- Это выходит за рамки операции "Бандура". Такую комбинацию надо готовить, согласовывать с Абакумовым. Но не в этом дело. Мне кажется, Волков слабоват, не осилит. Здесь артист нужен, такой, как Степанов. А "Балтиец" может завалиться на допросах. Его будут трясти. И не какие-то фельдфебели из школы диверсантов, а опытные контрразведчики "третьего абвера". На чем-то они его да поймают. И сам сгинет, и игру придется прикрыть. Пусть еще месяц-другой "собирается", а потом дадим радио, что "ушел". А уж когда придет, "Бандура" за то не отвечает… Нам сейчас врача принять надо, врача, а там посмотрим. Действуйте, майор!
- Садитесь, Иванов, - Елкин подвинул курсанту стул, снял фуражку и ремень и развалился в потертом старинном кресле. - Сколько прыжков с парашютом вы уже совершили?
- Один, - скромно ответил невысокий лысоватый человек лет сорока.
- Маловато. Второй придется выполнять над вражеской территорией. Отряду Волкова, который работает в Калининской области, срочно нужен врач. Во время десантирования здорово покалечился командир посланной им на подмогу группы. Не знаю, что вы там сможете сделать, но мне приказано подобрать доктора, а доктор вы у нас один. Так что…
- Но я… - промямлил Иванов.
- Что?.. Прыгать вы не умеете, стрелять не хотите…
Елкин вспомнил, как учил этого бестолкового одессита ловить цель на мушку. Иванов талдычил, что ему это не пригодится, что врач не солдат и его долг - возвращать людей к жизни, а не убивать.
"Стреляйте, доктор, стреляйте! Если этого не сделаете вы, за вас это сделают другие, те, что будут стоять напротив! Запомните, доктор, главный рецепт здоровья: на войне живет дольше тот, кто стреляет лучше!" - наставлял его Елкин.
Иванова месяц назад привезли в разведшколу из лагеря советских военнопленных в Восточной Пруссии. Руководство абверкоманды решило устроить в тылу у русских свой госпиталь, который смог бы латать раненых, лечить заболевших агентов, действовавших на северо-западе СССР. Идею одобрили в Берлине. Новое начальство из СД, куда передали абвер после отставки адмирала Канариса, увидело в этой затее некий знак: раз немецкая разведка посылает глубоко за линию фронта медицинский персонал, значит, диверсионные операции приобретают массовый и постоянный характер, а партизанское движение на территории Советского Союза растет и ширится. Скептики из старого абвера посмеивались и говорили, что эта авантюра к подлинной разведке отношения не имеет.
Иванов слышал, что ему предстоит выполнить ответственное задание, его начали готовить к переброске и организации госпиталя, подыскивали медсестер, и вдруг - "полетите завтра"… Лететь Иванову не хотелось; его вполне устраивало нынешнее положение. В Опене он жил в отдельной комнате, питался вместе с лагерным начальством, получал зарплату, которой вполне хватало, чтобы иногда "кутнуть", поесть сладкого, выкурить хорошую сигарету и даже отложить на "черный день", хотя… Трудно было представить дни, "чернее" проведенных в фашистском плену. Но Борис Семенович Иванов, выпускник Одесского медицинского института, до войны начавший кропать диссертацию, побывавший в партии, послуживший в армии, помотавшийся по немецким лагерям, к 37 прожитым годам привил себе некий философский вирус, отторгавший скепсис и уныние. "Жизнь продолжается даже тогда, когда палач занес над тобой свой остро отточенный инструмент. Пока летит секира, еще есть время взглянуть на мир и подумать: если палача сейчас разобьет паралич, главное, чтобы выпавший из его рук топор не повредил мне прическу".
- Так, Иванов, - пропищал своим тонким голосом Елкин, - сейчас мы пойдем к лейтенанту Маю, он хотел с вами поговорить. Если спросит о вашей готовности, скажете, что трижды прыгали с парашютом и в воздухе чувствуете себя отлично.
Они миновали учебный корпус и переступили порог прохладного одноэтажного домика, где размещалось руководство лагеря окончательной подготовки агентуры.
Лейтенант Май, высокий немец лет 30 с небольшим, бросил на стол папку с личным делом Иванова, закрыл сейф, в котором он помимо документов постоянно держал бутылку коньяка, и кивком указал на стоящие возле стены стулья.
