Далее Дамфриз рассказал, что в то время в Глазго проводилась торговая ярмарка и сам он был весьма доволен собой, поскольку ему удалось организовать эту съемку. Фотография появилась в газете, сопровождаемая репортажем журналиста Алистера Кемпбелла, где особо подчеркивалась важность подписания контракта между "Олл Бритн дистрибьютинг лимитед" и мюнхенской импортной фирмой Гюнтера Бренделя. Вполне естественно, "Олл Бритн" пыталась внедрить на немецком рынке новый сорт шотландского виски. Дамфриз до этого некоторое время разрабатывал тактику завоевания этого рынка, и подписание контракта для их фирмы было настоящей победой. Чтобы отметить такое событие, он уговорил Кемпбелла, с которым был знаком уже несколько лет, преподнести эту сделку читателям как пример расширения торговых связей с Германией и одновременно создать рекламу новому сорту виски. В итоге все прошло идеально. Дамфриз и Кемпбелл добились от редактора согласия поместить и фотографию, чтобы привлечь внимание к репортажу, причем отныне и во веки веков – это было предусмотрено – Кемпбелл мог бесплатно потреблять виски этой фирмы сколько его душе угодно; подарок довольно щедрый, если учесть способность журналиста поглощать спиртное.
Когда Сирил появился в то утро в конторе "Олл Бритн", он выглядел необычно возбужденным. Тут же, выпроводив всех из кабинета, он сел у камина и принялся расспрашивать Дамфриза о фотографии, о репортаже и переговорах, завершившихся соглашением с фирмой Бренделя.
– Он настойчиво допытывался обо всем, – вспоминал Дамфриз. – Особенно интересовался, как начались переговоры, кто был инициатором: они обратились к нам или мы к ним. Я сказал, что предпринял первые шаги, поскольку получил сведения, что фирма Бренделя вышла на рынок для закупок.
– Вы ездили в Германию, чтобы убедить их? – спросил я.
– Нет, Гюнтер Брендель сам прилетел сюда из Мюнхена. Хотел удостовериться, состоятельная ли мы фирма, можем ли выдержать конкуренцию, понимаете?
– Он знал, что "Олл Бритн" – собственность моего брата?
– Вот-вот! Именно это больше всего занимало и вашего брата… Убедившись, что инициатива исходила от меня, а не наоборот, он принялся расспрашивать меня, а мог ли Брендель каким-то образом пронюхать, что владелец фирмы он? Упоминал ли я его имя? Может, мне известны пути, откуда Брендель мог получить такую информацию?
Дамфриз закурил новую сигарету, заглянул в чайник, но там было пусто. Тогда он подошел к двери и попросил принести еще чаю.
– Разумеется, я мог говорить только за себя, – продолжал он, – а посему заверил вашего брата, что имя Куперов никогда не произносилось. Да и, собственно говоря, какая в том была необходимость? Директор-распорядитель – я. Какое дело Бренделю, кто возглавляет фирму?
– Значит, ваш ответ удовлетворил Сирила, – сказал я. Огонь от камина припекал ноги. Я встал, повернулся спиной к окну. Медные часы пробили одиннадцать. За окном стоял туман, густой, как и прежде. – Ну а что вы можете сказать о супруге Бренделя? Вы хоть раз встречались с ней? – У меня невольно перехватило дыхание, и я ничего не мог с собой поделать.
Дамфриз с недоумением медленно покачал головой, как человек, потрясенный необычным номером фокусника:
– Чертовщина какая-то! То же самое хотел знать ваш брат. Пожалуй, именно это интересовало его в большей степени… "Да, – сказал я ему. – Да, встречался". Брендель вторично приезжал в Глазго, чтобы посетить ярмарку, и мы дня за три до прибытия вашего брата вместе обедали втроем у "Гая". – Он заметил недоумение на моем лице. – Отличный ресторан, мистер Купер, полагаю, лучший в городе. Брендель тоже угощал, по его словам, чтобы покрепче завязать, так сказать, узел деловых отношений. В общем, памятный был вечер: шампанское… и ни капли виски, слава тебе господи. – Он скорчил гримасу.
– Хорошо, – прервал я его. – Расскажите мне о фрау Брендель все, что вы о ней помните.
