– Валяйте! Крушите их, генерал. Влейте в аппарат свежую кровь. Кольку не трогайте, а так – вперед!
Через пару месяцев после вступления Шарпея в должность Президент пригласил его и мрачно спросил:
– А что у нас происходит в администрации?
– Что именно вас интересует, Борис Никанорович?
– Света у вас была?
– Ваша дочь? Да, раза три.
– И что?
– Я ее все три раза выгнал.
Брови Ельцина поползли на лоб.
– Выгнали?
– Да, причем последний раз попросил ее больше ко мне не приходить. Я полагал, что в состоянии справиться с поставленными задачами без ее некомпетентного вмешательства.
– Некомпетентного? – Президент откровенно растерялся, будучи не в состоянии припомнить, когда последний раз кто-то разговаривал с ним в таком тоне и с такой дерзостью. – Значит, некомпетентного? – повторил он. – Моя дочь – это я! Значит, я тоже некомпетентный? Так, что ли, товарищ генерал?
– Выходит, так, господин Президент. Но главное не в этом. Главное – вы не держите слова! А это не позволяет мне оставаться в данной должности. Здесь прошение об отставке. – Шарпей положил на стол свернутый пополам листок, по-военному развернул свое грузное тело и зашагал к двери.
– Стойте! – рявкнул Ельцин. – Вы наживаете себе врага! Опасного врага!
Шарпей на секунду остановился, резко обернулся и спокойно произнес:
– Вы тоже!
...Ровно через два года после этого знакового расставания Ельцин подал в отставку под угрозой неизбежного отрешения от должности, за которое Государственная дума намеревалась проголосовать чуть ли не в полном составе.
Были объявлены внеочередные выборы Президента, на которых Шарпей, поддержанный практически всеми сколько-нибудь влиятельными партиями страны, победил в первом же туре. Причиной столь убедительной победы стало то, что с момента его весьма громкого ухода из Президентской Администрации, он неожиданно для себя постепенно превратился в некий символ борьбы с режимом. К нему постоянно обращались журналисты за интервью. Все политические партии мечтали заполучить его в свои ряды. Несколько раз ему предлагали избираться в Думу по освободившемуся избирательному округу. Но он отказывался и продолжал сидеть на своей генеральской даче, откуда выезжал в Москву только для чтения лекций.
На политические темы он высказывался крайне редко. Но всякий раз его оценки были точны, остроумны и беспощадны. Каждое его очередное высказывание немедленно становилось событием дня. Его тиражировали газеты, а народ растаскивал на прибаутки.
Однажды после того, как "уставший" Президент не вышел из самолета на встречу с премьер-министром одной европейской страны, Шарпей, выступая на встрече с ветеранами вооруженных сил, произнес: "Говорят, что Президент устал? Но еще больше от Президента устал народ. А еще я доподлинно знаю, что устал и президентский караул. Пора проветрить Кремль. Там дурно пахнет..."
Это стало сигналом к массовым выступлениям против режима, забастовкам, а парламент инициировал процедуру отрешения Ельцина от должности.
...Шарпей с трудом поднялся с кушетки и, тяжело переставляя ноги, вернулся в рабочий кабинет. Пять лет назад, когда он впервые по приглашению Ельцина переступил его порог, то удивился, насколько невелика площадь президентских апартаментов. От стола до входной двери не более восьми метров. Шарпей поднял глаза и увидел, как тихо открывается дверь в кабинет и в проем ловко и бесшумно проникает руководитель его секретариата.
– Еще раз, будьте добры, объясните, откуда у вас эта записка? – Шарпей держал двумя пальцами листок бумаги и демонстративно покачивал им.
– Иван Михайлович! Я же сказал: по почте пришло. Мне Трепов из службы по работе с письмами позвонил. Я прочитал, хотел сразу в ФСБ переправить. Там же прямое предупреждение о покушении. А потом решил, покажу-ка сначала вам.
– А почему вы так решили?
