- И скажем! - крикнул он. - Вы, товарищи, чего хотите? Чего горланите? Штурмовать? Так. А мы вот, из штаба, говорим вам: нельзя. Рано. А кто бунтовать будет - расстреляем.
- О-го! - крикнул чей-то озорной и веселый голос. - Попробуй, стрельни.
- Ти-хо! - гаркнул Устинов. - Не испугаешь. Видали таких. Так вот: нельзя, товарищи, штурмовать. Рано. У белых арсенал, а у нас что? Шесть трехдюймовок. С этим да с винтовками Полянска не взять. Врешь! А вот не сегодня - завтра прибудет бронепоезд, - тогда другое дело. Тогда ударим и с фронта и с тыла, сожмем в кольцо, задушим. Эка невидаль - "второй день стоим". Когда надо - и год постоим, да свое возьмем.
Снова выступил Башлаенко.
- Морочит, гад, - сказал он. - Какой там, к лешему, арсенал. Ну, десять пушек, ну, двадцать! Не справиться нам с этим? Это Устинов думает, что не справиться. Напугался он очень. Он, товарищи, военкомом был в Полянске. Он должен был биться до последнего. А он испугался, сбег. А теперь нас учить является. Да мы наперед тебя все знаем.
- Закомиссарился, дьявол! - крикнул тот же озорной высокий голос.
- Что верно, то верно, - сказал Башлаенко. - Па-садили мы их на свою голову, комиссаров-то этих. Куда ни плюнь, - все комиссар. В баню придешь помыться - и то комиссар - сидит, вшей считает. И смех, и грех, ей-богу. А Полянск-то мы возьмем в два счета. Почище форты брали. А не хотите - леший с вами, уйдем. Не наше это дело. Мы на фронт шли. Просили нас пособить. Мы сказали: "можно". А стоять тут мы не обязаны.
Снова заговорил Устинов:
- Тут нас Башлаенко винит, почему мы город сдали. А почему сдали? А потому, что все наличные силы отправили на фронт. Город оголили. Это была наша ошибка - и мы за нее ответим. Знаю. Но в трусости нас винить нечего. Не ты один, Башлаенко, форты брал. Гляди, чорт! - Устинов высоко поднял левую руку - на руке не хватало трех пальцев. - Это мне память от Колчака.
- Слыхали! - крикнул тот же голос.
На пенек не спеша взобрался Круглов, в своем прорезиненном пальто. Он внимательно, исподлобья оглядел толпу, почесал бородку, откашлялся в кулак и заговорил. Говорил он тихо, а слышно было всем.
- Кричишь, Башлаенко? - сказал он. - Кричи, кричи. Може, полегчает, а то давай вместе покричим. Кто кого? Ну! - Круглов посмотрел на Башлаенко, но тот выжидательно молчал. - Молчишь? Ну, ладно, помолчи. Дай мне сказать. Я тебя старше, - Круглов неторопливо откашлялся. - Я тебя, Башлаенко, знаю, - откашлявшись, проговорил он. - Я тебя уже встречал. Может, помнишь? В Екатеринодаре. Ну, вот. Скажу я про тебя так: боец ты хороший, верный боец, а смутьян, горлодер. Тогда-то, в прошлом-то году, это, может, и годилось. Время такое было. Митинговали. Мы митинговали, а нас били. Сперва - немцы. Потом - белые. Они по нам палят, а мы митингуем. А только время это прошло. Запомни, Башлаенко, заруби себе на носу: время митингования на фронте прошло. Теперь, брат, одно знай: повиноваться. Мы теперь бьемся организованно, и потому-то не нас бьют, а мы бьем. А что есть организация на фронте? Штаб. Штаб полка. Штаб дивизии. Штаб армии. Неладно что в штабе полка - доложи в штаб дивизии. Там разберутся. Не бойсь. Не генералы - свои сидят, свой брат. А приказ исполняй. Сказано ждать - жди. Дисциплины не знаешь? А уйти - не уйдешь. Врешь. Это, дорогой друг, будет контр-революция. За это по головке-то не погладят. Сам знаешь.
Круглов снова откашлялся, незаметно наблюдая толпу. Толпа жалась и молчала.
- Ты не ори. Ты в суть дела смотри, - заговорил Круглов опять. - А суть-то, товарищи, вот она: подымут, к примеру, два человека дубину в тридцать пудов. Что будет? Надорвутся. Покалечатся. А пятеро подняли - и не видно как. Так и тут: сейчас если штурмовать - народу положим гибель, а возьмем ли город - еще бабка надвое гадала. А подождем если бронепоезда…
Бах! - ударило вдруг где-то за городом и покатилось эхом по полям и холмам.