– Ага, фрау Брендель. Лиз ее зовут, Лиз…
Я внутренне вздрогнул, услышав это имя: почти что Ли.
Дамфриз продолжал:
– Она из тех женщин, которых нелегко забыть, уверяю вас, мистер Купер, но довольно трудно описать. Обворожительно красива, хотя и… несколько отрешенная. Не то чтобы неприветливая, совсем нет, однако… Я понимаю, вероятно, глупо судить так по одной встрече, но она показалась мне грустной женщиной. – Он поймал мой взгляд. – Вы догадываетесь, что я имею в виду? Не просто грустная, а несчастливая. Она улыбалась, была, как полагается, любезной с деловым партнером мужа, но, когда ей казалось, что на нее никто не смотрит, она уходила в себя, на лице у нее появлялось довольно скорбное выражение.
– Скорбное?
– Она намного моложе своего мужа, очень к нему внимательна, но ведет себя скорее как его дочь. – Дамфриз откинулся на спинку кресла, скрестил длинные худые ноги и выпустил кольцо дыма, которое, точно облачко, медленно проплыло перед его лицом, прежде чем раствориться. – Как-то неловко говорить об этом…
– О чем?
– Герр Брендель человек в высшей степени элегантный: кольца, драгоценности, шьет у лучших портных, говорит вкрадчиво, тихо, чуть ли не шепотом… очень изнеженный… Мне не хочется говорить больше того, что я сказал.
– Гомосексуалист?
– Ну, может, не совсем так. – Дамфриз кашлянул. – Но что-то туманно-неопределенное, если вы понимаете, что я имею в виду. Красивый, ухоженный, как женщина в известном возрасте. На лице искусственный загар. Впечатление такое, будто он пользуется кремами, делает массаж, похоже, что даже брови выщипаны. – Дамфриз нервно рассмеялся. – Я хочу сказать, возможно, этим и объясняется одиночество и печаль фрау Брендель, равно как и морщинка на переносице в минуты отрешенности. Ее как бы усыпили, и она, лишенная возможности нормально радоваться, разучилась смеяться. Ей абсолютно чуждо чувство юмора.
– Вы все это рассказали брату?
– Да. Он настойчиво обо всем допытывался и хотел знать, где может найти Бренделя…
– И где… я могу найти Бренделя?
– Я скажу вам только то, что и ему, то есть что главная контора Бренделя находится в Мюнхене. Правда, мне известно, что есть еще и филиал в Лондоне. Ваш брат уже не застал Бренделя в Глазго.
– Сирил не говорил, как собирается поступить дальше в отношении Бренделя? Не говорил, почему его так заинтересовала эта фотография?
– Нет, и я не стал спрашивать. Но он просто потряс меня, должен вам признаться. Потом я долго думал над этим и гадал, не была ли эта женщина, вызвавшая у него такой интерес… не была ли она когда-то дамой его сердца? Той, кого он знает или знал и которая много для него значит. – Он улыбнулся. – Такой же вывод я бы сделал и на основании ваших вопросов. – Улыбка его исчезла. – Теперь уж я просто не знаю. Его смерть… И другие люди, вы сказали, убиты. Какая же между всем этим связь? Играет ли тут какую-то роль эта фотография? – Он снова взял вырезку в руки и начал внимательно разглядывать, будто искал в ней новый, скрытый смысл.
– Мистер Дамфриз, пожалуй, вам лучше не вникать во все это.
– А как в отношении фирмы? Будут какие-либо срочные распоряжения?
– Никаких, мистер Дамфриз, – ответил я. – Работайте, как работали.
– А вы будьте осторожны… – Он замялся, потрогал узел галстука.
– Вам известно, что делал Сирил после того, как ушел от вас?
– Нет, больше я от него ничего не слышал, и это несколько удивило меня. Отчеты свои я ему отослал, но ответа не получил и, естественно, решил, что он с головой занят какими-то важными делами.
– Да, собственно, так оно и было, – заметил я.
