* * *
А представим себе, что действие нашей истории происходит на полгода раньше. Как поступил бы Игорь Сапрыкин? В конце концов, рассудил бы он, что он может сделать? И в чем Жердяй виноват, если Анка с ним ходить хочет? Жердяй ее не отбивал, вел себя вежливо и ничем не нарушил семьветровских законов. Ну, может, потолковали бы… Но третьим лишним Игорь ходить бы при них не стал. Погоревал бы, погоревал - и все позади осталось бы.
А как поступил бы тот же Игорь Сапрыкин полгода спустя, когда ватага "Семь ветров" наберет силу?
Да полгода спустя ему и не пришлось бы никак поступать, потому что Анка Пугачева, как и другие ребята, действительно научится видеть людей насквозь и, оставаясь Анкой-хулиганкой, она только поиздевалась бы над манерами Жердяя, только устроила бы спектакль, да такой, что Жердяй не знал бы, куда и деться от этой напасти.
Но Игорек наш столкнулся с неразрешимой задачей после трех коммунарских дней, после историй с Громославкой и Прекрасной Прошей, и он был, как и все, не тот человек, что в начале года. Теперь он понимал, что он отвечает за Аню, он научился доверять себе, а не только законам Семи ветров, и ему казалось, что, как в истории с Таней Прониной, это не он защищает Аню, а вся ватага. Полгода спустя, даже если бы и случилось такое, он тут же побежал бы к Косте, или к Сергею, или к Паше Медведеву, или даже к Фокину, наверняка с Жердяем знакомому, - да к любому кинулся бы, и результат был бы одинаков: Жердяй обходил бы Аню за три квартала.
Ответственность за товарища у Игоря уже появилась, а умения положиться на товарищей еще не было. "Главное, - тосковал Игорь, - я сам ее к нему привел… Ну что мне за это?"
Он, Игорь, во всем виноват - с этого пункта Игорь сойти не мог. А значит, он должен держаться сам, и нечего ему надеяться на кого-то. Он знал, что со стороны это выглядит постыдно. Что кажется, будто он потерял гордость.
Что так люди не поступают. Что он Анке никто. Все это он прекрасно понимал. Но не мог он больше ее оставить, как оставил в первый вечер у Жердяя, а потом, в подъезде карауля, видел, как Жердяй провожал ее вместе с другими гостями своими, как держал под руку и обнимал за плечи.
Нет! Третий лишний, пятый лишний, десятый лишний - не оставит он ее!
Каждый день, лишь кончались уроки, Игорь выводил свою тарахтелку из квартиры, спускал ее по лестнице, и, как патрульный или как шпик последний, иногда презирая себя, иногда ненавидя себя, но ни на мгновение не расслабляясь, мотался он по городу, ездил за Анкой и всюду ее провожал. Молча, насупившись, встречал ее возмущение, крики и брань. И не было силы на свете, чтобы остановить его. Даже на уроках он зорко следил за Анкой, как старорежимная классная дама, и однажды на уроке математики, когда Фокин решал задачу на доске, а математичка Клавдия Петровна ходила вдоль рядов и приговаривала: "Невидимые линии пунктиром… Пунктиром… Пунктиром…", Игорь перехватил Анкину записку к Ларисе Аракеловой. Вот он до чего опустился! Сергей, все это видевший, сурово осудил его, но Игорь решительно развернул записку.
Аня просила у Ларисы какую-то "вяз. кофт., о кот. мы гов. - оч. оч. оч! Только на суб.!".
Значит, в субботу…
В субботу космическая машина Игоря протарахтела по узкой шоссейке и стихла у первой развилки. Одного только боялся Игорь, устраивая засаду: чтобы не ошибся он ii чтобы Жердяй не изменил обычный маршрут, о котором он однажды рассказывал в компании, где и Игорь был. До двенадцатого километра, а там направо, в лесок, на укромную полянку.
Но все шло, как по расписанию. Жердяй с Аней стрелой пронеслись мимо Игоря на сверкающей красной "яве".
