Журнальный вариант повести Юза Алешковского "Дедушка и музыка". Повесть опубликована в журнале "Костер" №№ 6–8 в 1967 году.
Юз Алешковский
Дедушка и музыка
1
В первый же день каникул отец сказал мне:
- Сегодня поедем в деревню к дедушке. Я взял отпуск на три дня.
У меня дух захватило от радости, но я спросил, притворившись равнодушным:
- А потом в лагерь?
- На все лето поедешь! - упрямо и зло сказал отец и добавил, наверно, подумав, что мне неохота в деревню. - Посмотри, на кого ты похож. Я в твои годы был в два раза выше. А лицо? Бледное, как черт знает что. Стыдно деду показываться. Чахлое ты дитя города. Кибернетические кружки и книжки, которые ты глотаешь, сделают тебя к тридцати годам стариком. Да! Да! Не улыбайся! С лысиной и одышкой. А там - инфаркт. И что дальше? Калека. И никакой от тебя пользы и радости ни людям, ни этой же кибернетике, ни самому тебе…
Отец еще что-то говорил насчет здорового тела и духа, а я смотрел на себя в зеркало и думал: "Ну, маленький, ну, бледный, ну, узкоплечий. Ну и что? Главное в человеке - мозги. А они у меня хорошо работают. Это все говорят. И лучше уж я буду я, а не Булкин - чемпион школы по боксу. Из-за этого бокса у него голова плохо работает по физике".
- Если тебя не заставишь - ты целый день будешь ходить голодный. Ты есть разучился! Ты бы о нас подумал! - крикнул отец.
- Скоро изобретут питательные таблетки. Правда, сначала для астронавтов, а потом для нас, чтобы не теряли время на еду, - сказал я.
- Дед тебя там поставит на ноги. И не бери ты с собой книжки! - сказал отец так умоляюще, как будто книжки были страшным ядом, подтачивающим мое здоровье. - Ты уже перевыполнил план по чтению на тысячу процентов.
- В книжках заключена информация, - сказал я, - она оседает в памяти, а потом всплывает. Чем больше я прочту сейчас, тем меньше времени потрачу в будущем.
- А не лопнет твоя голова от информации? - спросил отец, закипая. - И почему моя и мамина информация не оседает в твоей голове и не всплывает? Может быть, это плохая информация, когда тебе пользы желают? А?
- Информация не бывает плохой. Она бывает неверной, - вежливо, чтобы не заводить отца, ответил я.
- Значит, она неверная?
- По-моему, да, - сказал я.
- Иногда мне кажется, что я разговариваю с роботом, - задумчиво сказал отец. - Надо бы с самого начала водить тебя на мороз и заставлять работать. Фрукт парниковый!
- Человека нельзя насильно программировать. К сожалению, он пока что еще не робот, - заметил я.
- Короче говоря, никаких книжек! - потребовал отец. - Дай слово!
- Зачем слово? Я сам решил ничего не читать летом. Я же не маленький уже. Я уже са-мо-о-бу-ча-ю-щий-ся! Не могу же я себя правильно запрограммировать, а поступить лживо. Это недостойно человека. Я уже не говорю о роботе, - заявил я.
- Значит, ты совсем стал роботом? Самообучающимся, говоришь? Значит, обучать тебя уже никто не может? - Тут отец взорвался. - Простите, а высечь вас могут, если мое программирование не действует?
- Могут, - сказал я тихо. - Но это - нелепо. К примеру, тебе показалось, что электронная машина ошиблась, а ты по ней от злости - кувалдой!.. Полупроводники разбиты, реле разломаны. Нельзя и нелепо. Вот тебя бил дедушка?
- Ну, не то чтобы бил… так, крепко за грудки потряс. Он хотел сделать меня ветеринаром, а я не хотел и не стал, - признался отец.
- Вот видишь! Он потряс за грудки, и у тебя в голове что-то стряслось. И ты не стал ветеринаром, - схитрил я, и отец попался на удочку.
