– Спрятать тапочки и украсть "молочные деньги", – защищался Ферди, – это разные вещи! С деньгами шутки плохи, я их никогда не трогаю, я не такой.
Мартина опустила свою правую руку. Она не сомневалась, что Ферди сказал правду. И не потому, что считала его особо честным мальчиком, а потому что, она это точно знала, когда Ферди врет, он всегда смотрит в сторону и вдобавок глупо ухмыляется. Теперь же он серьезно глядел ей прямо в глаза.
Сэр слез с учительского столика и вместе с Лилибет подошел к мусорной корзинке, возле которой стояли Ферди и Мартина. Вокруг них уже толпились ребята.
– Когда деньги шарахнули? – спросил Сэр.
– А я почем знаю? – пожала плечами Мартина. – Я как собрала их утром, так закрыла коробку крышкой и больше не смотрела. Еще минуту назад я была уверена, что деньги там лежат. Но, быть может, их уже давно взяли.
– А когда мы были на физре, – снова спросил Сэр, – коробочка так и стояла у тебя на парте?
Мартина сокрушенно кивнула.
– Значит, кто-то вошел в класс, когда мы были в зале, и спер деньги, – сделал вывод Туз пик. Он ободряюще похлопал Мартину по плечу и добавил: – Ничего не поделаешь! Придется нам еще раз дать деньги на молоко, не обедняем.
– Ах ты, верблюдище, я и не подумаю! – возмутился Купер Томасс – Что я, дурак, что ли, два раза за молоко платить? – И он постучал себя по лбу. – С вора надо спрашивать!
– Вот что, старик! Напиши объявление и повесь на доску: "Просим честного жулика доставить нам в класс "молочные деньги", – ухмыльнулся Туз пик.
Ребята захихикали, а у Купера Томаса уши стали пунцовыми, что у него было верным признаком ярости.
– Верблюд паршивый! – налетел он на Туза пик. – Когда в классе крадут, это не смешно, слышишь, ты!
Но Туз пик тут же пояснил, что смеется не над кражей, а над глупостью Купера Томаса. Тогда уши Купера Томаса стали еще пунцовей, они просто запылали рубиново-красным цветом, словно засветились изнутри. Он наклонил голову вперед, как бык, собирающийся напасть на тореадора, и наверняка стукнул бы Туза пик, если бы в этот миг в класс не вошла учительница литературы.
– Что случилось, ребята? Что тут происходит? – спросила фрау Хуфнагель с порога.
Она была классным руководителем 3-го "Д" и принадлежала к числу тех чутких педагогов, которые сразу замечают, что в классе не все в порядке.
– Верблюд поднимает меня на смех! Все время! Всегда! – крикнул Купер Томас, но тут все заговорили враз, уверяя учительницу, что дело совсем не в этом, что об их ссоре и говорить-то не стоит, что она лишь следствие того, что случилось в классе.
– Дети, прошу вас, прежде всего сядьте на свои места, – сказала фрау Хуфнагель. – И пусть один из вас мне расскажет, что произошло. Когда вы говорите все вместе, я вообще ничего не понимаю.
Группка, сбившаяся у мусорной корзинки, разошлась. Мартина дождалась, пока все сели, а потом принялась рассказывать об исчезновении "молочных денег". Фрау Хуфнагель, выслушав ее, предложила прежде всего поискать эти деньги.
– Может быть, ты случайно положила их куда-нибудь в другое место, – сказала она. – Или коробочка опрокинулась, монетки упали на пол, раскатились по углам и спокойно себе там лежат.
Мартина с возмущением отвергла эти предположения. Она ведь не лунатик, который но помнит, что делает во сне. Вот уже три года, как она собирает "молочные деньги", и ни разу за это время не клала их в другое место, а только вот в эту синюю коробочку, чтоб отнести потом завхозу. Предположить, что монетки выпали из нее, хотя она и была закрыта крышкой, уж совсем невозможно.
И фрау Хуфнагель пришлось с этим согласиться. Вид у нее был весьма озабоченный. Она произнесла длинную и печальную речь о детях, которые без должного уважения относятся к собственности, и настоятельно попросила всех не оставлять на партах ни денег, ни ценных предметов, когда "класс уходит из класса".