Помещение отдела новостей редакции глазговской газеты "Геральд" сияло искусственным светом, дышало жарой и было наполнено запахом пота. Бесперебойно и дробно стучали телетайпы, стрекотали машинки, и откуда-то из утробы здания доносились удары прессов. Полы были грязные, столы старые, потрескавшиеся, все сотрудники разговаривали громко, пересыпая речь крепкими, солеными словечками. Создавалось ощущение, будто я вошел в зрительный зал на какое-то шумное представление.
Алистер Кемпбелл сидел, откинувшись в деревянном вращающемся кресле, и, набычившись, взирал на древнюю пишущую машинку. От его трубки, сделанной из кукурузного початка, непрерывно клубился дым. На нем был костюм из грубого сукна, а под пиджаком теплый джемпер. Коричневый галстук, жесткие рыжие волосы, крошечная головка, багровое лицо – словом, выглядел он так, будто слишком долго пробыл в тумане под дождем и покрылся ржавчиной. Вокруг него витал слабый аромат виски в сочетании с каким-то особо едким сортом табака. Очевидно, он добросовестно пользовался своим правом на бесплатное потребление виски фирмы "Олл Бритн".
– Мистер Кемпбелл?
Он слегка откашлялся:
– Ага, Кемпбелл. А вы кто будете? – Он бросил на меня подозрительный взгляд из-под широченных кустистых бровей такого же рыжего цвета, как и волосы. Сквозь облака дыма его крошечные карие глазки, точно два хорошо поджаренных и лоснящихся зернышка испанского арахиса, стрельнули по мне сверху вниз.
Я назвал себя и спросил, не заходил ли к нему Сирил.
– Сирил Купер? Как же, заходил. Мистер Сирил Купер прибежал ко мне весь взмыленный, сказал, что он прямым ходом от Джека Дамфриза. И мне сдается, вы тоже от него.
– Да, верно. Мне хотелось бы задать вам несколько вопросов.
– О сделке с немцами по поводу виски. – Он кивнул маленькой головкой, вынул изо рта трубку, показав желтые от никотина зубы.
– Опять верно, – сказал я. – У вас хорошая память, мистер Кемпбелл.
– Память у меня действительно хорошая, паренек, что правда, то правда, да только любой дурак запомнил бы то, что помню я. Такое не забудешь. – Он покачал головой, встал – маленький человечек, не выше пяти с половиной футов, – провел рукой по веснушчатому лбу и протянул ее мне. Мы поздоровались.
– Можем мы побеседовать, мистер Кемпбелл?
– О, само собой. – Он быстро огляделся. – Только не здесь. Я предлагаю отправиться в одну малоприметную пивную, хорошо мне известную. Там нас вряд ли кто услышит. В этом же вертепе, – он с отвращением обвел рукой комнату, – никогда не знаешь, кто тебя подслушивает.
Он сообщил мне название пивной и объяснил, как туда добраться.
– И мой вам совет, – Кемпбелл вперил в меня блестящие глазки хорька, – будьте осторожны, очень осторожны. Возьмите такси, поезжайте в свою берлогу и притаитесь, пока не придет время. – Он по-свойски подмигнул мне глазком-бусинкой и сжал мою руку. – Умный понимает с полуслова, не так ли?
От мелодраматического предупреждения Кемпбелла у меня екнуло сердце. Быть осторожным в отношении чего, черт побери? Он говорил так, словно знал, насколько опасной стала моя жизнь. Хотя, судя по всему, ему не было известно ни о смерти Сирила, ни вообще о том, что случилось.
Наконец назначенный час пробил, и я оказался у полированной стойки бара в указанной журналистом пивной. Я приехал на несколько минут раньше и, когда он вошел, сделал вид, будто вожусь со своей трубкой и спичками, а сам внимательно следил за входной дверью с матовым стеклом. Он остановился в дверях, в клубах табачного дыма, одетый в такой задрипанный макинтош, какого доселе мне не приходилось видеть. Заметив меня, он, работая локтями, протиснулся к стойке, заказал две кружки горького пива, выколотил в пепельницу золу из своей трубки. Наморщив лоб, всосал пену с пива и наконец произнес:
– То, что я хочу вам рассказать… – Он с сомнением покачал головой. – Даже не знаю…
– Вы говорили брату то, что собираетесь рассказать мне?