Руководитель секретариата пожал плечами:
– Даже не знаю. Подумалось, что это важно... для вас лично.
Оставшись один, Шарпей развернул листок и в который раз прочел текст, написанный ровным и четким почерком:
"Иван Михайлович! Раз вы читаете это письмо, значит, меня уже нет на свете. Моя фамилия Будаговский... Работал в Афганистане по проекту "Внедрение". Был в вашей команде. Помните?
Я – крыса. Но даже это уже не важно. За свою жадность я заплачу сполна. Важно то, что против вас готовится какая-то провокация. Не исключено покушение. Генерал Игнатов и некто Фомин могут быть его исполнителями. У меня нет выбора – у них моя жена и дочь. Я был вынужден подчиниться их требованиям и делать то, что они прикажут. Я и про вас многое наговорил. Простите и берегитесь..."
Шарпей отложил листок и устало прикрыл глаза. Иногда ему хотелось, никого не предупреждая, собрать пресс-конференцию и объявить о своей добровольной отставке. Власть тяготила его. Особенно необходимость чуть ли не каждодневно бывать на каких-то протокольных мероприятиях. "Опять лицом торговать пойдем? – мрачно спрашивал он свою службу протокола перед очередным праздничным приемом или вручением наград. – Знаю-знаю! За глаза Шарпеем меня называете... Мне обязательно надо там быть?"
Те понимающе кивали головами, давая понять, что избежать выхода в свет не удастся.
...Записка Будаговского вернула его далеко в прошлое – в годы его афганской эпопеи. Шарпей отлично помнил тот день, когда его пригласил в свой кабинет дряхлеющий Генсек. "Сколько же ему тогда было? – подумал он. И вдруг мрачно ухмыльнулся: – Да ровно столько, сколько тебе сейчас! А ведь казался просто развалиной!"
Ася Исанова. Шантаж
...Телефонный звонок раздался в Асиной квартире около восьми вечера. И уже сам факт, что кто-то в это время набирает номер ее домашнего телефона, настораживал. Она раньше девяти домой не возвращалась и сегодня специально отпросилась только ради того, что должна была заехать Люська – ближайшая подруга – и они намеревались обсудить грядущие дни, а именно отправку детей в Ульяновскую область, к Люськиным родителям, в глухую деревню, расположенную где-то неподалеку от районного центра под названием Барыш.
Беркас должен был звонить на мобильный, а Люська намеревалась заявиться без всякого предварительного звонка.
Для детей тоже рановато. Старший собирался забрать младшего из детсада и повести в свою секцию по карате. Раньше девяти Ася их не ждала.
Телефон надрывался, и было ясно, что звонивший явно намерен дождаться, когда кто-то, кто непременно в этот неурочный час находится дома, снимет трубку.
Голос в трубке был искажен каким-то прибором. Трудно было понять – говорит женщина или мужчина.
– Ася Руслановна? – заскрежетало в трубке. – Как ваш малыш – уже дома?
Ася, похолодев, молчала.
– Значит, еще не пришел, точнее, не пришли. Они же вместе – ваши красавцы, карате занимаются... Они такие дружные. Старший младшего ни на секунду не отпускает. Мы как раз наблюдали, как они детсадовскую площадку покидали.
– Вы кто? – хрипло спросила Ася, не узнав собственный голос.
– Какая разница, душа моя, Ася Руслановна, как меня зовут! Я – беда ваша! Которую вы сами и накликали! Нет бы бандитов своих ловить, так вы эвон куда замахнулись!
– Что с моими детьми?