– Конечно, это ужасно, это просто беда, – сказала она, – но в такой большой школе, как наша, всегда находится несколько ребят, которые не чисты на руку. И обнаружить этих воров почти невозможно, разве что случайно. Против воровства, дорогие мои, у нас есть лишь одна надежная защита: все убирать, следить за тем, чтобы ничего не валялось на партах!
Тут фрау Хуфнагель вздохнула и сказала, что хватит обсуждать это печальное происшествие, пора вспомнить про урок литературы. И она попросила Михи Ханака прочитать первую строфу заданной баллады.
Пока Михи Ханак заунывно бормотал про замок, который стоял в стародавние времена на круче и был виден издалека во всей округе, Мыслитель наклонился к Лилибет, вынул палец изо рта и шепнул:
– Пока мы были в спортзале, кто-то из другого класса попросил разрешения выйти в туалет, забежал к нам, целенаправленно двинулся прямо к парте Мартины, вытащил деньги из синей коробочки и скрылся! Ты веришь в такую версию?
Лилибет покачала головой.
– И я не верю! – пробормотал Мыслитель.
– А по-твоему, как было дело? – шепотом спросила Лилибет.
Но Мыслитель не смог ей этого сказать, потому что его вызвали отвечать вторую строфу.
По понедельникам литература была последним уроком, и, когда звонок оповестил о его конце, все с облегчением вздохнули – так они устали от этой мрачной истории с проклятиями. В самом деле, целый час подряд декламировать эту балладу или слушать, как это делают другие, – занятие весьма утомительное. Кое-как запихав в сумки свое барахло, ребята не понеслись, как обычно, а чинно пошли вниз, в подвал, где помещалась раздевалка. Про "молочные деньги" никто не вспомнил. Говорили о предстоящей игре в гандбол. До нее оставалось всего три часа, и Сэр с Тузом пик, лучшие игроки класса, сокрушались, что не смогут удержать в руках мяч, так они вымотались на этом ужасном уроке.
– Мы проиграем как пить дать, – мрачно буркнул Туз пик.
– А ты беги скорей домой и поспи после обеда! – посоветовал ему Михи Ханак.
Но Туз пик объяснил, что поспать ему никак не удастся: его маленькая сестренка, которой положено спать днем, не желает, видите ли, спать и, когда ее укладывают, всякий раз так хнычет в знак протеста, что тут уж никто глаз не сомкнет.
– А ты заткни себе уши, – посоветовал Мыслитель, – это помогает. Я по маме знаю, она всегда это делает.
Мыслитель сунул в ящик тапочки, в которых ходил в школе, и стал искать свои уличные ботинки. В раздевалке 3-го "Д" всегда царил большой беспорядок. Ребята называли ее "обезьянья клетка", и она так и выглядела. У каждого класса была такая "обезьянья клетка", то есть отгороженная решеткой часть подвального помещения, где стояли две скамьи, а к решетчатым стенкам были приделаны крючки, чтобы вешать одежду. Входили в эту клетку через дверцу, которая запиралась на замок. По утрам, без четверти восемь, завхоз отпирал эти дверцы, а ровно в восемь, как только прозвенит звонок, он их снова запирал. Если кому-нибудь надо было пойти в раздевалку во время уроков или на перемене, то приходилось сперва сбегать к завхозу за ключом. И после окончания уроков кто-то тоже всегда ходил за ключом. Такие строгости с запиранием раздевалок ввели несколько лет назад, когда стали пропадать вещи из открытой раздевалки. Эти "обезьяньи клетки" считались абсолютно надежной защитой от краж. Не знай этого Мыслитель, он поклялся бы, что кто-то спер его ботинки: он их нигде не мог обнаружить. Но в конце концов он все же нашел правый за распахнутой дверцей их клетки, а левый вытащил из огромной кучи обуви, которая возвышалась посреди клетки. И тут взгляд его случайно упал на Розвиту Фрелих. Она сидела перед ним на скамейке, и глаза ее были полны слез.