- Иванов Борис Семенович, - прочитал он титульный лист дела и внимательно посмотрел на доктора. - А почему у вас такая странная фамилия?
- Иванов… - растерянно промямлил врач, - самая обычная фамилия…
- Вы же из Одессы?
- Да.
- Борис Семенович?
- Да.
- И вдруг - Иванов… Мне казалось, что в Одессе живут одни евреи. Исключение составлял наш бывший шеф, начальник "Валли-1" майор Баун, но он уехал оттуда в детстве.
Повисла тягостная пауза. Иванов мял в руках пилотку, Елкин уставился на висящий за спиной лейтенанта портрет Гитлера. Май с блуждающей по губам улыбкой поглядывал то на одного, то на другого…
- Так вы Иванов? - переспросил Май.
- Да, герр лейтенант.
- Ну, что ж, наверное, так бывает… Вы готовы выполнить важное задание рейха?
- Да, герр лейтанант! - вскочил врач.
- Сидите, сидите. Ваши соображения по организации госпиталя я прочитал, мне все понравилось… Единственное… А медицинский персонал из женщин не создаст проблемы с дисциплиной в диверсионном отряде?
- Надо подобрать таких женщин, чтобы никто не смог и подумать о чем-то ином, кроме выполнения задания рейха, герр лейтенант, - отчеканил Иванов.
- Вот как? - улыбнулся Май. - Нет, вы точно не Иванов… Хорошо, во время вашего отсутствия этим займется фельдфебель Елкин.
- Слушаюсь, герр лейтенант, - на всякий случай вскочил Елкин.
- Помимо этого, у вас будет еще одно поручение. Передадите на словах Волкову и лейтенанту Мулину, чтобы они подыскивали сносную площадку для посадки самолета. В ближайшем будущем на фронте произойдут серьезные перемены, и отряд в русском тылу станет одной из опорных точек в наших наступательных операциях. Накануне событий руководство абверкоманды хочет лично посмотреть, как живут и работают наши люди. Возможно, на обратном пути кого-то мы возьмем с собой, дадим ему небольшой отпуск, пусть отдохнет. Если лесной аэродром окажется надежным, такие рейсы станут постоянными, агенты будут летать во вражеский тыл как на работу: три недели, месяц - и на отдых в Германию… Вас удивляет мой оптимизм?
- Нисколько, герр лейтенант! - пропищал Елкин.
- Тогда вы олух, Елкин, и вам место в гестапо…
Елкин покрылся холодным потом.
- …там работают такие же олухи, как и вы, - закончил фразу Май.
Елкин перевел дух.
- Наши инженеры завершают испытания принципиально нового оружия, которое в корне изменит ход военных действий. Надеемся, что это произойдет уже в ближайшее время. И мы должны быть готовы к переменам. Когда вылетает Иванов? - Май повернулся к Елкину.
- Как только позволит погода.
- А где ваши родственники, Иванов? - переменил тему разговора Май.
- Жена, Иванова Надежда Викторовна, скорее всего, в Одессе, а маленький сын у бабушки. Но я давно не имел вестей из дома.
- Хорошо, мы постараемся узнать что-нибудь о ваших близких, - пообещал лейтенант и кивнул, давая понять, что аудиенция окончена.
Когда за посетителями захлопнулась дверь, Май вытащил из сейфа коньяк, налил в широкий бокал, пригубил и достал из папки с надписью "Иванов" небольшой листок. Это было сообщение, полученное утром от агента, работавшего в структуре румынской разведки во время оккупации Одессы. Агент сообщал, что некий майор "сигуранцы" на протяжении всего периода пребывания в Одессе союзных войск имел тесную связь с Ивановой Надеждой Викторовной, выпускницей Одесского медицинского института. Их видели в театрах, ресторанах. Иванова хотела уехать с майором в Румынию, но не сумела. Дальнейшая ее судьба не известна.
Донесение было получено в связи с разработкой румынского майора, показавшегося абверу подозрительным, и фамилия Ивановой мелькнула там случайно. А тут пришел запрос от Мая, который наводил справки о готовых к заброске агентах. Данные совпали, депешу отправили в "Абверкоманду 204".
