Любил он рассматривать и фото своих дедушки и бабушки. У Нины еще была фотография, на которой его мать, совсем маленькая, сидела на руках полной хохочущей девчонки, которая оказалась его теткой. Все эти фотоснимки, многие уже пожелтевшие от времени, были собраны в старом альбоме, который Нина хранила на полке над своей кроватью.
Нина – тетка настаивала, чтобы он звал ее Ниной, а не тетей или тетушкой, – была сестрой его матери. Она рассказывала Алексу, что, когда они жили в Киеве, она фактически растила и воспитывала свою сестру. Она одевала ее словно куклу, заплетала волосы в косы, покупала шоколад и сласти. Оказывается, его мать любила сладости также сильно, как и он.
Еще Нина рассказала ему, что его мать и отец были поэтами и что оба – Тоня и Виктор – были евреями. Его бабушка и дед погибли во время войны от рук фашистов. Выжил только брат Нины Валерий. О нем было известно только то, что он стал врачом и работал в Ленинграде.
Становясь старше, Алекс постоянно расспрашивал Нину о своей семье, собирая и запоминая любые мелочи, хотя та подчас отвечала ему не очень охотно.
Самой большой драгоценностью была старая книжка стихов матери, которую Виктор Вульф привез Нине в Америку много лет назад. Почти каждый день, прежде чем отправиться спать, Алекс прочитывал одно-два стихотворения и вскоре уже знал многие из них наизусть. Больше всего ему нравилось "Письмо солдата". Это была настоящая баллада о молодом солдате, который пишет письмо своей любимой, отправляясь в бой за Родину, из какого ему не суждено вернуться живым. В своем письме юноша писал:
Горячая пуля мне грудь не пронзит, пока тебя сердце хранит, Нет в мире оружья такого, какое любовь победит...
Любовь между мужчиной и женщиной пока не волновала Алекса, казалась скучной и непонятной, однако, читая это стихотворение, он был тронут сильными романтическими чувствами своей матери.
Другой поэмой, полюбившейся ему, была "Мое белое царство", в которой описывалась снежная московская зима. Вчитываясь в эти строки, Алекс живо представлял себе высокие замки и дворцы, населенные отважными принцами и красивыми принцессами, представлял себе царицу Зиму, заснеженный Кремль и вечнозеленые ели в московских парках, ветви которых раскачивает холодный северный ветер. Тогда ему очень хотелось попасть в Москву, чтобы своими глазами увидеть прекрасный и древний город, "...легенду в белом одеянье и сердца чистого мечту".
Благодаря безграничному терпению Нины он научился читать и писать по-русски раньше, чем по-английски. Нина практически не знала английского, и дома они говорили по-русски, но Алекс подолгу разговаривал с миссис Шнайдер. К тому же он общался с детьми на площадке, а когда тетки не было дома, он включал радиоприемника массивном деревянном ящике, стоявший в углу гостиной, и часами слушал спортивные передачи и радиопостановки. Приемник, конечно, работал, и когда Нина была дома, но она настраивала его на те станции, которые передавали в основном музыку.
У него не было книги стихов отца, и он знал только пять его стихотворений, вырезанных Ниной из русских литературных журналов и наклеенных на листы плотной белой бумаги.
Поэзия отца в отличие от стихов матери была более аскетичной и суровой. В его стихах говорилось о свободе, о борьбе против угнетения, о социальной справедливости. Алекс пока еще не понимал их до конца – он был всего лишь маленьким мальчиком, однако одно из стихотворений потрясло его.
Я с радостью умер бы тысячу раз
И в сотне костров бы сгорел,
Прошел все застенки и в тысячах петель
На улицах дымных висел,
Лишь знать бы, что дело мое не умрет,
Что дело останется жить,
Чтоб прах мой и сердце, собравшись в кулак,
Все цепи смогли раздробить.
Прочтя это, Алекс решил, что Виктор Вульф был человеком твердых убеждений, приверженным истине, с уважением и любовью относящийся к своим соотечественникам. Его стихи не так трогали Алекса, как нежные стансы Тони, однако его идеалы были куда более величественными. Алекс сумел разглядеть за чеканными рифмами страстную мечту отца изменить мир к лучшему и иногда сердился на мать за то, что она вышла замуж во второй раз. Ей следовало остаться верной Виктору Вульфу.