– Да ничего особенного. Домой, наверное, идут, живехонькие. К поездке за город готовятся к этой вашей подруге, Людмиле, кажется. А вы что подумали? Что похищать деток ваших станем, шантажировать вас, женщину беззащитную? Да ладно вам! Полноте, как раньше говаривали! Это вы глупых фильмов насмотрелись. Все гораздо проще... и намного страшнее. Значит, слушай сюда, тварь трехсбруйная! – Голос на другом конце трубки стал по-особому свистяще-зловещим. – Пацаненка твоего – того, что поменьше, – мы сегодня чуть-чуть под коленку кольнули. Он же у тебя в шортиках ходит. Удобно, значит. – Говорящий скрипуче замычал, что, видимо, означало особую форму радости. – Там веночки такие синенькие, заметные, даже жалко было...
У Аси перехватило дыхание...
– Ты даже не представляешь, как мы все ловко придумали. Прикинь: берешь самый маленький шприц, наполняешь иголку... чем угодно наполняешь, к примеру, кровушкой какой заразной или эфедринчиком... Снимаешь ее, иголочку, и через обычную бумажную трубочку с трех метров – фу-у – и полетела. Ты не поверишь: входит в ножку просто отменно. Для семилетнего крохи – в самый раз. Правда, можно в вену и не попасть. Но это только по первости. Потренируемся – и попадем... А может быть, и вена не понадобится. СПИД там какой-нибудь или гепатит...
Ася бросила трубку, услышав, как открылась входная дверь.
– Представляешь, мать, – басил семнадцатилетний Вадим, – Олежка где-то на шприц напоролся. Точнее, на иголку. Даже не почувствовал. Я смотрю – кровь под коленкой. И игла торчит... Мама, ты что? – Вадим увидел перекошенное ужасом лицо Аси. – Да уже нет ничего! Мы даже успели в аптеку забежать и йодом ранку обработать. Глянь, все нормально уже.
Олежка снимал сандалики и вдруг неожиданно рассмеялся:
– Потом еще ежик был. С иголками. Вадька его мне с ноги снял.
Вадик покрутил пальцем у виска:
– Фантазер ты, братан. Про ежа на ходу сочиняешь... Говорю же, иголка от шприца. Где только ты на нее сесть умудрился?
Вновь вкрадчиво затренькал телефонный звонок.
– Я возьму, мам!
– Не сметь!!! – Ася метнулась к телефону.
– Ну, убедилась? Как там твой меньшой? Так вот, мы постараемся поближе с ним познакомиться. В наших планах, мадам Исанова, приобщить мальчонку к миру грез. Мы всякой примитивной дурью не балуемся. Ты будешь покупать ему только дорогие наркотики. А не будешь – мы ему объясним, как можно самому дозу раздобыть. Есть добрые дяди, которые могут себе позволить оплатить сексуальные услуги прелестного мальчика этакой безделицей.
В трубке раздались гудки. Ася бросилась к детям, как вдруг телефон вновь зазвонил.
– Ну что, тварь, все поняла? Я чё опять звоню-то: ты, наверное, пишешь нас на пленку? У тебя же привычка такая. Пиши-пиши! Можешь даже попытаться наш номер засечь. Только имей в виду, сроку на исчезновение даем тебе сутки. Завтра к вечеру чтобы духу твоего в Москве не было. В отпуск, там, уходи, заболей, уволься – что хочешь делай. Ты поняла меня, тварь?
Ася, чтобы скорее прекратить этот кошмар, тихо ответила:
– Поняла...
– Не слышу, тварь! Громче!
– Поняла!
– Вот и молодец! – спокойно одобрил Асин мучитель. – И вот еще что: придется тебе объяснительную начальству подавать. Клиент твой из МВД сегодня ночью в камере повесился. Говорят, не выдержал твоего психологического давления. Паренек-то щипал по-мелкому, а ты его закоренелым бандитом объявила. Вот и не выдержал. Оклеветали, говорит, меня и мое кристально чистое ведомство, созданное еще великим Дзержинским. Вишь, как оно все повернулось! Так что остается тебе только немедленно этому ублюдку позвонить – как его там, Баркас или Каркас? Так, мол, и так, угрожают детей на иглу посадить. Спасай, мол, одногоршечник детсадовский! Только боюсь, не ответит твой странный друг. Сами его ищем... Как бы не случилось чего! Короче, сутки у тебя...
