...И в портфель сгребая деньги,
Напевал Матильде так:
– Потанцуем-ка, милашка,
С этой песенкою в такт...
Каждую свою телевизионную программу я заканчивал коротеньким обращением "специально для Веселого грабителя", где сообщал какой-нибудь новый факт об азартных играх или организованном пороке в нашем штате. Под звуки "Танцующей Матильды" я поднимал бутафорский портфель и некоторое время держал его перед телезрителями. Меня нельзя было привлечь за клевету, ибо ни разу фамилия Янси не прозвучала с экрана, но все понимали, кого и что я имею в виду. Жители штата хорошо знали его портфель, как и черные записные книжечки Хьюи лет двадцать пять назад.
Телепередачи выставляли Янси в смешном свете и явно пользовались успехом. До меня стали доходить сведения, что наш бравый генерал основательно задет и начинает нервничать.
Я радовался и горел желанием наносить ему удар за ударом.
Но я понимал, что этого недостаточно, что исход борьбы могло бы решить лишь то, чем я владел и что никогда не осмелюсь использовать.
РОБЕРТ ЯНСИ
Джексон словно воткнул в меня нож и сейчас медленно его поворачивал, я же ничего, ровным счетом ничего не мог поделать. Больше всего на свете мне претило играть роль жертвы, а не нападающего. Вот и на войне, под огнем, я всегда думал, что если придется умереть, то лучше уж в яростной схватке, разя и сокрушая. Оказаться в положении мишени, быть связанным по рукам и ногам – для меня сущий ад, да и только.
– Подумай, какой сукин сын этот Джексон! – сказал я Аде. – Надоел он мне. Равно как и осточертело выглядеть дураком. "Веселый грабитель", а? Даже мои подчиненные, завидев меня, начинают улыбаться в рукав. Это же расшатывает дисциплину! Я уже не могу обходить своих клиентов с портфелем. С тех пор, как он начал эти передачи с "Танцующей Матильдой", мне пришлось заменить портфель чемоданом. "Веселый грабитель"... – передразнил я Джексона. – Сволочь!
Ада расхохоталась.
– В чем дело? Ты что, на его стороне?
– Не говори глупостей. Он ничего не может тебе сделать. Вспомни пословицу: "Собака лает – ветер носит".
– Начхал я на пословицы! Он причиняет мне кучу неприятностей.
– Терпи. Он и меня не обходит стороной, как тебе известно.
– Черта с два! Обходит, да еще как! Он травит только меня, а ты запрещаешь даже припугнуть его.
Ада улыбнулась и не без затаенной гордости ответила:
– А тебе и не удастся его напугать.
– Ты думаешь? Может, поспорим?
– Не имею желания. Надеюсь, не такой уж ты болван, чтобы пытаться пугать его. Тронь его пальцем – и завтра об этом узнает весь штат. Поднимется крик, что это наших рук дело.
– Как сказать. Люди привыкли уважать силу... – Я смачно ударил кулаком по своей же ладони.
– До чего же идиот! А теперь послушай меня. Не смей даже думать об этом. Оставь его в покое. Слышишь?
– Хорошо, хорошо. Не буду его трогать.
"Сам-то не буду, – про себя добавил я. – Но не гарантирую, что не найдется кто-нибудь другой".
Я вызвал к себе Рикко Медину и потолковал с ним.
– Человек надежный и умеющий молчать, понятно? – сказал я в заключение.
– Понятно, – кивнул Медина.
СТИВ ДЖЕКСОН
Я свернул с Ройял-стрит на свою улицу – узкий коридор между рядами приземистых мрачных домов. На следующем квартале улица оканчивалась тупиком и освещалась только падающим из окон светом: оба уличных фонаря не горели. Едва я свернул за угол, как по бокам у меня выросли двое неизвестных и чей-то хриплый голос прошептал:
– Тебе велено кое-что передать. Тебе велено передать, что ты слишком много болтаешь.
Вспыхнуло что-то красное, и я погрузился во мрак.
Пришел я в себя уже в больничной палате. За правым ухом, не переставая, тупо ныло, местами горело лицо, все тело пронизывала боль. С минуту я лежал, собираясь с мыслями и вспоминая. Я пришел к выводу, что надо мной основательно потрудились.
Около койки появилась сиделка в белом, спросила о моем самочувствии и сказала, что, как только я найду возможным, меня навестят журналисты. Я ответил, что нахожу это возможным уже сейчас, и сиделка, получив разрешение врача, впустила ко мне журналистов, которым я и рассказал, как и что произошло.
Потом я уснул. Когда проснулся, сиделка принесла специальный дневной выпуск вечерней газеты.
Набранный крупным шрифтом, ее заголовок сообщал: "Зверское избиение телевизионного комментатора".