Фотографии отца у него не было, и он часто донимал Нину расспросами о том, как выглядел Виктор, когда во время войны приезжал в Нью-Йорк. Он интересовался не только его ростом, формой лица, цветом волос и глаз, но и тем, во что он был одет. Нина рассказала ему, что Виктор был худощавым, бледным, с широким лбом и пышными черными волосами. В его черных глазах, как она выразилась, постоянно присутствовала какая-то "потаенная мучительная боль". Алекс так до конца и но понял, что такое "потаенная боль", и Нине пришлось объяснить, что лицо его всегда выглядело печальным.
– Он был очень красивым, – закончила она. – Очень красивым, темноволосым и непонятным.
Алекс посмотрел на себя в зеркало и был разочарован: в зеркале он увидел светловолосого мальчугана с широко открытыми серыми глазами. Ему очень хотелось быть хоть немного похожим на отца, но Нина сказала, что он пошел в мать, в ее сестру Тоню.
– За исключением, пожалуй, рта, – говорила она.
Алекс часто пытался вообразить отца, как он пишет свои стихи, склонившись над столом ночью, в полутемном кабинете, или как он преподает студентам в университете. Иногда он представлял его читающим свои стихи тысячам рабочих и крестьян, собравшимся на Красной площади.
Он довольно точно представлял себе, как выглядит Красная площадь. С закрытыми глазами он мог описать стены Кремля, его башни и ворога, храм Василия Блаженного, мавзолей Ленина, огромное здание ГУМа, вымощенный брусчаткой проулок, отлого спускающийся к Москве-реке. Он постоянно читал книги и журналы, пристально рассматривая фотографии, и вскоре знал Москву едва ли не лучше, чем Бруклин. Нина тоже говорила ему, что он знает о России больше, чем многие русские дети.
Он научился читать в возрасте пяти лет и прочел десятки книг, которые тетя постоянно приносила ему из Русской библиотеки в Грейвсенде. Алекс знал наизусть многие русские песни, особенно те, которые исполнял Ансамбль песни и пляски Советской Армии. Нина почти каждый вечер заводила эти заезженные пластинки на своем стареньком ручном патефоне, который Алексу ни под каким видом не разрешалось трогать. Когда ему исполнилось шесть лет, Алекс уже мог спеть гимн рабочих – "Интернационал" и знал очень многое об Октябрьской революции, о победоносной борьбе рабочих и крестьян России против своих поработителей, о Великой Отечественной войне с фашистами и о героическом труде всего народа, который превратил Советскую Россию в настоящий рай для ее жителей.
Особенно это касалось детей. Он очень хотел бы расти в таких же условиях, что и дети в СССР, хотел носить красный пионерский галстук, говорить по-русски и жить в доме, где все были бы русскими, если бы, конечно, нашлась такая волшебная палочка, которая могла бы перенести этот дом из России в Америку, через степи и океаны, через высокие горы и густые леса.
Так, во всяком случае, говорилось в одном из стихотворений Тони Гордон.
* * *
Вернувшись с работы домой в тот день, когда Алекс столкнулся с Ральфом и его дружками, Нина застала племянника в подавленном настроении.
– Я больше не хочу ходить в школу, – угрюмо сказал он. – Мне там не понравилось.
Нина сняла пальто и шляпку, уселась рядом с ним на диване и ласково обняла за плечи.
– Я вижу, у тебя синяк на лице, – сказала она. – Расскажи мне, что у тебя стряслось, голубчик мой?
Алекс кратко пересказал ей инцидент с Ральфом. При воспоминании о том, как они дразнили его, на глазах Алекса снова выступили слезы.
– А потом, когда я пошел в класс, один мальчик, его зовут Джоуи, он...
– Что значит – потом? – спросила Нина, изображая крайнее удивление. – И ты так и спустил это Ральфу?
Алекс в растерянности поднял на нее глаза.
– О чем ты говоришь? Я не понимаю...
– Я говорю о том, что, когда тебя бьют, нужно давать сдачи, – твердо сказала Нина. – Нельзя никому позволять запугать себя. Кто бы тебя ни ударил, обязательно ударь в ответ. А ты вместо этого бежишь да еще являешься домой в слезах, словно маленький мальчик.
– Но, Нина, Ральф же гораздо сильнее меня!
Нина пожала плечами.
