё Ярослав.
Рано сердито покосилась на него, чуть помолчала и… рассмеялась.
- Не знаю, - сказала она. - Ведь тогда я была бы иная… Анна Александровна, разрешите, я уберу со стола.
- Нет, это моя работа, - ревниво сказал Ив.
- Мы вместе, - успокоила его Рано.
- А мы потихоньку пойдем к прудам, - сказал Юрий Игоревич, - и по дороге побеседуем с Андреем. Ты догонишь нас, Рано.
Предвечерний покой лег на землю. Ветерок исчез. Над цветниками висел пряный аромат. Среди зелени фруктовых деревьев матово светились ажурные башенки солнечных конденсаторов.
Юрий Игоревич, выслушав Андрея, одобрительно похмыкал.
- Кое-что я могу посоветовать, - сказал он. - Идёт перестройка жилого массива "Вэ-двенадцать". Оттуда, из старого хранилища, перевозят в новое вспомогательные архивные фонды. Соображаете?
Юноши дружно закивали.
- На редкость сообразительны, - усмехнулся Юрий Игоревич. - Завтра в семь представьтесь Роберту Лацису, он занимается этим.
- Спасибо, дед. Лациса я знаю.
- Тем лучше… В этих фондах не все разобрано и учтено. Предстоит предварительный просмотр, может, и вам доверят кое-что.
- О, уж мы постараемся! Верно, Анд?
- Для этого и пойдем, - пожал плечами Андрей. Они и не подозревали, что ожидает их завтра…
НАХОДКА В СТАРОМ АРХИВЕ
Утром они встретились у подъезда. Андрей был сосредоточен и нахохлен, Рано - беззаботно улыбчива.
- Ты с нами? - глянул на неё Ярослав.
- А ты думал иначе? - удивилась Рано.
Город был по-утреннему свеж. Цветники и скверы жадно дышали солнцем и, переплавив его в миллиардах крошечных потайных лабораторий на свой лад, щедро дарили людям буйную кипень многоцветья. Бесчисленные фонтаны и искусственные водопады, устроенные для ионизации воздуха, радужно искрились.
- Ты слышишь, Яр, как поёт свет? - тихо сказала Рано и сама, казалось, вся засветилась.
- Нет, - Ярослав неловко поежился, - свет я только вижу.
Андрей иронически глянул на сестру…
К зданию архива они подошли молча. Ярослав приближался к нему с трепетом. Здесь обитала сама История. Не в учёных трудах, не подвергнутая холодному анализу, не спрессованная в книги, а такая, какая была и есть. В бумагах. В разных документах. В переписке официальных лиц, постановлениях властей, в проектах зданий и рудников, в бухгалтерских отчетах и протоколах собраний - во множестве бумаг, которые когда-то в суетной текучке дней казались людям столь обычными и даже надоедными и по которым теперь историки, споря, волнуясь и радуясь, набрасывали штрихи канувшей в прошлое жизни общества.
Роберт Лацис, голубоглазый седой великан, один из хранителей архива, встретил их приветливо. Потирая висок длинными гибкими пальцами, он сказал, что поставит их на предварительный разбор материалов. Надо кое-что рассортировать по тематике, составить первичную опись, подготовить данные для киберучёта.
Им выдали лёгкие пепельно-серые комбинезоны из искусственного шелка. Точно такой же был на Лацисе. Коротким стремительным взлётом лифт доставил их на пятый этаж. Здесь шла подготовка материалов к хранению; само хранилище на двадцать этажей уходило под землю.
Вся мебель комнаты, в которую Лацис ввел их, состояла из широких стеллажей и нескольких стульев. Её дополняли видеофон, электропишущая машинка и небольшой переносной пылесос.
Вдоль наружной стены тянулась лента транспортёра. Яркий, но не бьющий в глаза, рассеянный свет заливал комнату.
На одном из крайних стеллажей лежали бумажные мешки с материалами из старого архива. Лацис объяснил, как и что нужно делать, пожелал успеха и ушел.
- Начнём? - спросил Ярослав.
Его охватило волнение. Вот сейчас он распакует мешок - что увидят они в нём? О чём, быть может, ещё неведомом, расскажут бумаги, пролежавшие во тьме более ста лет? Чьи мысли и мечты, чьи судьбы раскроют они сейчас?