В заметке говорилось: "Комментатор телевидения Стив Джексон, ведущий кампанию против применения насилия в политической жизни штата, вчера вечером сам стал жертвой насилия".
Несколько дней назад почти такая же мысль пришла мне в голову.
Потом я, по-видимому, опять уснул, а когда очнулся, в комнате было темно, белели только простыни на постели. Снизу доносился приглушенный гул уличного движения, приглушенный, потому что я проснулся где-то между полночью и рассветом. Черное небо за окном было усеяно, как и до моего прибытия в больницу, и до моего появления на свет божий, белыми точками звезд, удаленных от нас на миллионы световых лет. Нет, они были не такими, как прежде. Они менялись ежедневно, ежечасно, ежесекундно, и эти изменения аккуратно фиксировались в астрономических таблицах. При наличии таких таблиц, если умеешь ими пользоваться, можно, ориентируясь по звездам, управлять судном или самолетом.
Не знаю почему, но я вдруг вспомнил, что бедняга Томми Даллас побывал в больнице тоже с помощью Ады. Хотя я-то, пожалуй, оказался здесь не в результате прямого ее участия, а скорее по инициативе Янси. Возможно, Ада об этом ничего и не знала. Однако разве она и Янси не были чем-то единым? Значит, и она виновата.
Кстати, мы с ней тоже кое в чем были едины.
Небо светлело, но так медленно, что мне казалось, будто я смотрю замедленный фильм, на одной десятой скорости. Я мог бы ускорить движение, чувствовал я, или, наоборот, остановить пленку, мог бы перекрутить ее, куда хочу, вперед или назад.
Но я не стал ускорять или замедлять свой фильм. Я предоставил ему возможность идти, как он хотел, и небо совсем побледнело, а звезды исчезли прежде, чем меня сморил сон.
На третий день, когда уже после двенадцати я лежал, погруженный в залитое солнцем бездумье, на пороге палаты появилась сиделка и сообщила, что ко мне пришла миссис Киснерос.
– Пригласите ее, – сказал я и почувствовал, что сердце у меня встрепенулось, как у рыбака при виде рыбы на крючке.
Сиделка в белой шапочке на голове вышла, и сразу же в узком дверном проеме выросла фигура женщины в темном вязаном платье, с черными волосами, ниспадавшими на плечи, в темных очках и на высоких каблуках. Конечно, это была Ада Даллас.
Она прикрыла дверь, не отрывая от нее руки, и остановилась, не сводя с меня взгляда. Ее темные очки мешали мне видеть, что выражал этот взгляд.
– Привет, Стив! – прошептала наконец она.
– Здравствуй!
Она все еще не двигалась, словно примерзнув к месту.
– Должна ли я объяснять тебе? – по-прежнему шепотом спросила она, и я увидел, как на белой шее у нее начала пульсировать синяя жилка.
– Нет. Не должна.
– Я убью его! Я...
– Ты не сделаешь этого.
– Я проучу его!
– И этого ты не сделаешь. Ни убить, ни проучить, ни просто остановить его ты не в состоянии. И в следующий раз он подыщет другого исполнителя.
– Следующего раза вообще не будет. – Лицо Ады под черным париком казалось мертвенно-бледным.
– Не будет? Ты же знаешь, что будет.
– Клянусь, я собственными руками задушу того, кто тронет тебя хоть пальцем.
– Что ты, собственно, волнуешься? В конце концов, кто я такой? Это может произойти с каждым.
– Как тебе сказать? – Ада устало вздохнула, и я увидел, как поднялась и опустилась прикрытая черным платьем грудь. – В сущности, то, что творится у нас, происходит повсюду. Есть те, кто управляет, и те, кем управляют. За исключением...
– За исключением Янси, танков, маленького бакалейщика?
– Хватит терзать меня, Стив... Так вот, везде одно и то же, разница только в масштабах.
– Да, но масштабы тоже имеют значение.
– Я постараюсь...
– Теперь ты ничего не сделаешь, как ни старайся, – резко оборвал я.
Она молчала. Ее судорожное дыхание наполнило комнату.
– И все же попытаюсь. Но я пришла сюда не затем, чтобы ссориться. Я пришла узнать, как ты... чем я могу тебе помочь.
Ада подошла к койке, села, сняла очки и положила мне на лоб мягкую прохладную руку. Я закрыл глаза и погрузился в блаженное оцепенение, наслаждаясь теплом ее присутствия, ароматом ее духов, ее ласковым прикосновением.
Мы не шевелились и не произносили ни слова.
* * *
На следующей неделе после того, как я вышел из больницы, руководство телевизионной станции вручило мне револьвер и разрешение на него. По правде говоря, я не собирался пускать оружие в ход, но сама эта история послужила хорошей рекламой. Как только она получила огласку, число зрителей, которые регулярно смотрели мою программу, резко увеличилось.