- Зато я стал модельщиком! Понял? Со мной академики советуются. Нет таких машин, чтобы умней моих рук были!
- Нет - значит будут, - сказал я. - Наши возможности безграничны. Подумаешь - модели из дерева! Мы скоро научим машины моделировать чувства!
Отец задумчиво посмотрел на свои руки, подобрел и спокойно сказал мне:
- Дурак.
- Значит, ты тоже был самообучающимся, если сам не послушал дедушку? - спросил я.
- Не путай, не путай! Мне было тогда восемнадцать. И я не ошибся. И вообще: вещи ты будешь собирать, самообучающийся?
- Да, - сказал я.
- Ну, спасибо. Как-то полегче стало, - сказал отец.
- Можно я возьму в деревню пластинки и проигрыватель? - спросил я.
- Зачем? - насторожился отец. - Ты же презираешь "симфонии" и "дрыгалки"?
"Дрыгалками" я называл джазовые пластинки.
- Мне нужно провести небольшой опыт. Я хочу убедиться в том, что одна биологическая загадка действительно существует.
- А отдых?!
- Проведение любопытного опыта и будет отдыхом. У меня же голова на плечах. А в ней - мозг. Что же ему простаивать? Знаешь, во что обходится простой электронной машины? И потом, я даже не буду слушать музыку. Она мне нужна только для опыта.
Отец брезгливо посмотрел на меня и задумался.
- Ладно, бери проигрыватель. Физик ты.
- От лирика слышу, - радостно парировал я.
2
Днем, когда отец ушел за билетами, я быстро сложил в рюкзак вещи и взялся за подготовку самых главных деталей своего плана - пластинок.
Мне нужно было взять с собой симфонии и джазовую музыку. Потому что недавно в старом номере журнала "Знание - сила" я прочитал заметку о влиянии музыки на рост растений.
Оказалось, что после порций джазовой музыки опытные растения вытянулись намного больше, чем растения, получившие порции "симфоний".
Я подумал, что если результат опытов не случаен, а это и должны были доказать мои опыты, то какие откроются возможности!
Десятки фантастических проектов замелькали у меня в голове и дух захватило от радости, когда отец сказал: "Поедешь на все лето".
"И вообще, не из-за того ли я такой маленький, что отец каждый вечер после работы заводит симфонии?"
Я положил наугад несколько пластинок на дно чемодана, подумав при этом: "Какая все-таки это глупая часть человечества! Композитор Бетховен, например, выдумал симфонию. Ну, ладно. Слушал бы ее сам, а он ведь отрывал от дела целый оркестр. Человек пятьдесят! А сколько людей сидело в зале и, вместо того чтобы изобретать самолет или пароход, смотрело, как дирижер машет своей дурацкой палочкой, и слушало пиликанье.
Вот и жили люди столько веков без умных машин из-за всякой музыки и прочего искусства. Небось композиторам не попадало от средневековья, а изобретателей и астрономов сжигали на кострах".
Я с отвращением кинул в чемодан три долгоиграющих джазовых пластинки. "Куда ни шло задумчиво слушать симфонии, но специально ехать в танцзал и целые вечера убивать на дрыганье ногами!.. Вот так же, наверное, согревались дикари и не догадывались, что лучше сесть, подумать и открыть огонь. Хватит! Пора поставить музыку, вернее, звуковые колебания, на пользу людям. А то еще пять веков будем топтаться на месте, вместо того чтобы осваивать другие планеты!!!"
Поверх пластинок я положил кое-какие инструменты и большой моток провода в прозрачной изоляции.
Банку с проросшим горохом для опытов я решил нести в руках, чтобы горошинки не задохнулись в чемодане.
Светло-желтые и зеленоватые с белыми язычками ростков они разбухли на влажной вате в запотевшей изнутри банке, и я с волнением рассматривал их на солнце…
3
Как только поезд тронулся, отец сказал:
- Люблю стук колес… Добрая музыка… Всегда она меня убаюкивает, - и уснул.
А я подумал: "Действительно. Как трудно по ночам машинистам, когда их убаюкивает стук колес, не спать и смотреть вперед…" - и тоже уснул.