"Не надо ему пока об этом знать, - подумал лейтенант, - пусть спокойно летит на задание". Он положил листок в папку и захлопнул в сейф.
Глава одиннадцатая. Иванов
- Доктор!.. Доктор!.. - переодетый Степанов "Сомов" и лейтенант Мулин, помигивая фонариками, пытались отыскать среди деревьев белое пятно парашюта.
Только что самолет, покрутившись над кострами, сбросил груз и повернул на запад.
- Как они в 41-м до Москвы дошли с такими летчиками, - ворчал Степанов, - два мешка и одного мужика точно сбросить не могут… И ведь, наверняка, не самые плохие летают: в одиночку переть через линию фронта на тихоходном тарантасе, без прикрытия истребителей - тут ас нужен. А как доходит до выброски - на тебе, мазилы косоглазые! Им только в парке на карусели кататься. Ну, Геринг… ну, толстожопый… вот доберемся до тебя, я тебе припомню наши мучения… Чтоб ты так ложкой в рот попадал, как нам груз сбрасываешь. Слышь, Мулин, а может, они просто халтурят? Мол, мы вас до места довезли, а дальше хоть трава не расти: слезайте, граждане, ваша остановка… А если хотите с комфортом - за дополнительную плату! Ха-ха… Ну, а чем он, рядовой шпион, "подмазать" может? Да ничем, кроме как "большое спасибо" сказать. Вот его, бедолагу, и кидают, куда ни попадя. Ну-ка, вон там, кажется, что-то мигнуло…
- Да, свет… Доктор! Доктор!.. Да он это, кому здесь еще фонарями светить. Пошли!
Шагов через пятьдесят они увидели человека, стягивающего с дерева парашютные стропы. Услышав треск веток под ногами, он бросил свое занятие и двинулся навстречу фонарику.
- Ну, наконец-то, доктор! Мы вас так ждали! - почти крикнул Мулин и радостно обхватил парашютиста.
- С приземлением, доктор! - подключился к объятиям Степанов. - А вещички ваши, кажется, немного в стороне должны лежать… Найдем!
- Вы Мулин? - врач вопросительно посмотрел на Степанова.
- Нет, я Сомов, - улыбнулся тот.
- Я Мулин, - кивнул лейтенант, - командир группы. С приземлением доктор.
- Спасибо! - радости в голосе врача заметно не было. - Долго летели, но, слава богу, без неприятностей; линию фронта миновали удачно. А красивое зрелище, я вам скажу…
- Да, если смотреть сверху, когда в тебя не стреляют, - ухмыльнулся Мулин.
- Ладно, все разговоры потом… Вы себя-то не назвали, доктор, - протянул руку для знакомства Степанов.
- Ах, да, простите, второй раз в жизни прыгал, - все в голове кругом идет… Иванов Борис Семенович.
- Пошли, Борис Семенович, нам еще ваш багаж найти надо - и к кострам, нас там уже заждались и водка согрелась. Пошли! Сгребай парашют…
"Посылку" нашли быстро, и через полчаса Иванов уже знакомился с радистом Платоновым и "дезертиром Мартисовым".
- Соловья баснями не кормят, садитесь, где стоите, Мартисов, наливай! - командовал "Сомов", ухаживая за гостем и командиром. Мулин снисходительно позволял подхалимаж.
- Ну, давайте за встречу, закусим, чем абвер в прошлый раз послал, а потом поговорим. С благополучным прибытием вас, доктор! - Мулин отхлебнул из алюминиевой кружки, поморщился, нюхнул кусок хлеба и полез ножом в банку с тушенкой.
- А вас, Борис Семенович, одного в таком самолете катали? - поинтересовался "Сомов", откусывая огурец.
- Нет, кроме меня летело еще пять человек.
- Они раньше сошли? - не унимался "Сомов".
- Да, часа за полтора. Хорошо вооруженная группа, все с ППШ. И груз с ними был немалый, тюков 20, если не больше. Долго сбрасывали, я аж замерз… А минут за сорок до моей цели сбросили еще тюков 15. Наверное, где-то рядом действует еще один отряд.
- Наливай, Мартисов, надо доктора согреть, - скомандовал "Сомов".