Выступая по телевидению впервые после болезни, я ощущал непривычную тяжесть в заднем кармане брюк и какую-то неловкость и сумел побороть ее лишь перед самым концом передачи.
– Сам по себе тот факт, что головорезы избили комментатора телевидения, еще не важен, – говорил я в заключение. – Важно другое, а именно: оказывается, у нас могут изуродовать всякого, кто осмелится критиковать администрацию штата.
Дело идет к установлению диктатуры. Мы значительно ближе к ней, чем Германия в 1933 году. Итоги выборов у нас фальсифицируются в угоду покупателям-заказчикам; избирателей терроризируют и вынуждают голосовать по подсказке; отдельные личности, пользующиеся благосклонностью администрации штата, буквально распухают от прибылей. Движение, которое началось как крестовый поход против коррупции, само превратилось в циничную и продажную силу.
После окончания программы, просматривая вечерние ленты с телетайпов, я наткнулся на такое сообщение:
"МОБИЛ (АП). Скелет, найденный здесь около года назад, принадлежал, как установлено в предварительном порядке, некоей Бланш Джеймисон, темной личности из местных".
Я перечитал ленту несколько раз, и мне показалось, что я наконец-то нашел способ избавить Аду от Янси. Если она еще хотела избавиться от него, в чем я сильно сомневался. Во всяком случае, попробовать не мешало.
Для телезрителей нашего штата сообщение в газете особого интереса не представляло, но все же я включил его в бюллетень телевизионных новостей, передававшихся в десять часов вечера. Надеясь, что генерал Роберт Янси сидит в этот момент у телевизора, я прочитал заметку и многозначительно взглянул на телекамеру.
РОБЕРТ ЯНСИ
Она не ворвалась в мой кабинет подобно циклону, а, наоборот, вошла медленно, как волна прилива. Осторожно прикрыла дверь и уставилась на меня. Я сидел за письменным столом.
– Если ты сделаешь это еще раз, если ты когда-нибудь попытаешься снова дотронуться до него, я убью тебя, – тихо проговорила она.
– Милочка! – Я отложил карандаш. – Неужели ты думаешь...
– Я ничего не думаю. Но если ты посмеешь снова прикоснуться к нему, считай себя покойником.
Тут уж я не мог не возмутиться.
– Этот негодяй сам готов вогнать нас в гроб, а ты ведешь себя так, словно по уши влюблена в него.
– Да, – ответила она, не сводя с меня взгляда. – И советую запомнить мои слова.
Она вышла из кабинета так быстро, что я не успел ответить и лишь растерянно посмотрел на захлопнувшуюся дверь.
Если Ада надеялась, что я буду сидеть сложа руки и молча наблюдать, как он издевается надо мной, она здорово ошибалась.
Затем наступил день, когда я получил следующую "посылку". Как мне казалось, я ожидал ее уже несколько лет, забыл, сколько, целую вечность. Ждал и уже начал надеяться, что она вообще не придет... Нет, неправда, вся моя жизнь стала одним ожиданием, ибо я знал, что "посылка" придет.
И она пришла.
Я чувствовал себя... Впрочем, не знаю, как я себя чувствовал. Пожалуй, почти так же, как в то утро, когда под артиллерийским обстрелом готовился выскочить из окопа и броситься в атаку. Но огонь вдруг прекратился, война кончилась, и уже не надо было бросаться в атаку. Я был спасен, но наступившее затишье стало для меня концом света. Вместе с последними выстрелами мир, показалось мне, утратил свою реальность.
Правда, то, что я испытывал сейчас, было несколько иным. Что-то кончалось для меня, но война продолжалась, и моему ожиданию конец пока не наступил. Пришла очередная "посылка" – и только. Очередная, но не последняя.
Это были три абзаца в очередном номере мобилской газеты.
В них говорилось:
"Сегодня полиция сообщила, что ей, видимо, удалось выяснить, кому принадлежал скелет, найденный около года назад в заливе поблизости от города.
Предполагается, что это останки Бланш Джеймисон, 51 года, владелицы фешенебельного дома терпимости, переселившейся, как считалось ранее, в Калифорнию.
По мнению полицейских, Джеймисон стала жертвой междоусобной грызни гангстерских шаек. Следствие продолжается".
Все-таки, оказывается, не все еще кончилось!
Я немного испугался. Более того, у меня появилось такое чувство, будто какая-то шестеренка встала на место и колеса завертелись. И я обрадовался. Вот это-то меня и напугало.
Четыре слова не выходили у меня из головы: "междоусобная грызня гангстерских шаек", "междоусобная грызня гангстерских шаек", "междоусобная грызня гангстерских шаек"...
Вот что должно спасти нас!
В самом деле, если убийство в Мобиле – результат грызни гангстерских шаек, как они свяжут его с губернатором Луизианы? Или начальником полиции этого штата?