Нас разбудил проводник. Справа за окном вагона была сплошная темень, а слева розовело, мелькали столбы и деревья, как будто поезд мчался по самой границе дня и ночи.
Я первый спрыгнул с подножки, а отец, уже на ходу, за мной, потому что на нашей станции поезд стоял всего одну минуту.
Нас никто не встречал. Я поежился: было холодновато.
- Наверно, дед проспал, - сказал отец. - Ладно, доберемся как-нибудь сами. Красиво как! Смотри. - Он остановился, когда мы переходили запасной путь.
- Что красиво? - спросил я.
- Под ногами у тебя. Роса на рельсах… розовые капельки от зари… И шпалы от росы побелели.
- Ну и что? - я пожал плечами.
Отец наверняка стал бы спорить, ругать меня роботом, если бы вдруг не увидел около станции спящего в телеге дедушку. Невыпряженная лошадь дремала, низко склонив голову над охапкой сена.
Когда мы подошли ближе, она вздрогнула, всхрапнула и переступила с ноги на ногу, а дедушка заворочался, но не проснулся.
Отец натянул ему на голову бушлат, закричал: "Уа-ах!" - и засмеялся.
Дедушка заворочался под бушлатом:
- Не напугаешь! Не ахай, - потом сел, протер глаза, расцеловался с отцом и хотел расцеловаться со мной, но, взглянув на меня, продрогшего, только жалостно скривился.
Отец виновато сказал:
- Отличник он… Кибернетикой занимается.
- Поехали, - хмуро сказал дедушка.
Я вырыл норку в теплом сене, поудобнее улегся, и лошадь с места пошла рысцой.
Дедушка с отцом сидели впереди, свесив ноги с телеги, и разговаривали о какой-то красавице-церкви, которую хотят снести преступники-дорожники.
Отец изредка оборачивался и говорил:
- Смотри, березняк какой! Будто табунок белых жеребчиков скачет… А озерко! Голубое, и кувшинка как зрачок! Смотри на природу-мать, физик!
Я молчал, притворившись спящим, а сам думал:
"В нашем веке красота не в березняках и кувшинках… Красота в лабораториях, где ничего лишнего. Одни приборы, строгие, умные, и каждый помогает раскрывать загадки природы. А отец только: "Ах, красота! Ах, природа!" Прямо как девчонка, нюхающая ландыши. Ей и в голову не приходит, что над разгадкой природы запахов бьются лучшие умы человечества".
Тут я почувствовал себя счастливым человеком, оттого что живу в двадцатом веке, когда все можно изучать на молекулярном уровне.
"Еще займусь теорией запахов", - размечтался я, вдыхая запах сена, а потом незаметно уснул и проснулся, когда лошадь остановилась у дедушкиной избы.
Отец и дедушка с вещами пошли к дому, а мне не хотелось вылезать из теплой норки в сене. Я, прищурившись, без всякого интереса рассматривал загорелых, босоногих мальчишек, окруживших телегу, и они смотрели на меня молча, исподлобья, но совсем не враждебно.
Я надел темные очки и спрыгнул на землю, держа в руках проигрыватель и банку с горошинами.
Мальчишки засмеялись.
- Турист, - сказал один.
- Очкарик, - добродушно заметил другой.
Я, чтобы раз и навсегда отвадить их от себя, произнес по-учительски:
- А у вас отсутствие такта и элементарного гостеприимства. Желаю успеха.
Мальчишки растерянно улыбнулись. Самый маленький выставил вперед забинтованную ногу и похвалился:
- Меня свинья укусила!
А высокий, худой парень, наверное, их заводила, прошел передо мной на цыпочках, как матадор перед быком, и далеко сплюнул, громко цикнув.
- Мне ясен смысл вашего плевка, - спокойно сказал я и открыл калитку.
Вечером дедушка сказал мне:
- Спать будешь на сеновале.