"Мартисов" разлил водку по кружкам, из мятого, но чистого ведерка достал несколько соленых огурцов, выложил на расстеленную плащ-палатку.
- За то, что о нас помнят "наши товарищи", - поднял кружку "Сомов" и залпом выпил. - Что там творится-то, в нашем тылу, в немецком? Расскажите, а то у нас здесь одна советская пропаганда, а по радио много не услышишь - Платонов батареи жалеет.
- Всех русских мобилизуют в РОА, к Власову; готовится генеральное наступление. Когда, понятно, не говорят, но, скорее всего, в конце лета. Начальство возлагает большие надежды на ваш отряд, Мулин.
- На наш отряд, на наш, - вы теперь с нами, доктор, - уточнил Мулин.
- Да, и видимо, надолго. Мне приказано развернуть здесь госпиталь. Вероятно, предстоят серьезные бои.
- Госпиталь? - оживился "Сомов", - так это и медсестры будут?..
- А какой же госпиталь без них, - потер руки "Мартисов", - вот это по-нашему, а то мы здесь совсем одичали без баб…
- Без женской ласки, Мартисов, ты ж культурный человек, хоть и живешь в лесу, - укоризненно поправил "Сомов".
- Хватит зубоскалить, у вас одно на уме! - прикрикнул Мулин.
- Виноват, командир, больше не повторится, - притих "Мартисов" и незаметно подмигнул "Сомову": во дает лейтенант!
- А у вас, я смотрю, строго, - заметил Иванов.
- А как же, у нас если что - командир семь шкур спустит. Когда Волков заправлял, было попроще. А лейтенант прилетел - всем хвосты прищемил! Если так дело дальше пойдет, скоро строевой подготовкой заниматься начнем, - засмеялся "Сомов". - А вы, доктор, от строгости, наверное, там отвыкли?
Иванов вздохнул, внимательно посмотрел на "Сомова" и мотнул головой:
- У меня это "удовольствие" тянется с июля 41-го, как в плен попал.
- Вы о чем? - вроде не расслышал "Сомов".
- О строгости… Налейте, что ли, еще, давно не сидел в такой приятной компании.
- Еще насидитесь, доктор, - по-простецки пообещал "Сомов". - А ты чего, Мартисов? Наливай! Гулять так гулять, теперь нам не страшно - с нами медицина!
Выпили еще, закусили, потянулись к табаку.
- Конечно, не все и в плену складывалось плохо, - начал врач. - Поначалу было трудно, а потом как-то привык. Да и профессия помогала: лечил всех - и немцев, и красноармейцев. Как врачу мне поблажки делали: комнатка у меня в лагере была, зарплата.
- Это где? - спросил Мулин.
- В Гохенштайне, в Восточной Пруссии.
- И что, даже в лагерях выздоравливали? - с недоверием произнес "Сомов".
- Даже в лагерях. В 41-м меня раненого немцы принесли в какой-то сарайчик. Очухался, осмотрелся, увидел одного офицера. Артиллерист, старший лейтенант по фамилии Филькин, повреждены оба глаза. Молодой парень, симпатичный, крепкий и калека на всю жизнь… А потом случайно наткнулся на него в Гродненском лагере, в Белоруссии. Меня уже тогда немцы использовали как врача. Начал заниматься глазами этого Филькина и, что же вы думаете, кое-что удалось: левый глаз стал видеть. Конечно, не так, как раньше, но по лагерю Филькин сам передвигался! А то бы пристрелили его, чтоб не вертелся под ногами…
- Значит, красноармейцев лечили, доктор? Глаза им чинили, чтоб они в нас стреляли без промаха? - прищурился "Сомов".
- Лечил! Что ж меня теперь за это - к стенке? Немцы не поставили, а вы, Сомов, уже, похоже, прицелились!
- Да нет, вы не обижайтесь, доктор, это я так, для острастки, чтоб вы не перепутали, в какой партизанский отряд попали… А немцы и впрямь вас жалели.