– Ага, говорил… И сейчас мне пришла в голову мысль, а почему бы вам не спросить об этом его самого? – Глаза репортера хитро поблескивали сквозь дым.
– Он мертв. Убит.
Кемпбелл побелел, и то, что еще оставалось розового на его лице, стало землисто-серым. Он облизнул потрескавшиеся губы.
Я вкратце изложил события. Он слушал подавленный, мрачный, словно его мучила невыносимая головная боль. Я сказал, откуда узнал про него и зачем встретился с ним. Постепенно он пришел в себя, раскурил свою трубку.
– Это опасные люди, с кем ты спутался, парень, – несколько раз повторил он и уставился на меня поверх кружек с пивом, потом махнул веснушчатой рукой в сторону двери, как бы на миг распахивая ее. На улице по-прежнему моросил дождь и стлался густой туман, на время скрывая грязь – характерную черту Глазго. – Ты даже не представляешь, как это опасно. – Его густые брови сошлись на переносице, лицо стало угрюмым. Он пососал трубку.
В пивной стоял густой табачный дым и, точно псиной, пахло намокшей шотландской шерстью.
– Твоего брата, – продолжал он, – интересовал Брендель, и фрау Брендель, и буквально все, что мне о них известно… А мне известно немало. Многое я узнал чисто случайно, сопоставив данные… Об этом я никогда никому не говорил, кроме твоего брата. – Он шмыгнул носом. – В основном потому, что додумался до всего сам. Это кошмарные вещи, парень. – Он скосил на меня глаза поверх кружки. – Но разве кто поверит мне? – Сосредоточенно посмотрев на угасший пепел в трубке, Кемпбелл провел рукавом под носом и проглотил остатки пива. Потом засопел, сложив руки лодочкой вокруг жаркой пятнистой чашки своей трубки, и продолжил очень тихо, глядя прямо перед собой, мимо бармена, в запотевшее зеркало: – Теперь слушай внимательно. Купишь билет на поезд в ноль-ноль часов на Лондон. Рассчитаешься в гостинице, а чемодан сдашь в камеру хранения на вокзале. Перекусишь там в буфете, но заправься как следует. После мы встретимся и обо всем потолкуем. – Он дал мне адрес, нацарапав его на засаленном клочке бумаги. – Это дешевые номера в районе Горбалс. Жители Глазго утверждают с идиотской гордостью, что таких трущоб не сыщешь во всей Европе. Ровно в десять, – закончил он, поправил шарф, выколотил трубку, нахлобучил грязную, в пятнах, шляпу по самые уши, сунул в карман макинтоша свернутую газету и растворился у двери в толпе, яростно спорившей о футболе, – маленькая, промокшая, решительная фигурка.
Я допил пиво, потрясенный словами Кемпбелла: "Это кошмарные вещи…" Сделав последний глоток, я стал пробиваться к двери, проталкиваясь между сгрудившимися дюжими парнями, и вдруг чья-то рука схватила меня за локоть и чей-то голос произнес мое имя:
– Никак, мистер Купер… – Это был Макдональд, нервный попутчик мой по вчерашнему рейсу. Лицо у него раскраснелось, разгоряченное жарищей в зале, губки бантиком растянулись в улыбку. Глаза у него слезились, и он тер их кулачками, как малое дитя.
– Макдональд? – удивился я.
– Я смотрю, вы последовали моему совету. – Он весь сиял.
– Простите, не понял.
Макдональд говорил очень тихо. Все в нем было тихим и мягким, за исключением грубого пальто.
– Эта пивная… – сказал он, когда я наклонился, чтобы получше расслышать. – Именно ее я имел в виду, и вот вы тут. Первый вечер в Глазго, и мы снова встретились. Выпейте со мной кружку пива. Вы не оставите меня одного, правда ведь?
Я обливался потом. Он тоже. Зеркало позади бара стало влажным и тусклым. Лоб Макдональда блестел. Мы пробились к стойке, взяли по кружке пива. Я напрягал слух, чтобы разобрать его слова: похоже, он говорил о страховании, о своих клиентах за сегодняшний день.
– А как у вас дела? – Он ослабил галстук.
– Нормально, все нормально.
Он поднял кружку:
– Ну, за удачу!