- Начнём, - тихо ответила Рано.
Андрей чуть приметно поморщился. Может быть, он предполагал, что какие-нибудь архивные работы сразу же выдадут то, что было ему нужно? А тут, оказывается, ройся сам в пыльных бумагах…
Бумаги оказались не очень интересными. В основном это были финансовые документы одного из райкомов комсомола их города за шестидесятые годы прошлого, двадцатого века. Правда, изредка среди них попадались "дела" иного порядка - отдельные протоколы заседании бюро райкома, чьи-то заявления и объяснительные записки.
Обрывок одного из протоколов поразил Рано. Из него она узнала, что "пьянка и поножовщина в комсомольско-молодежном общежитии привели к убийству крановщицы Пономаревой". Рано дважды перечитала это место, руки её бессильно опустились, лицо стало недоумевающим и горестным.
- Как же так?.. Разве у них это было возможно?
Ярослав тоже был потрясён. Он звал о подобном из литературы, но, описанное в книгах, это воспринималось совсем по-иному. А сейчас перед ними лежал живой документ - неумолимое свидетельство о конкретном случае убийства человека человеком. Комсомольцем. Ярослав не знал, что ответить Рано.
- Тогда ещё многое было возможно, - сказал он, опустив голову, словно сам был виноват в той далекой нелепой беде.
Андрей уставился в окно и долго стоял так, словно силился разглядеть что-то вдали.
Другой протокол вызвал у Рано смешливое удивление.
- Послушай, Яр! Вот тут Андрей нашел: бюро одобряет инициативу школьников и призывает всех комсомольцев района выйти на сбор металлического лома.
- Да. А что тебя удивляет?
- Я не понимаю, где они могли собирать лом.
- Всюду. Во дворах, по квартирам, на пустырях.
- Откуда же он там брался?
- Выбрасывали.
- Лом? Выбрасывали? Он же был необходим металлургическим предприятиям!
- Потому и собирали.
- Но зачем же выбрасывать, а потом собирать? - не выдержал и Андрей. - Где логика?
- Вы забываете, что то было совсем другое время.
Более веского объяснения Ярослав привести не смог.
- Ох, трудно вашему брату - историку, - лукаво посочувствовала Рано.
- Легко - неинтересно, - рассудительно Ярослав, не принимая иронии.
Некоторое время они работали молча. Лацис по видеофону поинтересовался, не нуждаются ли молодые люди в каком-либо совете, пошутил насчет кислого вида Рано и, дружески скорчив уморительную гримасу, исчез с экрана.
- А он хороший, - сказала Рано.
- Он, наверное, очень много знает, - отозвался Андрей.
- Душевные качества определяются не знаниями, - возразила сестра.
- И знаниями, - поддержал товарища Ярослав. Рано не хотелось спорить. Не было настроения.
- Цифры, цифры, - вяло сказала она. - Андрей был прав: заглянуть бы в живую человеческую душу.
- Чего захотела! Цифры - это тоже очень важно. - Ярославу и самому они надоели, просто он хотел поддержать честь историка. - По цифрам можно узнать массу интересного.
- Я понимаю. Экономика. Конечно, важно. Но ведь хочется знать, о чём и как они думали, как проводили время, в чём находили счастье. В сборе лома? В мечтах о будущем?
- Скорее, в борьбе за будущее.
- Мы тоже боремся за будущее, но у нас счастливое настоящее.
Ярослав задумался. Андрей выжидательно смотрел на друга, будто тот мог ответить на все вопросы, решить все проблемы, - ведь он был в родной стихия истории.
- Это сложная штука, - сказал Ярослав. - Конечно, и в их настоящем было счастье. Была любовь. Были успехи в делах. А то, что они шли в коммунизм первыми, - одно это должно было делать их жизнь особо содержательной, исполненной чего-то высокого.
- Ну вот, я и хочу понять это. И Андрей, по-моему, тоже. Понять их формулу счастья, что ли. А эти твои цифры ничего мне не говорят.
- Почему - мои? Это их цифры.