Аня была совершенно счастлива в этот день. Настоящая жизнь началась у нее, и хорошо, что не послушалась она ни Игоря с Сергеем, ни Гали Полетаевой, которая нерешительно сказала, что все-таки не стоит с Жердяем ходить, ни совести своей, глухих и тяжелых предчувствий.
Ни перед кем она не отчитывалась, никого не боялась - свободна!
Когда они встретились после школы, как договорились, и Юра протянул ей каску, Аня расшалилась и заявила:
- Нет, без берета я не поеду!
Жердяй сказал, что можно каску на берет надеть, но Аня лукаво заспорила:
- А если он останется под шлемом, то как узнают, что это я?
Жердяй во всем ей уступал, во всем! Ему даже в удовольствие ее прихоти исполнять, он просто молится на нее!
Ни слова не говоря, он снял ремень и хитрым образом прикрепил красный беретик поверх мотоциклетной каски.
И вот он крепкими руками ведет мощную машину, а за ним величественно восседает Аня в шлеме, поверх которого надет берет, прихваченный жердяевским поясом так, что пряжка пришлась под подбородок. Мигом выехали из города, и теперь Аня летит по шоссе за широкой спиной Юры Жердяева.
Но только успела Аня подумать о том, что наконец-то и Сапрыкин от нее отстал, как услышала она ненавистный треск позади. Испорчена поездка, испорчена вся жизнь Ани!
Жердяю на своей "яве" легко было уйти от Игоря - и откуда только он взялся на этой пустой шоссейке? С неба, что ли, свалился? Десант? Надо же кончать с этим парнем!
Жердяй не любил, очень не любил, чтобы кто-нибудь становился на его пути. Пошутили - и достаточно.
Жердяй ссадил Аню у автобусной остановки под бетонным навесом и велел ей ждать.
- Ну ты подумай, а? - говорила Аня, чувствуя себя виноватой перед Юрой.
- Да ты не беспокойся, Аня. Я его попрошу, он уедет. Или приглашу с нами… Ты не возражаешь? - спокойно сказал Жердяй и вновь вызвал восхищение у Ани. Вот человек!
Жердяй разогнал "яву" и пошел навстречу сильно отставшему Игорю.
А Игорь - прямо на него и, кажется, не собирается сворачивать или останавливаться, чтобы мирно поговорить.
Ладно, посмотрим, у кого нервы крепче.
Два ездока, сближаясь, посылали друг другу проклятья.
Черный шлем Жердяя охватывал клубок досады, холодной злобы и дальновидного расчета.
Оранжевый шлем Игоря разрывался от ненависти, презрения и восторженного предчувствия неминуемой гибели.
Игорь меньше всего боялся за свою жизнь, и не нужна была ему жизнь. Все воспитание на Семи ветрах держалось, если говорить очень коротко, на том, что своя и чужая жизни ничего не стоят. Игорь знал, что не свернет, но он был на пять лет моложе Юры Жердева, он был еще весь пропитан семьветровским духом и потому не ждал и не надеялся на то, что противник его свернет. Он знал, что Жердяй едет его убивать. Ну что ж… Игорь замер в ожидании страшного удара и что есть силы вцепился в высокий руль своей тарахтелки.
Ах, Каштанов, дорогой мой Алексей Алексеевич, что же вы наделали, неразумный вы человек, недалекий человек!
Зачем же вы раньше времени разбудили энергию своих воспитанников - еще до того, как появился у них жизненный опыт и хоть малейшая способность к расчету и предвидению? Зачем внушали им высокие идеи об отношении человека к человеку, об ответственности за товарища? Зачем проводили свои "вечера горящих сердец" - и вот зажглось, горит юное сердце, и катится Игорь навстречу своей гибели. А жизнь, которую ему предстояло прожить? Кто ее проживет за него? Почему, за что, постановлением какого суда обрывается она?