- Мне все равно, где спать, - вежливо ответил я, дав себе слово не перечить дедушке в таких маловажных для человека вопросах, как сон и еда. Если, конечно, и он не будет покушаться на мои опыты и мысли.
А спать на сеновале оказалось лучше, чем в кровати. Я забирался по лестнице, нырял в пахучую темень и, устроившись поудобней, смотрел, как в щелях между досок постепенно темнеет небо, и так сладко было засыпать, чувствуя под щекой шуршанье заблудившегося в сене жучка…
Утром лучи солнца били сквозь щель, и я, как под дождь, подставлял под них ладони. Лучи тепло плескались в ладонях вместе с высвеченными пылинками, и казалось: я ощущаю вес света…
4
Два дня до отъезда отца он и дедушка заменяли старую дранку на крыше новой, ставили какие-то пасынки и ходили в гости. Меня они не брали с собой. Наверно, дедушка стеснялся показывать знакомым "такого внука".
Я был только рад этому. Не теряя времени, выбрал место в огороде, половину гороха посадил слева от забора, а половину справа, так, чтобы одни стебельки слушали только джазовую музыку, а другие "серьезную", как говорил отец. Потом от розетки в доме протянул провода, уложил их в вырытый желобок и присыпал землей.
Отец перед отъездом сказал мне:
- Ты набирайся сил и смотри вокруг. Тут же красота. Яблони цветут… Слышишь, как пичуги заливаются? Сколько колен выдают! А изба? Она же красавица.
- Давай договоримся раз навсегда, - сказал я, - для тебя одно красота, а для меня - другое. И яблоня с пчелами, хотя бы и в бело-розовых цветах, не является для меня информацией. Зачем мне ее держать в памяти? Или пичуги? Мне нравится, когда приемник свистит при настройке. Или изба… Скоро орбитальные станции будут летать в космос, а ты: "изба, изба".
Отец растерянно, словно извиняясь за меня перед дедушкой, развел руками. Мы попрощались, и он уехал на станцию на попутной машине.
5
Утром меня разбудил соседский петух. Он так громко и отчаянно кукарекал, как будто злился, что кто-то еще не встал по его первому сигналу.
Я оделся и слез с сеновала.
- Долго раскачиваешься, - сказал дедушка, пряча в сарай умывальник.
- Доброе утро, - ответил я.
- Разувайся, - сказал дедушка, - босиком будешь ходить.
- Но ботинки же изобрели для того, чтобы…
- Быстро, - перебил меня дедушка. - Куртку тоже снимай.
Я снял ботинки и куртку и, переминаясь с ноги на ногу, потому что земля была холодной, смотрел на дедушку. И он смотрел на меня, потом взял за руку и поставил затылком к стенке сарая.
- И не шевелись! - дедушка послюнявил карандаш и сделал на бревне над моей головой заметку. - Бери мыло. Пошли на пруд.
- Вы, кажется, собираетесь ставить на мне опыты? - спросил я за калиткой.
- Говори мне "ты".
- Хорошо. Я подчиняюсь. Но и ты мне не мешай проводить опыты.
Дедушка шел не спеша, тоже босиком, но мне приходилось бежать за ним, стараясь осторожно касаться ступнями холодной земли и колючих травинок.
У меня мурашки забегали по коже от одного только вида пруда. Над зеленой водой стоял туман, и было в ней что-то жуткое и таинственное.
Дедушка уже разделся, а я, задохнувшись от возмущения, хотел крикнуть:
"Вы не имеете права насильно меня купать! Я это ненавижу и не умею плавать!"
Но дедушка сказал:
- Окунайся, а то окачу!
Я, стуча зубами, зажмурился и окунулся, а дедушка нырнул. Вынырнул он далеко от берега и поплыл ко мне. Я забарахтался, чтобы согреться, и вправду согрелся. Только сердце у меня колотилось от страха, когда водоросли противно обвивали ноги и, казалось, вот-вот затянут на дно.
- Теперь ложись на песок, - сказал дедушка.
Я лег. Дедушка намылил меня, обмазал влажным мягким песком и стал натирать с ног до головы.