- Не придирайся. Ладно, давай работать…
Раскрыв одну из папок, Рано увидела газету. В неё были заложены какие-то платёжные ведомости. Газета была очень старая, на рыхлой, толстой желтоватой бумаге. Рано взглянула на дату - 18 июня 1963 года. С первой страницы улыбались Валентина Терешкова и Валерий Быковский - одни из первых космонавтов Земли.
Сколько потом было космических взлётов, экспедиций, рейсов - не счесть. Они стали будничными. Но те… Ведь они были одни из первых, самых первых в истории человечества.
Лица этих космонавтов были знакомы Рано - по книжным портретам. Но здесь они выглядели совсем по-иному. Черты лица были те же, а выглядели по-иному. На газетную полосу они вошли прямо из жизни, с фотографической пленки. Они улыбались, два молодых радостных человека, слушая восторженный гул землян. Он и сейчас, через долгое столетие, вдруг почудился Рано в тихой светлой комнате архива. Она представила себя читательницей газеты тех дней и сразу ощутила, как сильно забилось сердце.
Почти всё место в газете занимали материалы о космонавтах - официальные сообщения, приветствия, очерки, статьи, фотографии. Но были тут и заметки о строительстве гигантской электростанции на сибирской реке и о новых моделях машин, о кровавых боях во Вьетнаме и забастовке в Лондоне, кого-то ругали за срыв заводской программы, а объявления на четвертой полосе газеты извещали о разводе супружеских пар, о приёме на работу и сообщали, какие фильмы будут демонстрироваться в кинотеатрах.
Они воздвигали могучие промышленные комплексы, лезли в глубины земли за рудой, воевали за каждую тонну металлического лома, делали машины, в заброшенных степях выращивали хлеб, а по вечерам упрямо листали книги или шли в кино, и радовались, и смеялись, а кто-то печалился и негодовал, а где-то злой, падший человек наотмашь бил ножом другого в сердце…
Спазма сжала горло Рано. Милые, далёкие мои предки! Как же нелегко и как гордо вы жили! Да, звериное прошлое ещё корежило людей, ещё поднимал человек на человека оружие, было трудно, а вы, упорные и целеустремлённые, всё же шли вперёд, отшвыривая мерзости прошлого, расчищая дорогу будущему, нам…
Сквозь все ещё звучащий приветственный гул она услышала тяжёлое погромыхивание и скрежет землеройных машин, шум станков и негромкое гудение электромоторов. На тревожное сверкание алых струй ритмически чётко накатывались спокойные широкие полосы голубого. Ей давно слышалось и виделось то, что она хотела и стеснялась назвать "Симфонией звездных дорог". Но то было лишь пение космических трасс, свистящий, пронзительный взлёт, неземные, странные перезвоны и шорохи, слепящее сияние светил. Ей не хватало земной основы будущего произведения. Сейчас она её услышала.
Закаменев, Рано вслушивалась в прошедшее столетие. Рука Ярослава легла на её плечо.
- Ты где-то очень далеко, Рано. Мы окликали тебя дважды.
- Да? - Она нехотя возвращалась в своё время. - Извини, Яр, я задумалась.
- Взгляни, что он нашел! - Андрей был необычно возбужден. - Дневник!
В руках Ярослава были две тетради, какими в двадцатом веке пользовались ученики. На каждой из них стояла подпись: "Инга Холмова" и номера - третий и четвёртый.
- Дневник, понимаешь? - Глаза Ярослава лучились.
- Но… ведь это личные записи…
- Они сделаны более ста лет назад. Их автора давно нет в живых…
ДНЕВНИК ИНГИ
Тетрадь третья
17 декабря 1962 г.
Ого, сегодня я начинаю третью тетрадь. Подумать только, уже третью! А первые записи я сделала два с лишним года назад, была совсем ещё девчонка, семиклассница. Теперь как-никак в девятом!
Я перелистала старые тетради. Смешно! Какие-то пустые, бессодержательные записи: "Сегодня по истории получила пять, по немецкому - пять. Завтра контрольная по химии". И так каждый день, и это я называла дневником! Хорошо, что Агния Ивановна дала добрый совет. В последнее время записи стали другими. Ну, и сама я, конечно, взрослею. Ведь всё-таки мне шестнадцать лет, и я в девятом классе. Впрочем, иногда мне кажется, что я полная дура, тупица, ничего не могу понять в жизни, и тогда я становлюсь противной себе…
Ну, расфилософствовалась, Ингочка!..