- Кто им нужен, того они жалеют, кормят, лечат. В Гохенштайне был один барак. Стоял отдельно от остальных, за тремя рядами колючей проволоки. Назывался "Зондерлагерь 74". Обслуживали его исключительно сами немцы из лагерного госпиталя. Там содержалось четыре советских генерала и с полсотни старших офицеров. Летом 43-го привезли туда тяжело раненного майора-летчика. Смотрю - несут его в наш лазарет, рядом идут два гестаповца. Принесли, и ко мне: "Иванов, будешь оперировать! И смотри, чтобы летчик был жив. Если умрет - пойдешь вслед за ним". Я поковырялся, зашил, говорю: "Его надо оставить в госпитале". Гестапо ни в какую! Видать, тот майор важнее генералов был. "Будешь ходить и лечить его там!" - в "Зондерлагере" то есть. С месяц я каждый день наведывался к летчику, все хотел поговорить, узнать, кто он, откуда. Но гестаповский офицер не отходил от нас ни на шаг, и попробуй, заикнись с этим летчиком о чем-то кроме ранения - к стенке! Так и сказали…
- И что же это за летчик такой был?
- Ходили по лагерю слухи, то ли сын, то ли племянник чей-то из кремлевской верхушки…
- Ты смотри… А сами-то немцы знали, кто он такой? - заинтересовался Платонов.
- А черт их разберет, может, и знали, может, подозревали, - Иванов изрядно захмелел. Он становился все разговорчивее, часто курил. - Они смешные, немцы. В Гродненском лагере дело было. Приходит как-то ко мне переводчик гестапо с чернявым военнопленным. "Иванов, - говорит, - посмотри-ка внимательнее и скажи, не еврей ли этот лупоглазый?" Я плечами пожал, сказал, что медосмотр такого диагноза не ставит. На следующий день этот гестаповец приводит ко мне еще пару новеньких. "А эти не евреи?" - спрашивает. Я опять плечами пожал, не могу, говорю, определить. Тогда этот хмырь из гестапо ко мне - "а ты сам, Иванов, не из евреев?" Я не выдержал, пошел к немецкому врачу Шульцу, сказал на свой страх и риск, что если еще раз ко мне приведут кого-нибудь на предмет определения национальности, я не буду оперировать, пусть отправляют назад в лагерь. Шульц посмеялся, но с кем-то из лагерного начальства поговорил, больше я этих гестаповцев в госпитале не видел. Хотя недели две боялся, что уж если придут, то наверняка за мной… Выпьем, что ли?..
- А вы откуда родом, доктор? - поинтересовался "Сомов", разливая по кружкам водку.
- Из Одессы.
- А-а… Так вы сами-то…
- Слушай, Мулин, - перешел на "ты" доктор, - у тебя здесь гестапо, а не разведгруппа абвера.
- Да он шутит, - успокоил Иванова лейтенант, - он у нас артист.
- Это точно, - подтвердил "Сомов", - я и спеть, и сплясать… и даже фокусы могу…
- А ну, покажи, - попросил врач.
- Пока не время, еще не пели, а фокусы у нас после песен… "По диким степям Забайкалья…" - неожиданно сильным, приятным голосом затянул "Сомов".
- "Где золото роют в горах!" - подхватила компания.
- "Бродяга, судьбу проклиная", - попытался пробасить доктор.
- "Тащился с сумой на плечах", - пропели все хором.
- Вот, вот, и я про суму, - перекрикивая песню, возник "Мартисов", - вы тут пока пойте, а мы с Платоновым пойдем, багаж разберем.
- Там новые батареи должны быть, а нам через два часа на связь выходить, утро скоро.
- "Бродяга Байкал переехал, навстречу родимая мать!" - разносилось по лесу, наполненному предрассветной свежестью.
Со стороны могло показаться, что у костра на привале собрались охотники, чтобы отдохнуть в дружеском, мужском кругу. Гулянка удалась на славу, лица отливали малиновым цветом, глаза озорно искрились, улыбки не сходили с губ. "…Ах, здравствуй, ах, здравствуй, мамаша!"… А зверь?.. Ах, да, зверь… Пусть гуляет зверь до следующих выходных…
Наблюдатель, объявись он невзначай в этом лесу, оцепленном бойцами спецбатальона "Смерш", не ошибся бы: на полянке и впрямь уселись в кружок охотники, правда, один из них еще не знал, что он и есть добыча, что Управлением контрразведки 2-го Прибалтийского фронта ему отмерено еще от силы полчаса ощущать себя равным среди поющих, смеющихся, наливающих…