И есть справедливость в том, что вам придется сурово ответить за жизнь Игоря Сапрыкина, дорогой Алексей Алексеевич. Никто не скажет: непредвиденные обстоятельства. Скажут: надо было предвидеть! Вам детей доверили, а вы? Вот они, плоды опасного свободомыслия… Закрыть, немедля прекратить все эти коммунарские дни ("Почему - коммунарские? Какая еще коммуна? Где - коммуна?"), всю эту "кучу малу" ("Что за выражение? Что он себе думал? На поводу у детей идет!"), всю эту "шамонь" ("Нет, вы только подумайте! Труд на заводе они называют "шамонью"!"). Прекратить все это самодеятельное творчество!
А самого Каштанова…
Летел навстречу гибели Игорь Сапрыкин, шли последние секунды молодой жизни. А вместе с ним погибают на наших глазах Каштанов, Каштанова, Фролова Наталья Михайловна - директор больше всех виноват. И погибает идея Каштановых. Не оправдала себя идея, никому она не нужна, если из-за нее люди гибнут.
Дети! Дети! Во всех своих приключениях и происшествиях оберегайте и свою жизнь! Каждый из нас имеет право не думать о себе, но нельзя не помнить о тех, с кем спаяна, слита, кровоточащими нитями связана наша жизнь.
Но все это будет потом - широко разойдутся круги от этого поединка на шоссе.
А пока что на весь мир печально тарахтит тарахтелка, мчится Игорь на верную смерть ради Анки, и уже болит все его тело, руки-ноги переломанные заранее ноют в тоске, разбитая голова гудит невыносимо, и сердце почти остановилось еще до того, как должно было остановиться оно навсегда.
В последнюю долю секунды Жердяй едва заметно вильнул рулем и, точно рассчитав, словно он не в смертельной гонке, а в бильярд на деньги играет, ударил Игоря так, что тот вылетел с машиной за кювет, и над черным полем по обе стороны шоссейки, где только что гремела какофония двух столь несхожих и несогласных ревов, звучал теперь только мерный, гармоничный гул красной "явы".
А может быть, я все придумал… Может, и не разойдутся никакие круги. Дорожно-транспортное происшествие. Два неопытных мотоциклиста не сумели разъехаться на мокром шоссе.
* * *
Надо бы подумать и о Жердяе. Что чувствует человек, убивший человека?
Но я этого представить себе не могу. Я вообще не умею и не делал многое из того, что умеют и делают мои герои.
Я, например, никогда не прыгал с парашютом, и внимательный, придирчивый читатель наверняка заметил это. Но я и не ездил на мотоцикле, не занимался дзюдо, как Сережа Лазарев, и в художественной школе, как Володя Фокин, не занимался, и не учился на цветника, подобно Гене Щеглову. Я рассказываю о классе, настолько честно, как могу, и не хотел бы обеднять его из-за того только, что у меня-то самого лишь одна жизнь, а не тридцать. Простите меня, дети, - я надеюсь на ваше воображение и на ваш опыт, который во многом, или хотя бы в чем-то наверняка больше моего.
И уж во всяком случае отказываюсь я описывать чувства Жердяя. Как описать мрак? Он бессодержателен. К тому же в моем представлении Жердяй этот - законченный злодей, а злодеев нынче не принято выводить, не модно.
Считается, что в каждом человеке непременно есть и хорошее, - мол, сложен человек. Сложен-то сложен, но это литературно-психологическое обстоятельство не спасает нас, когда мы встречаемся в жизни с настоящим злодеем. Каждому из нас за жизнь встречается по одному форменному, фирменному злодею, а если не повезет - то и несколько их встретится. И нечего в них искать чистое и доброе! Бегите от злодеев, дети!
- Ну вот, - сказал Жердяй спокойно, вернувшись к Ане. - Он просто кое-чего не понимал, а я ему объяснил.
- Что ты ему объяснил?
- Что у нас с тобой все хорошо. У нас с тобой все хорошо, Аня? - И он поправил сбившийся беретик на каске.
- А где Игорь? - спросила Аня для очистки совести.
- Игорь? Вон, домой поехал - слышишь, тарахтит?
Аня прислушалась. Впервые захотелось ей услышать успокоительный треск Игоревой громкой машины, впервые представилось ей, что это самый чистый звук, который она когда-либо слышала. И еще она подумала: а смог бы Юра Жердев вынести столько из-за нее? Она так страстно хотела услышать далекое, мирно утихающее тарахтенье, что она услышала его совершенно явственно, и успокоилась.