Мы выпили, он улыбнулся:
– Но как вы нашли пивную-то, вот чудеса?! Она вроде бы в стороне от проторенных путей.
– Приятель один привел меня сюда.
– Этот рыженький? Похожий на обезьянку?
– Он самый.
– Ну, тогда понятно. Хороший приятель, коль привел вас в это место. Мне даже запах здесь нравится, – болтал он не умолкая.
Мы осушили еще по кружке, буквально утопая в поту. Наконец Макдональд пожелал мне спокойной ночи, выразив надежду, что мы снова встретимся, поскольку бог троицу любит и все такое…
Дождь перешел в снег, движение на улицах замедлилось, и поэтому я опоздал к Кемпбеллу. Водитель такси с недоумением хмыкнул: "Горбалс, надо же…" Он отъехал от тротуара, и мы сразу же попали в небольшую дорожную пробку. Колеса буксовали на подмерзшей влажной мостовой. В одном месте под странным углом к тротуару стояли две машины, обе с помятыми крыльями. Мой водитель молча взирал на возникшее перед нами препятствие со свойственным только шотландцам сумрачно-серьезным выражением.
Нас окутал мрак. За густой снежной пеленой здания казались сплошной темной глыбой.
– У меня встреча… – начал было я. В горле першило от резкой перемены погоды, тяжестью навалилась разница во времени. Я устал и продрог, от выпитого пива во рту оставался неприятный прогорклый привкус.
– Ну да, у вас встреча, а какое сейчас движение, вы не видите? – сказал таксист.
Я откинулся на сиденье и замолк.
Дом, который я искал, ничем не отличался от всех остальных. Я стоял на тротуаре, пока такси не скрылось из виду, и чувствовал себя страшно одиноким. Было совсем темно. В тусклом сиянии единственного фонаря в конце улицы снег висел, точно огромная шаль с блестками. Место было неприветливым, мрачным. Снегопад скрадывал звуки моих шагов. Стало еще холоднее.
Я увидел низкую арку, в стороне – две ступеньки, ведущие в парадное, где пахло мочой, отбросами и бедностью. Где-то монотонно капала вода. Во дворе неясно вырисовывались причудливой формы короткие тени. Я открыл дверь. Покоробившаяся от времени, со ржавыми петлями, она отчаянно взвизгнула. Я шагнул внутрь. Жуткая тишина. Под самым потолком посреди коридора на обтрепанном шнуре болталась одна-единственная голая, без плафона, лампочка. Она закачалась от сквозняка, когда я вошел, и от ее тусклого света по стене запрыгала моя громадная тень.
– Поднимайтесь наверх, – послышался голос Кемпбелла.
От холодного пота тело у меня стало липким, в левом боку, прямо под сердцем, кололо. Глаза пекло, будто у меня жар.
Я стал продвигаться в полумраке коридора к лестнице. Кто жил в такой дыре? Послышался шепот, потом снова наступила тишина. Затем прерывисто загудела автомашина, раздалось жалобное мяуканье кошки, пробиравшейся по свежевыпавшему снегу. Пахло кухней и пивом. Я начал карабкаться по лестнице, злобно скрипевшей под ногами.
Когда я достиг верхней лестничной клетки, дверь в конце полуосвещенного коридора с треском распахнулась и, наполовину скрытая в тени, появилась низенькая фигурка Алистера Кемпбелла с приветственно вскинутой рукой. Помахав в ответ, я сделал шаг навстречу ему.
И вдруг Кемпбелл начал медленно оседать, сползать вниз, цепляясь за стену, точно за крутые выступы утеса. Я остановился. Он резко рванулся вперед и оказался под светом лампочки, и тут я увидел, что его руки покрыты чем-то красным и оставляют на стене след. Кемпбелл походил на раненого, истекающего кровью зверька, пядь за пядью ползущего к спасительной норе.
У меня перехватило дыхание. Колени и бедра обмякли. В тишине слышалось его хриплое, с присвистом, дыхание. Макинтош спереди намок от крови. Глаза невидяще глядели сквозь меня, уже потускневшие, утратившие живой блеск.
– С-с-стейнз… – с невероятным усилием выдавил он. – Найди с-с-стейнз…