– Ну, Розвита, глупая ты, разве можно плакать из-за такой чепухи? Это же курам на смех!
Мыслитель думал, что Розвита плакала из-за баллады "Проклятие певца". Ее трижды спрашивали во время урока, и ни разу ей не удалось сказать хоть одну строчку без ошибки. Поэтому фрау Хуфнагель поставила ей двойку и записала ее в свою красную книжечку.
– Двойка за устный ответ вообще не в счет, – утешал ее Мыслитель. – А по письменным работам у тебя всегда приличные отметки.
Розвита Фрелих покачала головой, и при этом огромная слеза покатилась у нее по щеке. Мыслитель вытащил из кармана брюк платок и протянул его девочке. Она взяла платок, утерла слезы и сказала:
– Да плевать я хотела на эту дуру Хуфнагель и на ее двойку! У меня пропало пятьдесят шиллингов. Все мои карманные деньги за неделю! Кошелек валялся под скамейкой раскрытый и пустой, даже трамвайные талончики вынули!
– Точно? – переспросил Мыслитель.
Розвита кивнула, показала пустой кошелек и сказала, что оставила его утром в кармане пальто.
– Слушайте все! – закричал Мыслитель. – У Розвиты тоже пропали деньги...
Еще примерно половина учеников 3-го "Д" находились в раздевалке, но они подняли такой крик, что и всей школе их бы не переорать.
– Не может быть!
– Деньги, наверно, просто выпали!..
– Давайте поищем под скамейкой!
Сэр и Мыслитель долго ползали по полу, шарили под скамейками, испачкали и руки, и коленки, но денег не нашли. Вольфганг Кран так усердствовал, что стукнулся виском о дверной косяк, Мартина Мадер вывернула карманы всех висящих пальто и курток. Туз пик тщательно ощупал всю вешалку. Розвита принялась чихать, такую они подняли пыль, а Лилибет занозила себе палец, но 50-шиллинговой монеты они так и не нашли.
– Вот что я вам скажу. – И Туз пик оглядел всех. – В нашем классе завелся вор. Никто чужой в нашу клетку попасть не может.
– Но ведь у завхоза есть ключ! – воскликнул Сэр.
– Ну и что? – Лилибет покачала головой. – Уж не думаешь ли ты, что господин Штрибани...
– Не болтай глупости, – хмуро перебил ее Сэр. – Но кто-то мог свистнуть у него ключ.
– Да я только что бегал за ним! – крикнул Михи Ханак. – Никто его не крал, он висел на доске, как всегда.
Но Сэр не сдавался:
– Его могли взять, а потом тайно назад повесить.
Лилибет снова покачала головой.
– Глупости!– сказала она. – У тебя башка работает как-то по-чудному. Простейшие вещи ты объясняешь самым сложным образом.
– А у тебя есть простое объяснение? – язвительно спросил Сэр. Вид у него был мрачный.
– Простое объяснение, – вспыхнула Лилибет, – заключается в том, что кто-то из нашего класса, словно сорока, тащит все, что плохо лежит. Сперва мой кошелек, потом "молочные деньги", а теперь – 50 шиллингов Розвиты. Этот малый сколотил себе уже неплохой капиталец.
– Почему малый? – Мыслитель задал этот вопрос, так и не вынув пальца изо рта. – Это ведь может быть и девочка. Уж не считаешь ли ты, что крадут только мальчики?
Лилибет пожала плечами.
– Мне надо идти, – сказала она. – А то, чего доброго, мать умрет от волнения.
И Лилибет так шваркнула ногой свои школьные тапочки, что они отлетели в дальний угол клетки. Все остальные тоже застегнули свои сумки и вслед за Лилибет вышли из раздевалки. Михи Ханак запер дверцу клетки. Ребята молча поднялись по лестнице. На самой верхней ступеньке их ждал господин Штрибани с протянутой рукой. Михи Ханак положил ключ ему на ладонь.
– Не больно-то вы торопитесь, молодые люди, – проворчал завхоз. – Если я всякий раз буду здесь так долго стоять и ждать, пока вы соизволите принести ключ от раздевалки, у меня ноги отвалятся.