- Погоди, Фома, - примирительно сказал Башлаенко. - Послухай.
Бах! - ударило еще раз. И стало ясно: стреляют с вокзала по городу.
- Ух ты! - крикнул Башлаенко. - Бронепоезд!
Устинов махом взлетел на копя.
- Бойцы! Командиры! По местам!
Глава десятая
Бой на Осьме
Так начался бой за Полянск.
В два часа дня в бой вступила пехота. Наступление повели сразу с трех сторон. На "дачи" - так называлось западное предместье - наступали партизаны. С юга - лобовым ударом на мост - шли регулярные красноармейские частя - прибывшие на подмогу гарнизоны соседних городов. Левее их матросы и железнодорожники атаковали "низ", стараясь отрезать его от центра. Но белые предвидели этот ход. В течение ночи, мобилизовав население, они обвели "низ" двумя рядами окопов и засели там плотно. Матросов они встретили таким огнем, что те откатились, залегли, окопались. На попа их, дармоедов, не возьмешь! Чорта!
Успешнее шло дело у партизан. Без единого выстрела они подошли к "дачам". И тут наткнулись на небольшой отряд студентов. Студентов опрокинули и погнали. Но на помощь студентам спешили купцы-дружинники, а с ними были пулеметчики-офицеры. Партизаны потеснились, но не ушли. Они послали в штаб вестового: даешь подкрепление, а то "дачи" не удержать. Штаб ответил: "Направляем второй конный. Держитесь!"
Но решающим был бой у моста. Если бы красным удалось захватить мост, "низ" оказался бы меж двух огней: спереди - матросы, сзади - красноармейские части. Этого белые допустить не могли. Мост надо было удержать "во что бы то ни стало". На, худой конец - взорвать. Красным же "во что бы то ни стало" мост надо было взять. Три раза атаковали мост - и никак, ни в какую.
Тогда, уже под вечер, решились на смелый, отчаянный шаг. После усиленной артиллерийской подготовки в четвертый раз повели наступление на мост. А тем временем к городскому берегу, на полкилометра выше моста, подошли дубровцы на утлом своем суденышке. Белые их заметили поздно, когда те уже высадились. Дубровцы окопались на берегу и засели ждать ночи. Их было мало. Приходилось ждать подмоги. Подмогу же могли переправить только к ночи.
А бронепоезд маневрировал по путям и громил город. Суворовская площадь, где, по сведениям, помещался штаб обороны, уже горела. Тогда бронепоезд неторопливо и с толком принялся за Сенную.
Ирмэ лежал на склоне холма и смотрел на бой. Там, где он лежал, было тихо. Отряд Герша стоял в резерве, его пока не трогали. Ночью предполагалось перекинуть его к дубровцам. Ирмэ видел, как цепи красных, то припадая к земле, то подымаясь, то опять залегая, наступали в который раз на мост. Над ними с сухим треском рвалась шрапнель. Дальше - над городом - стоял дым, густой, как деготь. Город горел, а с вокзала раз за разом ухал бронепоезд.
"А правда, - подумал Ирмэ, - бронепоезд - большое дело".
Когда настала ночь и по небу протянулись длинные лучи прожекторов, к Ирмэ подошел Иоганн. Ирмэ удивился. С той ночи, как он стрелял в Степу, - было это третьего дня, а казалось - год, - Иоганн его обходил, не замечал, будто не было его в отряде. А тут сам подошел, далее заговорил.
- Мы пойдем в город, - сказал он. - Пора.
Ирмэ вскочил. Ого! Значит, не забыл Герш вчерашнего.
- Пошли! - сказал он.
Они спустились и пошли берегом. Шло их пятеро: Иоганн, Ирмэ, Иолэ Кузнецов и два парня, из тех, что пристали у хуторов за Ипатовкой. Шли долго в темноте, в тишине. Где-то позади ухали пушки, шарили прожекторы, люди бежали, стреляли, падали, а на реке было тихо. Только слабый отблеск далекого пожара отсвечивал в черной воде.
Вдруг - совсем близко - просвистела пуля, - стреляли с городского берега.
- Лечь! - шопотом приказал Иоганн.
Больше не стреляли. Должно быть, это была случайная, шальная пуля. Но Иоганн долго не разрешал подняться и двинуться дальше.