Они свернули на закрытую, уютную полянку, Жердяй объявил: "Приехали, сударыня!", быстро набрал сыроватых сучьев, плеснул бензина, ловко разжег костер, разложил привезенную снедь, налил Ане из металлической фляги.
- А чего тут? - спросила Аня.
- Чтобы узнать вкус пищи, надо попробовать, - ласково сказал Жердяй.
- А ты? А себе?
- А я за рулем, - почти нежно сказал Жердяй.
Но словно фантастически огромная курица закудахтала вдруг невдалеке, покудахтала, покудахтала, захлебнулась, и вдруг громом и грохотом наполнился лес, и на поляну, побитый, покалеченный, с разодранной щекой и с горящими, но не безумными, а ясными глазами вылетел Игорь на своей стойкой машине, сам он ее сделал, мастер Самоделкин, из вековой прочности бабушкиной кровати выпилил.
Выскочил на поляну - и прямо по разложенной снеди, через костер Жердяй и Аня едва успели отскочить в разные стороны. Игорь пролетел между ними с диким воем, но наскочил на маленький пенек - и через голову покатился.
Жердяй пошел на него, лежачего, но Игорь поднялся.
И как жив человек?
- Не трогай его! - закричала Аня, вцепившись в Жердяя. - Видишь, он какой? У нас все такие в классе! - добавила она с неожиданной гордостью, потому что почувствовала внезапно, как исчез томивший ее страх перед Жердяем, - хотя она не понимала, конечно, в ту минуту, что Игорек навсегда сохранил ее прекрасное свойство никого не бояться.
Дети! Никого и ничего не бойтесь.
Глава одиннадцатая
Бронзовый век
Разумеется, Игорь Сапрыкин ни одному человеку не рассказал о поединке, а насчет ран и царапин его почти и не спрашивали - эти семьветровские вечно ходили израненные, в синяках.
Так Каштанов и не узнал о беде, которая на этот раз прошла, можно сказать, стороной.
Да он много чего не знал. Не знал, например, что биологичка Раиса Федоровна Костина жаловалась за его спиной, что из-за него, Каштанова, из-за его нововведений ребята стали дерзкими (а они и всегда дерзили Раисе Федоровне, и куда больше, чем теперь); и родители некоторые приходили жаловаться - чересчур самостоятельные стали ребята; и физик Лось произносил речи о том, что если все теперь такие честные и благородные, то почему плохо учатся? Вот не переведет он Лазарева и Сапрыкина в десятый класс, не поставит им тройки, пусть хоть режут его!
Люди ведь как устроены? Ничего не делает человек и ничего не делается вокруг него - вздыхают: "Бездельник, что с него возьмешь?" Но чуть кто берется за работу - сразу и критики, сразу и совершенства какого-то небывалого требуют, и малейшие недостатки не прощаются.
Плохо пришлось бы Алексею Алексеевичу, если бы не повезло ему, если не было бы у него защиты. Директор Фролова не во всем Каштанова понимала, но интуитивно доверяла ему, и притом безгранично, и все время, как умела, снимала напряжение вокруг Каштановых. Там посмеется, там поддакнет, там вздохнет: "Ох, и не говорите!", а то и вовсе строгое лицо сделает: "Уж я возьмусь за этого Каштанова! Уж я ему покажу!" И так, прикидываясь то легкомысленной, то глупенькой, то неопытной, Фролова, не жалея себя, укрывала Каштанова, старалась, чтобы на него поменьше обращали внимания: пусть работает спокойно!
Пусть работает человек!
А может, и не одно только везение было у Каштанова.
Ведь он сознательно перешел в школу Фроловой, говоря жене, что почти все равно, где работать и кем работать, но очень важно, с кем работать. Придерживаясь этого правила, выбирая работу не по месту, а по людям. Каштанов и за всю свою жизнь не встречал дурного начальства, и оттого, пожалуй, и сохранился его пыл, сохранялась уверенность в том, что человек все может, - уверенность, которая была его главной воспитательной силой.