И тем не менее я знал, что по-прежнему не перестану ждать "посылки". Не перестану ждать, пока... Но мне не нужно это "пока". Я не хотел думать об этом "пока"!
ТОММИ ДАЛЛАС
После избиения Джексона я решил, что теперь нет смысла ожидать очередной выборной кампании, что надо немедленно использовать имеющиеся у меня материалы. Сейчас Ада особенно уязвима. Случай с Джексоном и мои документы заставят даже раболепствующее перед ней законодательное собрание сместить Аду с поста губернатора и привлечь к уголовной ответственности.
Вот почему следовало немедленно передать Джексону мои материалы.
Говоря по совести, мне казалось, что, когда наступит этот момент, я буду чувствовать себя на вершине мира, упиваться сознанием того, что скоро сквитаюсь с ней за все.
Однако ничего похожего я не испытывал.
Наоборот, мне было неприятно. Я помнил выражение ее лица и ее голос, когда она сказала: "Кто, по-твоему, удержал определенных людей от поездки в Сент-Питерс, когда ты там громил всех и вся?"
Нет, нет, нельзя поддаваться на ее уловки! Я знаю, что нужно делать, и я это сделаю.
Мы договорились с Джексоном, что встретимся в конце недели.
СТИВ ДЖЕКСОН
На следующий день, передав в вечернем бюллетене телевизионных новостей сообщение о Бланш Джеймисон, я отправился в Батон-Руж, чтобы после встречи с Адой повидать Роберта Янси. Вряд ли он так сразу и капитулирует, и потому я хотел предупредить Аду, что ей пока ничего не угрожает. Возможно, она понимала это и без моего предупреждения, но нависшая угроза могла встревожить ее, вызвать опасение, что я перестараюсь и, разоблачая Янси, невольно подведу и ее. Я собирался рассказать Аде о своих подлинных намерениях и попросить ее не беспокоиться. Я понимал, на какой риск иду: стоило ей передать наш разговор Янси, и все мои планы будут сорваны.
Маленькая секретарша Ады (принятая на эту работу, наверно, за свою непривлекательность) зло посмотрела на меня, когда я появился в приемной, и совсем ощетинилась, когда по внутреннему телефону получила распоряжение пропустить меня к губернатору.
Ада, как всегда, держалась спокойно, и, как всегда в ее присутствии, я почувствовал какое-то напряжение и неловкость, словно я провинился перед ней, а она милостиво меня прощает.
Я рассказал, что привело меня к ней.
– Я не хочу, чтобы ты беспокоилась, – заключил я.
– Ты думаешь, я и в самом деле беспокоюсь? – улыбнулась она.
– Не знаю... – Я помолчал. – Буду признателен, если ты ничего не... – Я не закончил фразы.
– Я ничего ему не скажу.
Я поднялся на этаж выше, в кабинет Янси. Меня сразу же пропустили к нему.
Я почти не сомневался, что он смотрел телепередачу, основательно струсил и обязательно захочет выяснить, как далеко заходит моя осведомленность.
Янси сидел за столом, делая вид, что поглощен составлением какой-то бумаги; его русые волосы были тщательно расчесаны на пробор.
– Минуточку, – холодно сказал он, потом быстро поднял взгляд, и хохот его металлом загромыхал по комнате: – Носите его так, чтобы побыстрее выхватить, да?
Губы его искривились в ухмылке, когда он заметил, что револьвер при мне. А меня поразило его лицо: постаревшее, уже не гладкое, как прежде, а изрытое морщинами от постоянного внутреннего напряжения.
– Вот именно, – с напускной небрежностью ответил я, чувствуя, что краснею.
– Что вам нужно? – сухо осведомился Янси, сверля меня тяжелым взглядом.
– Вы смотрели мою программу вчера вечером?
– Возможно, смотрел, возможно, нет. А в чем дело?
Он не спускал с меня глаз, как затравленный, но все еще смертельно опасный зверь.
– Вы слышали сообщение о Бланш Джеймисон?
Я должен был признать про себя, что выдержки ему не занимать: ни один мускул не дрогнул на его лице.
– Не помню. Я слишком внимательно слушал вашу песню о... портфеле.
– Я упомянул в своей программе, что найденный в Мобиле скелет принадлежал Бланш Джеймисон – хозяйке тамошнего дома терпимости.
Янси пожал плечами. Как мастерски он владел собой – даже не находил нужным протестовать!
– Никогда о ней не слышал. Ну, а теперь к делу. Зачем вы пришли?
– Хочу предложить сделку.
– А я-то считал, что вы боитесь всяких сделок как черт ладана.
– На этот раз не боюсь.
– Вероятно, что-то очень уж интересное. – Он натянуто улыбнулся. – Что же именно? – В голосе зазвучал металл.
– Я хочу, чтобы вы ушли в отставку.
Янси начал смеяться.