- На нас задача ответственная, - сердито сказал он Ирмэ. - Мы не имеем право рисковать и показать себя храбрыми.
Ирмэ понял, о чем речь. "Ладно, очкастая твоя душа, с той-то ночи и я поумнел!"
Он шел, зорко всматриваясь в темь - нет ли плота? Он не помнил: вытащил он его на берег, или оставил так. Худо, если плот снесло. Еще хуже, если заметили его белые и угнали на свою сторону.
- Стой! - сказал Иоганн. - Что это?
Это был плот. Но на плоту лежал человек. Человек был один. Он лежал и тихонько выл, скулил по-бабьи.
Ирмэ вскинул винтовку.
- Кто?
Слабый, прерывистый голос чуть слышно ответил:
- Я, - сказал голос. - Андрон!
- Какой Андрон? Ты чего тут?
- Раненый я.
- Да чего сюда-то забрался?
- Не знаю я, товарищ милой, - сказал голос. - Я вчера в беспамятстве был. Как меня тронуло, так я пошел и не знаю сам куда. А дошел до этого места и свалился.
- А куда тебя тронуло?
- В руку. И потом в голове больно. Вроде кто шилом в ухе сверлит. Дуже больно.
- Так, - тихо сказал Ирмэ. - Как же с ним быть-то?
- А я его доставлю до наших, - предложил Иолэ. - Мужик-то, видать, жидкий. Враз снесу - и назад.
- Хорошо, - сказал Иоганн. - Неси.
- Только уж вы, братцы, погодите, - сказал кузнец. - Я враз.
Он сгреб раненого в охапку и понес. Тот застонал.
- Тихо, земляк, тихо, - сказал Иолэ. - Ты меня, земляк, не расстраивай, а то я заплакать могу. Понял?
- Понял, - прошептал мужик.
Началась переправа на городской берег. Первыми перебрались Ирмэ и Иоганн - плот умещал только двоих. Потом Ирмэ вернулся за одним из парней. Этот, высадив Ирмэ, поплыл за товарищами. В это время показался Иолэ, запыхавшийся и веселый.
- Снес, - доложил он - В лазарет сдал. Теперь вези.
На городском берегу было безлюдно, тихо. Белые не позаботились даже часового тут поставить. Чего? Берег высокий, почти отвесный. Кто сюда полезет? Правда, у собора стояли пулеметы, даже шестидюймовка. Да это на тот случай, если бой перейдет на улицу.
Иоганн оставил всех на берегу, внизу. "Не шуметь, - сказал он, - лежать, как мертвый". А сам отправился в разведку. Сначала слышно было, как он пыхтит, карабкаясь в гору. Потом - осторожные его шаги. Потом - его не стало слышно.
Прошло много времени. Может быть, час. Иоганн не возвращался. Было тихо.
Вдруг - где-то близко - раздался страшной силы взрыв. В небо метнулся огромный пламень, осветив на миг реку, берег, собор. И сразу - со всех сторон - открылась стрельба. Должно быть, красные взорвали арсенал и пробились в город.
Голос Иоганна, не шопотом - громкий голос, - звал всех наверх. "Шнель! - кричал он. - Живо!" Ирмэ вскарабкался на гору и увидел, что площадь перед собором пуста, ни пулеметчиков, ни прислуги - ни души.
- Они бежали, - сказал Иоганн. - Я за ними смотрел. Они услыхали взрыв и бежали.
Бежали не один пулеметчики - бежал весь город. Это было не отступление - именно бегство, паника, разгром. Улицы полны были народу. Верховые, пешие, офицеры, студенты, купцы-дружинники, - все смешалось, все бежало. Красные, взяли мост и с боем подвигались вверх по Благовещенской. С "дач" напирали партизаны.
- Ого! - крикнул Ирмэ и кинулся на улицу, но Иоганн его остановил:
- Куда? Еще стрелять надо!
Он сел у пулемета, не спеша навел его на толпу и, прищурясь, открыл огонь. Толпа с криком метнулась от собора. Несколько человек офицеров, обнажив сабли, кинулись к собору, на пулемет. Их встретили ручной гранатой. Один упал. Остальные - попятились.
Ирмэ стоял на паперти собора и видел весь город. Да, дело к концу. Ясно. Вон, с юга подходят красноармейские части, с запада напирают партизаны, с "низа" подступают матросы. Центр зажат в кольце, горит. По освещенным улицам мечется одичалая толпа. И близко где-то гулко ухает: "ух-ты!" Арсенал, что ли?