– Простите, господин Штрибани, но скажите, пожалуйста, сегодня у вас никто не брал нашего ключа? – спросил Сэр.
Завхоз с неприязнью взглянул на Сэра.
– Кому бы это он мог понадобиться? Сэр пожал плечами, а завхоз спросил:
– А вы, собственно, из какого класса?
– На бирке ключа помечено, – пробормотал Мыслитель.
– Из 3-го "Д", – ответил Сэр.
– А-а! – протянул завхоз, и лицо его стало свирепым. – Там, где кран сломался?..
Сэр кивнул.
– С вами неприятностей не оберешься, – прошипел Штрибани. – Ключа вашего никто не брал.
– Это точно? – переспросил Мыслитель.
– Точно-парточно... Что за дурацкий допрос? – Лицо завхоза побагровело от гнева. – Стоите тут, никак не разойдетесь по домам и болтаете всякий вздор! Сегодня ко мне никто еще не приходил за ключами. Значит, и вашего никто не брал.
Завхоз повернулся к ним спиной и, бормоча, побрел прочь.
– Что ж, мы, пожалуй, теперь тоже разойдемся. Ведь изменить что-либо мы все равно не в силах, – сказал Туз пик.
И ребята из 3-го "Д" медленно двинулись к школьным воротам. Лилибет шла впереди всех, ей ведь надо было торопиться. У ворот она кивнула остальным и побежала домой. Она и так уже опаздывала на восемь минут. А это ей обернется шестнадцатью минутами громких маминых упреков.
На углу Мартина нагнала Лилибет.
– Знаешь, я уверена, – начала она, с трудом переводя дух, – я просто уверена, что Розвита все выдумала. Она ведь всегда хочет быть в центре внимания. Она просто врет. Из-за того, что у меня украли "молочные деньги", у нее тоже обязательно должно что-то пропасть.
– Не думаю, – сказала Лилибет.
– Помнишь, в прошлом году она сама спрятала свой физкультурный костюм?
– Да это потому, что не хотела идти на физкультуру, – сказала Лилибет.
– Чушь! – Голос Мартины был полон яда. – Ее хлебом не корми, только бы все ею занимались. Она воображала, вот что я тебе скажу! Ведь даже бровью не повела, когда Бабси Биндер заподозрили в том, что она ее барахло утащила. Плевать ей было!
– Неправда! – Лилибет даже остановилась от возмущения. – Ты так говоришь, потому что терпеть ее не можешь. Когда Розвита заметила, что подозревают Бабси, она сразу призналась, что сама спрятала свой костюм.
– Да только потому, что ее приперли к стенке: ведь Дальмар видел, как она его прятала! – Мартина постучала пальцами себе по лбу. – Ты такая наивная, Лилибет, ты и понятия не имеешь, какая она на самом деле.
Теперь Лилибет надо было идти налево, а Мартине направо.
– Проводить тебя? – спросила Мартина.
– Нет, не надо, я очень спешу...
И так как на светофоре вспыхнул как раз зеленый свет, Лилибет побежала на ту сторону улицы. Она была рада, что отделалась от Мартины. "До чего же она вредная, – думала Лилибет, – просто злая. Всегда что-нибудь плохое скажет о других". Но потом, уже подходя к своему дому, она сказала себе: "А может быть, Мартина не так уж неправа? Ведь Розвита Фрелих и правда чудная какая-то. Стоит при ней кому-нибудь сказать, что был в субботу в кино, как она тут же кричит, что и она была в кино. А если кто расскажет, что ко дню рождения ему обещали новый проигрыватель, так и она начинает всех уверять, что тоже получит в подарок новый проигрыватель. Вполне возможно, что она разыграла всю эту историю с кражей, разыграла только потому, что у кого-то пропали деньги".
Поравнявшись с воротами своего дома, Лилибет глубоко вздохнула. Из-за чего, решить трудно. Может, из-за тяжелых мыслей по поводу Розвиты, а может, оттого, что увидела стоящую в дверях маму с искаженным тревогой лицом. Мама с упреком глядела на часы.