– Ну так что же? Может быть, он и победит тебя в нескольких кулачных боях, но потом ты либо победишь, либо причинишь ему такую боль, что он больше не захочет с тобой связываться. Тебя перестанут задирать и все оставят тебя в покое, если поймут, что драться с тобой небезопасно. А теперь ступай, – неожиданно закончила она. – Почитай что-нибудь и подумай над тем, что я тебе сказала.
Оставшись одна в своей крошечной комнатке, Нина украдкой смахнула со щеки слезу. Бедный маленький Алекс! Сегодня его в первый раз побили за то, что он осмелился высказать собственное мнение, и вряд ли этот раз будет последним. Сегодня его били за московское "Динамо", а завтра будут бить за коммунистические идеалы. Дети бывают еще более жестоки, чем взрослые, в своем неприятии чего-то необычного и чужого. Алекс должен научиться Драться, должен уметь постоять за себя. В противном случае он может сломаться, позабыть все, чему она его учила, и попытается стать таким, как все, – человеком толпы.
На следующий день вечером Нина снова застала Алекса с разбитым лицом. Она притворилась, будто не замечает ссадин на его лице и страшного рубца над распухшей губой, а Алекс не стал ей ничего рассказывать. Еще через день он выглядел гораздо хуже. Однако на четвертый день, несмотря на то что глаз его закрылся лиловым кровоподтеком, он бросился ей навстречу с победным криком, стоило ей только перешагнуть порог. Порывисто обняв Нину, он тут же выпустил ее и заскакал вокруг нее на одной ноге.
– Ральф сновы на меня напал, – гордо объяснил он, – но я сумел ему ответить. Я ударил его прямо по колену. Жаль, что ты не видела, как он плакал и корчился в пыли, как червяк!
– Так ему и надо, – кивнула Нина. – Надеюсь, теперь он не будет тебя беспокоить.
Ральф и вправду больше не задирал Алекса, и его одноклассники нехотя, но приучились терпеть своего странного товарища. Все же в классе у Алекса не было друзей, кроме Джоуи Симпсона, смышленого и любознательного паренька, сына одного из школьных учителей. Джоуи очень привязался к своему странному знакомому, который, казалось, жил совсем в другом, сильно отличавшемся от его собственного мире, который одевался странно и смешно, мог читать по-русски и так интересно рассказывал о далекой России. И, конечно же, самым главным его достоинством было то, что он болел за московское "Динамо"! Скоро приятели стали неразлучны, и Алекс больше не чувствовал себя одиноким. Однако прошло совсем немного времени, и Нина обнаружила, что ее племяннику угрожает опасность гораздо более серьезная, чем одиночество.
Медленно и сначала почти незаметно школа изменяла Алекса. Нина и раньше волновалась из-за того, что он вынужден был посещать американскую школу, и теперь сбывались ее худшие опасения. Мальчик вырвался из заботливо созданного ею защитного кокона и оказался с глазу на глаз со всеми соблазнами, которыми была так богата американская действительность. Большую часть дня он проводил теперь со сверстниками, разговаривая на английском языке, узнавая все больше и больше об Америке и о ее ценностях, о ее народе и обычаях. Спору нет, Америка была настолько прекрасна, что от ее красоты дух захватывало. Особенно пришлась Алексу по душе история Соединенных Штатов – яхта "Мэйфлауэр", американская революция, война Севера и Юга... Слушая, как Алекс, захлебываясь от восторга, перечисляет эти памятные даты истории чужой страны, Нина почувствовала внезапный приступ острого беспокойства. Ей казалось, что в эти минуты он совсем забывает о России. Нина боялась, что Алекс незаметно станет чужим ей, а она ему и тогда ничто не поможет ей вернуть его обратно.
В конце концов он был всего лишь ребенком, легко поддающимся любому влиянию! Он играл с одноклассниками в софтбол, читал американские книги и был совершенно околдован первым увиденным фильмом – это был "Робин Гуд" с Эрролом Флинном в заглавной роли. Как-то ему встретились на улице еврейские мальчишки с длинными пейсами и в смешных ермолках, и это пробудило его интерес к своему происхождению.
– Кто я больше всего? – серьезно спрашивал он. – Я больше русский или больше еврей? Могу ли я быть еще и американцем?
Он все еще болел за "Динамо", но ему нравились также "Доджеры" и "Янки". Когда "Доджеры" переехали из Бруклина и обосновались на другом конце континента в лос-анджелесском Чейвз-Равине, Алекс разделял возмущение своих одноклассников.