А Иоганн, скрючившись, сидел у пулемета и стрелял, и все больше пустела площадь перед собором.
Вдруг на пустой площади показались редкие цепи красных. Они шли осторожно, пригибаясь к земле. Иоганн бросил пулемет, кинулся навстречу.
- Сюда, товарищи! - кричал он. - Сюда!
Ирмэ - впервые в этот вечер - вдруг вспомнил о Неахе. Как с ним? Хорошо бы найти ребят, - Хаче, Алтера. Или Башлаенко.
- Сбегаю я на часок в отряд, а? - Сказал он Иоганну. - Я враз, знаешь.
- Иди, - сказал Иоганн. - Но скоро назад.
- Долго ли? - сказал Ирмэ. - Раз-два!
И, сбегая по ступенькам, крикнул весело, как когда-то в Рядах:
- Одна нога - здесь, другая - там. Гоп!
Глава одиннадцатая
Неах
Стрельба не утихала. Где-то на каких-то улицах еще налили. Бой затухал и палили больше в воздух - страху ради, буржуев попугать. "Низ", набережные, почти все центры были уже заняты красными. По Благовещенской проходили красноармейские части, направляясь к казармам, расположенным в районе "дач". На углах, на перекрестках, у моста - стояли патрули, проверяли у прохожих документы, подозрительных задерживали. Но над балконом совета еще трепыхался трехцветный флаг, - пускай его, возиться некогда!
Ирмэ дошел до моста и остановился. Ляд его знает, куда тут повернуть, где он, отряд-то? Будто думали его перекинуть к дубровцам. Но к дубровцам Ирмэ не пропустили - берег был оцеплен, тушили арсенал. Ирмэ стоял, смотрел по сторонам - не попадется ли кто знакомый. И точно: навстречу брел Игнат.
- Игнат! - окликнул его Ирмэ. - Где наши, не знаешь?
- Как не знать, - сказал Игнат. - На "низу". Нас, видишь ли, двинули к матросам, на подспорье, то есть, а то им, понимаешь, одним-то окопы было не взять. Народу положили - гурт, а окопы…
Ирмэ не дослушал, махнул рукой и побежал на "низ". Первый, кого он увидел, был Алтер. Он сидел на крылечке одноэтажного какого-то дома - бинтовал левую свою ногу. Нога была в крови.
- Хорошо, рыжий, что п-пришел, - сказал он, - тут Неах.
- Где?
- Тут, - Алтер кивнул в сторону двери.
Ирмэ вскочил на крыльцо, рванул дверь, вошел. За ним, негромко охая, заковылял Алтер.
В маленькой комнате, слабо освещенной керосиновой лампой, спиной к двери на табурете сидела женщина и кормила грудью ребенка. Другой ребенок, мальчик лет шести, примостился у ее ног, на полу. Зажав между зубами палец, он упорно и тупо смотрел в угол. Там, в углу, на соломенной подстилке лежал Неах. Он лежал прямой, длинный, в забрызганных грязью матросских штанах, босой. Нос его побелел, обострился, рот был открыт, глаза - закрыты. На щеках пробивалась черная бородка.
Неах был мертв.
У его изголовья, как часовой, стоял Хаче, сумрачный и тяжелый, в башлыке и в больших сапогах. Шапку он держал в руке. Ирмэ - почему-то на цыпочках - подошел, стал рядом. Хаче оглянулся, но ничего не сказал. Ирмэ тоже молчал.
Значит, так. Убили Неаха. Вот он лежит, прямой и длинный. Какой длинный, однако! Ирмэ стиснул зубы. Нельзя плакать. А щемит. Эх, ты!
- Нашел-то его Башлаенко, - прошептал сзади Алтер.
- Где?
- Тут близко.
За окном по узкой улице с грохотом проезжала обозная тележка. Сипловатый голос возницы весело кому-то крикнул: "Сторонись, старая, зашибу!" Пронзительно заплакал ребенок - женщина встала, чтоб оправить фитиль: лампа чадила. Потом женщина вернулась на место, - ребенок затих, только довольно посапывал. Слышалась отдаленная беспорядочная стрельба.
Хаче так же молчаливо отошел и сел на подоконник. Подоконник был низкий, у самого пола. Скрутил цигарку, закурил. Шапку, чтоб не мешала, он нахлобучил на колено.
Ирмэ стоял, смотрел на Неаха и, осторожно почесывая подбородок, думал. Так. Вот и убили Неаха. Пять лет пропадал. Встретились. И на другой день - на тебе - убили. Убили-таки, гады!