4 ГЛАВА,
в которой, правдивости ради, в наш рассказ вставлены подлинные выдержки из дневника Мыслителя
Вот уже несколько лет, как Мыслитель вел дневник. Но для этого ему не были нужны переплетенные в бархат роскошные альбомы для стихов и сердечных тайн, которые запираются на замочки. Нет, Мыслитель записывал свои мысли в толстую тетрадь в клеточку. Держать их в тайне ему было незачем, потому что они отнюдь не были секретными.
Чтобы ознакомиться с ними, никакого допуска не требовалось. Совсем наоборот. Мыслитель исписывал эти клетчатые страницы одну за другой именно потому, что у него голова была полна мыслей, которые решительно никого не интересовали. Это были мысли о справедливости, мысли о смерти и вообще о том, что значит быть мертвым, мысли о наследственной склонности к скупости, мысли о жизни на других планетах, мысли о зле и добре, о политических партиях, о глупости, о беспричинном страхе, о хороших отметках в школе и вообще о жизни. Даже Туз пик и Сэр, хотя они и были его лучшими друзьями, не очень-то рвались обсуждать такого рода проблемы с Мыслителем. Максимум, на что они были способны, это терпеливо его выслушать, прикрывая при этом рот рукой, чтобы скрыть зевки. А маму Мыслитель и тем более не мог ввести в круг своих размышлений. Всякий раз, когда он пытался это сделать, она приходила в отчаяние.
– Даниэль! – восклицала она в испуге, как только Мыслитель пытался с ней поговорить о чем-нибудь таком. – Мальчик в твоем возрасте не должен думать о подобных вещах. Брось все эти мысли, пока не вырастешь! Наслаждайся юностью!
А когда Мыслитель пытался спорить с мамой, защищать свое право на любые мысли и объяснять ей, что запретить себе думать вообще невозможно и что даже по ночам мысли иногда не позволяют уснуть, мама Мыслителя сокрушенно качала головой и говорила:
– Бедняга ты, Даниэль! И я тебе не в силах помочь, потому что я – женщина.
Мама Мыслителя считала, что думать – это мужское занятие. Это ей в свое время так долго внушал ее отец, что она в конце концов поверила.
Мама Даниэля бесконечно жалела своего мальчика, потому что в доме не было больше мужчины и некому было помочь ему думать. Она часто ломала себе голову над тем, не следует ли ей снова выйти замуж, чтобы в семье появился человек, который хоть как-то разбирается в думанье. Время от времени к ним даже приходили в дом какие-то мужчины, и мать знакомила их с Даниэлем. Но ни один из этих мужчин Мыслителю не нравился. Он и не пытался делиться с ними своими мыслями. Когда такой мужчина приходил к ним в гости, Мыслитель удирал к себе в комнату и запускал проигрыватель, да так громко, что у нового знакомого едва не лопались барабанные перепонки. И мозги плавились. И пот струился по лицу.
По этой ли причине или по какой другой, сказать трудно, но гости этого рода никогда не появлялись второй раз и вообще больше не подавали о себе знать. Мама Мыслителя, во всяком случае, считала, что причина в этом.
Конечно, у Мыслителя был и отец. Отец, у которого, вероятнее всего, в голове тоже рождалось много мыслей. Впрочем, проверить это Мыслитель не мог, поскольку отец его после развода жил в Швейцарии. По решению суда отец получил право встречаться со своим сыном раз в неделю, а летом проводить с ним два месяца, но отец Мыслителя этим правом не пользовался. И так как в судебном решении ничего не сказано о том, что сын тоже имеет право видеть своего отца, они ни разу не виделись уже почти девять лет.
Мыслитель никогда не говорил о своем отце. А если кто-нибудь о нем спрашивал, то отвечал:
– У меня нет отца, и никогда не было.
Если же собеседник продолжал настаивать, утверждая, что какой-никакой отец все же должен был когда-то быть, Мыслитель говорил:
– Пусть так. Но мой умер, когда я был еще зародышем у мамы в животе.