Ася кинулась к своему мобильнику, лихорадочно поменяла сим-карту и набрала номер Беркаса – тот, что он назвал секретным. Телефон был отключен и молчал.
Ася взглянула на часы. Было двадцать минут десятого... Именно в это время на даче Беркаса Каленина грохнул взрыв, от которого в двухэтажном доме вылетели все стекла, снесло часть крыши и начался пожар, который, раздуваемый жарким майским ветром, сожрал деревянное строение со всеми его обитателями за пятнадцать минут.
В этой главе погибнет Каленин. В первый раз
...Дибаев ждал звонка. Ждал так, как не ждал ничего другого в своей жизни. Он понимал, что от этого зависит даже не жизнь. То есть не физическое ее спасение. Жизнь, в конце концов, можно было сохранить. Есть британский паспорт, есть возможность в любую секунду оказаться на берегах вонючей Темзы, откуда, как и с Дона, выдачи нет.
Нет. Он должен был услышать то, что жаждала знать каждая клеточка его тела, то есть простые слова, которые произнесет один его давний знакомый, проведший значительную часть своей непутевой жизни в знаменитом мордовском лагере под названием "Отлян". Он скажет деловито: "Николай Алексеевич! Все идет по плану!" И если эти золотые слова прозвучат, то для Коли Дибаева это будет означать: жизнь не меняется в самом главном – в том, что он по-прежнему остается одним из самых могущественных людей в России. В том, что продолжается любимая его жизненная забава – повелевание людьми. Даже сама жизнь была для Дибаева не столько хороша, сколько возможность управлять человеческими судьбами.
Он однажды всерьез задумался над тем, почему у него никак не получается удачно жениться. Нет, он вовсе не был женоненавистником, а, скорее, наоборот, относил себя к ценителям женской красоты. Он мог всерьез увлечься женщиной и даже, как ему казалось, полюбить ее. Но все кончалось крахом после того, как любую понравившуюся ему бабу он немедленно пытался превратить в рабыню. Если это ему удавалось, он переламывал ей кости, иногда – в прямом и всегда в переносном смысле, а потом вышвыривал из своей жизни раз и навсегда, причем вместе с детьми, тещами, квартирами и штампами в паспорте.
Надо отдать ему должное – он не мелочился: ни одна из его жен не имела к нему имущественных претензий. Особенно последняя, которую он выпер за границу, переписав на нее всю свою недвижимость.
Если же женщина сопротивлялась, то превращалась для Дибаева в лютого врага, с которым он мог вести многолетнюю войну, доставлявшую удовольствие любой маленькой победой и царапавшую душу каждой неудачей. Ему не нужна была женщина-рабыня, самостоятельность и достоинство в слабом поле необходимы были ему как стимул для того, чтобы продолжить схватку, мастерски додавить подругу до состояния рабства, а потом торжественно вышвырнуть на золотую "рублевскую" помойку.
Здесь была и другая проблема – сексуальная. Дибаев не мог получить удовольствие в постели, если не гонял перепуганную насмерть партнершу по комнате, не орал на нее матом и не запугивал тем, что сварит ее в кипятке. И если ему удавалось довести ее до предсмертного ужаса – а он, как опытный психолог, всегда мог отличить имитацию страха от страха реального, – только тогда он ощущал себя истинным победителем и совершал свои самые выдающиеся постельные подвиги.
С учетом данного обстоятельства половую жизнь Дибаев вел преимущественно не с женами и постоянными любовницами, а с женским контингентом, с которым щедро рассчитывался по итогам своих весьма зловещих и отнюдь не безобидных игрищ. Ибо одну впечатлительную даму пришлось-таки откачивать в карете "скорой помощи", после того как Николай Алексеевич чуть было не утопил ее в ванне в пылу своих любовных утех.
Но однажды случился с Николаем полнейший конфуз, да такой звонкий – что называется, на всю Ивановскую, то есть на всю площадь перед Кремлевским Дворцом съездов.