- Вот так, с наждачком, - приговаривал он. - В этом пруду купались твои прадеды и натирались этим песком и жили по сто лет. И мне уже восьмой десяток пошел, а я все бегаю. Я из тебя сделаю человека. Вот так. Чтоб на нас стал похож и дело делал, а не по врачам ходил… больно небось?
- Жарко! - сказал я, охнув.
- Окунайся и пошли, - дедушка хлопнул меня по спине.
Я окунулся, но мне все еще было жарко, и пока мы шли обратно, все мое тело горело.
6
Когда мы позавтракали, дедушка сказал:
- А теперь пойдем на работу. Плотничать будем. Красавицу подновлять.
- Ну, уж нет, - заявил я вежливо и твердо. - Я не хочу подновлять никакую красавицу. Ты можешь натирать меня песком и бросать в холодный пруд и заставлять есть лук и даже укроп, а опыты я буду проводить. Для этого и приехал.
И я рассказал дедушке, в чем заключались мои опыты.
- Значит, ты целыми днями музыку собираешься слушать? - спросил он.
- Не я буду слушать, а горох.
- Так… так, - дедушка вздохнул. - Все равно поработать тебе придется. Вот дровишек наруби.
- Я же не умею, - сказал я.
- Вот и научись. И по воду сходи. И со стола убери. Как же это тебя учат? Одним наукам? А лес любить не учат? - Дедушка с удивлением смотрел на меня.
- Мы проходили деревья по ботанике, - сказал я.
- Эхе-хе, ты и историю проходишь?
- Прохожу, - сказал я, не понимая, зачем дедушка спрашивает об этом.
- Запустили тебя. Эх, запустили! - дедушка крякнул от досады и ушел.
7
Я убрал со стола и присел на крыльце. Из-за цветущих яблонь мне совсем не было видно солнца и улицы. Я только слышал, как мимо прошло стадо, как проносятся грузовики, поднимая пыль. Бело-розовые цветы яблонь постепенно тускнели, а когда пыль уносило ветром, разгорались снова.
"…Дедушка похож на академика Павлова. Конечно, он обиделся. Надо было хотя бы спросить, что у него там за работа… Конечно, обиделся. Отец же рассказывал, что дедушка знаменитый плотник, а я даже не спросил… Он и то с интересом слушал про опыты…"
Я пошел к своим грядкам. В нескольких местах между комочками земли уже пробились светло-зеленые ростки горошин, и мне было радостно, что это я их прорастил и посадил, и они всходят, а не лежат на полках в магазине "Семена".
Я разминал пальцами комочки земли, мешавшие росткам пробиваться, забыв, что хожу босиком с налипшей на ноги землей - теплой и мягкой, как шерстяные носки, связанные мамой.
"Хорошо! Через пару дней можно будет начать.
Но чтобы из-за случайного дождя не пришлось откладывать опыты, я решил соорудить переносный навес для проигрывателя.
В дедушкином сарае было много всяких досок, дощечек, обструганных столбиков, на стене висели инструменты, а на верстаке в банках лежали гвозди разных размеров.
Я порядком намучился с пилой, пока нарезал две маленьких стойки и две повыше, чтобы навес был покатым. Потом кое-как скрепил их поперечными планками, два раза саданув молотком по пальцам.
Навес все-таки стоял на полу, правда, неуклюжий и кособокий.
Пальцы у меня ныли, и я подумал: "Куда ни глянь, везде в нашем веке отсталость от будущего. Даже нет столярных автоматов в деревне. Их можно было бы запрограммировать и вырезать любую финтифлюшку, не то что стойку, и не отбивать при том себе пальцы. Но ничего. Зато дедушке будет приятно, что я кое-что сделал. Надо дров нарубить…"
Но сначала я составил график опытов и музыкальное меню для "серьезного" гороха и "джазового".
Подкормка музыкой должна была проводиться каждый день утром после поливки. Я приготовил тетрадь для наблюдений, разложил на две партии пластинки и решил сначала взяться за дрова, а затем сходить по воду.