- А вот, ребятишки, еще задачка… Попробуем решить? - говорил Каштанов ватаге "Семь ветров". - Игоря и Сергея на второй год из-за физики оставляют.
- Игорька! - ахнули все. - Сережу!
- А я им говорила! Я говорила им! - закричала Аня Пугачева, не глядя на Игоря. - Я им говорю, а они мне: "Где это ты видела, чтобы в девятом на второй оставляли!" А я им: "Может, в других местах и не оставляют, а у нас на Семи ветрах все бывает!"
- Это все понятно, - сказал Каштанов, - но как быть?
Костромин даже головой покачал - ну и вопрос!
- Куча мала! - объявил он. - Кто?
Добровольцев оказалось достаточно. Спорили до позднего вечера и наутро рассказали Алексею Алексеевичу о своем решении. Каштанов хохотал на всю школу и говорил, что только в шестнадцать лет можно пускаться в такие безумные предприятия. Что же касается Игоря и Сергея, то надо было видеть, как вытянулись у них лица. Совсем не до смеха им!
- Ну вы чего… Ну чего… Да идите вы… - бормотал Сережа Лазарев.
- Зачем же… за неделю? - с тоской спрашивал Игорь.
- А чтобы на пределе! - весело отозвался Костя. - Закон: все на пределе! Иначе зачем?
Леня же Лапшин объявил, что больше чем неделю на эту пустяковую "Физику-9" и не нужно.
- Разве это физика? - Леня небрежно пропустил страницы учебника через пальцы. - Это же так… игрушки… Тут и неделю нечего делать.
- За неделю японский можно выучить, - сказал Паша Медведев. - И вообще, отвечайте определенно! Согласны или несогласны?
- А чего их спрашивать? - возмутился Лапшин. - С понедельника приступим, все подсчитано.
Операция по спасению Лазарева и Сапрыкина была разработана так.
Во-первых, назначили трех "тьюторов" - это Миша Логинов откуда-то модное иностранное слово добыл: тьютор.
Вроде репетитора, только из своих, и, конечно, бесплатно.
Тьюторами сделали Мишу, Фокина и Леню Лапшина - они знали физику получше. В учебнике "Физика-9" оказалась 261 страница. Разделили учебник на три части, вышло примерно по 90 страниц на тьютора.
- Это вам - по девяносто, а нам с Игорем - двести шестьдесят, - затравленно сказал Сергей.
- Двести шестьдесят одна, - сурово поправила Наташа Лаптева.
- Двести шестьдесят страниц физики за неделю - свихнемся, - тихо сказал Игорь.
- Двести шестьдесят одна страница, и не свихнетесь, - поправила Наташа Лаптева.
- Сдадите, - а там хоть в психушку, нам дела нет, правда, Михаил? - сказал Паша Медведев.
Дело и вправду клонилось к "психушке", но Миша объявил наконец, в чем секрет: каждый тьютор превратит свою порцию учебника в 20 вопросов и ответов. Выучить всю физику за неделю - страх и ужас, прямая дорога в психиатрическую клинику. Но выучить 60 вопросов за неделю? 10 вопросов в день? Что же тут страшного? Что невозможного?
- Выучим, - весело сказал Володя Фокин и пристально посмотрел на Игоря. - Выучим!
Игорь поежился:
- Ну, ты вообще живодер.
Это сейчас - разговорчики, сейчас - смеются, сейчас - шуточки, а завтра придется сидеть над этой проклятой физикой! Сейчас они равны, вольны и свободны, а завтра невидимая черта разделит их: с одной стороны тьюторы эти и вся ватага, а с другой - они с Сергеем, и все взгляды - на них, и все внимание - им, как будто они больные…
Одно облегчение вышло: в школу не ходить неделю.
- Занимаемся методом полного погружения: от всего отключились, в голове только физика, больше ничего, - объяснил Миша Логинов.
И еще выяснилось, что заниматься будут у Саши Медведева, - у него родители отдыхать уехали, они с Любочкой одни - с той самой Любой, которая "мэйкапар" учила…