– Они нас предали, – горячо убеждал он Нину тем же вечером, и глаза его пылали гневом. – Они предали Бруклин!
Теперь он одевался так же, как и другие дети, и требовал от Нины яйца всмятку и кукурузные хлопья к завтраку, шоколад "Херши" и жевательную резинку. Ему трудно было устоять перед гамбургерами и "хот догами". Все чаще и чаще он приносил домой детские комиксы, с интересом следя за приключениями Супермена. Конечно же, он обожал мультфильмы про Микки-Мауса, Плуто и утенка Дональда, а после школы они с Джоуи любили посидеть в "Голливудском газированном фонтане", где стоял настоящий телевизор.
Тревога Нины достигла предела, когда, вернувшись из школы, Алекс с гордостью поведал ей, что они учили национальный гимн. Потом он встал перед ней, серьезный семилетний ясноглазый мальчуган, и, прижав к сердцу правую руку, пропел ей своим приятным мелодичным голосом "Звездно-полосатый флаг". Закончив петь, он уставился на нее, и Нина увидела, что щеки его пылают от волнения и переполняющих его сильных чувств.
– Замечательно, голубчик мой, – с трудом выдавила она похвалу. – Очень хорошо.
Телефон в квартире Нины Крамер звонил очень редко. В основном ее беспокоил мистер Шпигель по деловым вопросам. Время от времени звонили ее товарищи из Движения в защиту мира, однако тем осенним вечером Нина подозвала к телефону Алекса.
– Это тебя, – сказала она.
Алекс разговаривал по телефону всего два раза в жизни. Оба раза было очень плохо слышно, и теперь он изо всех сил прижал телефонную трубку к уху.
Это звонил Джоуи.
– Ты слушаешь новости? – завопил он радостно.
– Какие новости? – переспросил Алекс, слегка оглушенный. Должно быть, произошло что-то очень важное, если Джоуи так взволнован.
– Погоди, я попросил папу записать, – отозвался Джоуи и серьезным голосом прочел: – "Телеграфное агентство Советского Союза сообщает, что СССР вывел на орбиту вокруг Земли первый искусственный спутник".
– Ух ты! Вот это да!
– Спутник... – продолжал Джоуи. – Кстати, что означает это слово по-русски?
– Компаньон, попутчик, – объяснил Алекс. – Что там еще?
– "Спутник был выведен на орбиту советской ракетой-носителем, используемой в мирных целях. Он постоянно посылает радиосигналы, которые можно принимать на всей поверхности земного шара. Советский Союз, – с торжеством в голосе закончил приятель, – запустил в космос первый в истории человечества искусственный спутник и положил начало новой космической эре".
Алекс пришел в такой восторг, что ему не хватало слов, чтобы выразить свои чувства.
– Замечательно, Джо! Замечательно! – закричал он в трубку. – Мы победили!
– Безусловно, – донесся голос Джоуи. – Поздравляю!
Вне себя от радости Алекс обнял Нину за талию и закружился с ней по комнате.
– Мы выиграли! – восклицал он. – Мы выиграли космическую гонку!
Он пел и кричал, не переставая при этом прыгать и скакать. Запыхавшись, он еле смог сообщить потрясающую новость тетке. Его энтузиазм был столь заразителен, что она тоже расхохоталась, кружа вместе с ним по комнате. Алекс ни разу не видел, чтобы она так улыбалась раньше.
– Это правда, голубчик мой? Спутник? Какое замечательное слово! Да, мой милый, сегодня действительно великий день!
– Американцы только хвастались, что хотят запустить спутник, но у них ничего не получилось... – задыхаясь от радости, бормотал Алекс, крепко обнимая ее за талию. Голова у него закружилась, он споткнулся и чуть не упал. – А русские никому ни слова не говорили, а потом раз – и запустили! Мы в космосе, ура-а!
Нина кивала и улыбалась. У Алекса в голове внезапно промелькнула замечательная идея. Неожиданно оборвав танец, он помчался на улицу. Там, в киоске Лоуи, он купил вечерний выпуск газеты, на первой полосе которой уже был огромный заголовок: "Красный спутник в космосе". Под ним была помещена фотография, распространенная советским агентством новостей, – сверкающий шар, ощетинившийся тоненькими антеннами.