Понравились Дибаеву стройные ножки одной смуглянки. Был он к этому времени весьма накачан коньяком разлива подмосковной фабрики "Черноголовка" (в Кремле действует неписаное правило: на приемах подавать только отечественные продукты и напитки).
Так вот наш герой, ожидая автомобиль, увидел, что из служебного бокового входа выходит хрупкая миловидная дама. Дибаев, плохо соображая, что делает, бесцеремонно обхватил женщину сзади, приподнял и этаким макаром попытался погрузить ее в авто.
К удивлению всех наблюдавших эту безобразную сцену, дама не только не растерялась, но действовала четко по законам самозащиты от неожиданного нападения сзади. Поскольку ее ноги находились в воздухе и не соприкасались с землей, она пяткой резко нанесла удар по голени нападавшему, которого она к этому моменту еще не видела. Кто знает, удар очень чувствительный. Дибаев от боли тут же опустил жертву на землю.
А дальше в течение нескольких секунд зрители увидели и вовсе неожиданное продолжение. Дама, улыбаясь и небрежно отряхивая пальто, что-то односложно ответила Дибаеву на его шепот на ухо, отчего тот удивленно отшатнулся и открыл рот. Пара служивых, стоявших прямо на ступеньках Кремлевского Дворца съездов, в чьи обязанности, собственно, и входило поддерживать спускавшийся по ступенькам люд и следить за порядком, дальнейшую картину описывали так.
Хрупкая мадам, не стесняясь демонстрировать красивое нижнее белье, применила классический прием джиу-джитцу: одной ногой она ударила противника под сгиб коленной чашечки, и тут же вторая нога, вывернутой параллельно земле стопой, нанесла встречный удар – тоже под колено, но спереди.
При умелом исполнении этот прием гарантировал сопернику тяжелую травму. Правда, в данном случае завершающий удар был недостаточно тяжел. Но и его хватило, чтобы высокое тело Николая Алексеевича рухнуло навзничь с весьма характерным резким выдохом – так обычно падают, когда не успевают сгруппироваться и больно ушибают спину.
Ася (а это была она) села в другую подъехавшую машину и быстро покинула поле битвы.
Это был единственный случай, когда Дибаев не отомстил за полученное унижение.
Во-первых, он был сильно пьян, поэтому ни номер машины, ни даму не запомнил. Ну и потом он посчитал, что она могла оказаться женой какого-нибудь высокого начальника, с которым в очередной раз идти на конфликт не хотелось – конфликтов Дибаеву и без того хватало.
Дежурные менты божились, что ничего не видели. И Дибаев решил, что лучше всего смириться с этим мимолетным позором и считать инцидент исчерпанным.
Он лишь в очередной раз жестко корил себя за то, что нарушил свой же принцип: никогда не напиваться на публичных мероприятиях. Дело в том, что Николай Алексеевич серьезно страдал традиционным российским недугом, именуемым бытовым алкоголизмом, и знал за собой грешок – пьяным его тянуло на подвиги.
В то же время Коля Дибаев был алкоголик особого рода.
Во-первых, он умел это скрывать. Его смуглая и матовая кожа всегда имела опрятный вид, а похмельная припухлость придавала ему образ человека, несколько ночей корпевшего над докладом шефу.
Во-вторых, в состоянии самого страшного и всеуничтожающего похмелья он мог в нужное время подняться – будь то хоть четыре часа утра, – прибыть на работу и в автоматическом режиме функционировать ровно столько, сколько требовалось для выполнения поставленной задачи. Потом он падал без памяти и не мог даже приблизительно воспроизвести, что же он так успешно делал все предыдущие часы.
Он даже с перегарным запахом научился бороться. И это была вовсе не традиционная жвачка, дающая в сочетании с перегаром запах "Тройного" одеколона, накрывающий окружающих при каждом чересчур интенсивном выдохе.