Вчера был хороший день. Во-первых, две пятёрки. (Только что издевалась над такими записями.) Во-вторых, на занятиях нашего литкружка я читала свой рассказ, всем понравилось, а потом был интересный разговор.
- Тут зачеркнуто, - сказал Ярослав. - По-моему, зачеркнуты слова: "В-третьих, один человек…"
- Значит, этим "в-третьих" она боялась поделиться даже сама с собой, - задумчиво сказала Рано.
- Наверное, проще: "в-третьих" было несущественным, - скептически заметил Андрей.
О нашем литкружке я ещё не писала. Он гораздо лучше, чем в старой школе, откуда я перевелась. Я считаю, что все дело в руководителе. У нас руководитель Венедикт Петрович Старцев. Он ещё не очень старый, лет сорока, лохматый и милый очкарик, толстенький и безобидный. С нами держится как с равными, выслушивает очень внимательно и спорит яростно. С ним интересно: ни казенщины, ни нотаций. Мы читаем своё (у нас несколько "писателей"), обсуждаем литературные новинки и говорим на самые различные темы. Получается как-то "не по-школьному, и это хорошо.
Ребята в кружке, конечно, самые разные. Есть, по-моему, интересные. Мне нравится (как человек) Володя Цыбин. Правда, он противоречивый. Положительное в нём: держится независимо, хорошо воспитан, мыслит оригинально. Отрицательное - слишком любит всё модное и немножко важничает. Ну, а то, что он подражает Вознесенскому и ещё кому-то (Володя у нас "поэт"), так это не страшно: начинающие все кому-нибудь подражают.
Его противоположность - Мила Цапкина. Она у нас очень "правильная", очень дисциплинированная и очень въедливая. Володя дал ей прозвище Догматик, и оно прямо-таки прилипло к Миле. Но, мне кажется, она неплохая девчонка, прямая и честная. Мы с ней, похоже, начинаем дружить. Ну, ещё не по-настоящему, но как-то сблизились. Я её раза два поддержала на собраниях (она хотя и сухарь, а говорила очень верные вещи), и Мила, видимо, почувствовала ко мне расположение. Сама она ничего не пишет, а просто любит литературу и потому записалась в кружок. Мы шутя говорим, что из неё выйдет "железный" критик. Все может быть…
- Смотрите, - сказал Ярослав, - рисунки. И дальше - тоже. Она не только писала, но и рисовала.
Среди текста теми же фиолетовыми чернилами были набросаны портреты людей, дома в каком-то уголке улицы, старинный городской трамвай.
- А она неплохая художница, - похвалила Рано. - Очень уверенная рука… Взгляните, какое неуклюжее сооружение… Ну-ка, ну-ка, покажи это…
- Надо по порядку, - сказал Андрей. Ярослав снова стал читать.
Венедикт Петрович почему-то очень тянет в кружок Даниила Седых, но тот упирается. Вообще странный парень. Девчонки говорят про него "интересный", подразумевая красивую внешность. Мне кажется, даже Мила Цапкина порой заглядывается на Данечку. Я лично не нахожу в нем ничего особенного. Здоровый, сильный парень, нормальное лицо - и всё. Сутулится, потому что высокий, ходит вразвалочку. Правда, на спортивных занятиях и в играх он всегда один из первых. Откуда-то появляются и ловкость, и быстрота. А так - руки в брюки, молчит, усмехается. Иногда грубит. Но вообще-то, видимо, толковый парень. Увлекается биологией и биофизикой, должно быть, много читает, хотя учится не блестяще.
Вчера я как староста кружка подошла к нему после уроков. Велел Венедикт Петрович. Спрашиваю:
- Ты придешь на занятия литкружка?
Он насмешливо пожал плечами:
- В обществе гениев я чувствую себя стеснённо.
- Тебя, Седых, всерьез спрашивают.
- А похоже, что я шучу?
Я разозлилась:
- Ну, как хочешь!