- Да-а, - Алтер вздохнул. - А помнишь, к-как мы с ним по огородам-то р-рыскали?
Да. Было. Раз вот забрались они на огород к Айзику Черняку, а там - Степа. Бежали тогда без оглядки до самого до моста. А потом, на площади, брандмейстер, Мейлех, - он теперь где-то на деникинском, - кричал: "По домам! Шагом арш!"
А перед самой войной плыли они как-то с Неахом на плоту по Мерее. Вдруг Монька с берега: "Причаливай, босяки!" Где-то он тут, Монька. Верно, сцапали его наши. Гадипа!
- А сторожки? - сказал Алтер.
"Еще бы! Ночь теплая, тихая. Шляндаешь по улицам, руки в карманах, ногами пыль загребаешь и свистишь. На все Ряды. А Бенче-хромой бегает по дому, свечу ищет "по случаю именин его величества".
Ирмэ устал стоять. Он придвинул к окну табурет. Сел.
- А Нохема-то помнишь?
- Ну, как не помнить? Ведь это же все совсем недавно. Лет пять-шесть. Однако, и время же было! Оно конечно - и бобы, и плоты, и сторожки. А все же - до чего подлое было время! Он-то, Ирмэ, еще туда-сюда. Меер тогда был здоровый и работал, как вол. А вот ему, Неаху, каково-то было? Батька, Нохем, больной, чахоточный. Неаха лупит. Гутэ лупит, а Гутэ визжит на все Ряды. И холодно. И голодно. Работы нет. Откуда? Вокруг в деревнях мужики едят кору с мякиной. Не до сапог нм. Ну, жисть была!
Ирмэ вспомнил вчерашний свой разговор с Неахом. "Улицу Сапожников, чортову канаву, - говорил Неах, - срыть или спалить. Какая это улица? Гроб. Могила".
- Верно. Срыть или спалить, чтоб места того не найти, где она стояла!
- Уж это так! - сказал Ирмэ вслух.
Хаче зашевелился на своем подоконнике.
- Что - так?
- Кончаются, говорю, Ряды, - тихо сказал Ирмэ.
- Да, - задумчиво проговорил Хаче. - Это верно. И чорт с ними. Жалеть нечего.
- Жалеть нечего, - подтвердил и Алтер.
Ирмэ вспомнил:
"…а на "ваху", за Мереей, построить новые Ряды. Дома чтоб большие, светлые. Зимой дров давать сколько хоть - на, топи. И хлеба сколько хошь - ешь-объедайся Жри, леший. А ведь будет это, рыжий, знаешь".
Эх ты. Неах, Неах! Рано ты погиб! Рано ты погиб, товарищ!
Скрипнула дверь, и в комнату вошел Башлаенко. Ирмэ посмотрел и сразу его даже не узнал. Не тот это. Башлаенко, который вчера горло драл на митинге. Тот - скандалист, буян. А этот - тихий. Вот он снял шапку и стоит как виноватый. Даже усы, казацкие его усы, - и не глядят сокрушенно как-то, висят двумя сосульками. Он мнется на месте, часто моргает и всей пятерней скребет затылок.
- Эх! - проговорил он наконец. - Загубили у меня хлопца! - Помолчал и опять, тихо, так тихо, что Ирмэ с трудом расслышал: - Загубили у меня хлопца, дьяволы! Эх!
Махнул рукой, повернулся и - осторожно, на носках - пошел к двери. И сразу же за окном послышался его голос, громкий и сердитый:
- Мишка! куда пропал?
- У, боец! - почтительно вслед ему прошептал Алтер. - Посмотрел бы его в бою. Герой-человек!
Хаче встал, надел шапку.
- Хоронить-то когда будут, не знаешь? - спросил он Алтера.
- Завтра, в-верно.
- Ну, потопал я, - сказал Хаче. - Ты остаешься или как?
- Пойду уж, - сказал Алтер.
Ирмэ вспомнил, что и ему пора. "Иоганн ждет, - подумал он. - Ругается, верно".
Он в последний раз посмотрел на Неаха - хотелось запомнить, больше ведь его не увидишь. Эх ты, Неах, Неах!
- Они вам брат или кто? - певуче спросила женщина, хозяйка. Она раскачивалась на табурете, убаюкивая ребенка.
- Товарищ он нам, - сказал Ирмэ. - Друг.
- А какие они еще молодые. - Женщина негромко вздохнула. - Им бы еще жить да жить.