- Бакшиш! Бакшиш! - запинается и падает, обдирая лицо и голые колени о слоистый камень.
Туристы торопливо выплевывают жвачку и вскидывают дула фотоаппаратов.
- Базар в царстве смерти, - зло бормочет дядя Феликс. - Наживаются на чем могут.
Он ведет подальше от туристов, к подножию Большой пирамиды. В сумраке глубокого колодца покоится деревянная ладья, почти плоская в середине, с высоким носом и кормой.
- После смерти фараона его душа должна была переплыть Озеро лилий, чтобы добраться до царства мертвых. У всех народов мира царство смерти расположено за водной преградой: у египтян - Озеро лилий, у греков - Стикс, а у наших предков - речка Каяла… У каждой пирамиды или мастабы закопана такая ладья. На время путешествия фараон запасался всем необходимым - пищей, водой, вином. Чтобы в пути не было одиноко, после смерти фараона жрецы отравляли его жен и хоронили рядом. - Дядя Феликс указывает на маленькие пирамидки рядом с большими. - А чтобы фараону не пришлось грести самому, убивали самых молодых и сильных рабов.
В центре пирамиды, - продолжает дядя Феликс, - сама усыпальница, а в ней золотой гроб - саркофаг. В саркофаг клали все драгоценности фараона и его семейства. Чего только не выдумывали, чтобы уберечь усыпальницу от грабителей! Вырубали ее в монолитном камне, замуровывали, строили лабиринты и ложные усыпальницы; на голову грабителям рушились камни, под ногами проваливался пол, смыкались железные челюсти, падали решетки. Но вот загадка: археологам нужно несколько лет, чтобы современными инструментами пробить дорогу к саркофагу, а внутри они находят пустые усыпальницы, ограбленные пару тысяч лет назад… Удалось найти единственную нетронутую гробницу - матери Хеопса королевы Хетефере. И что же? Оказалось, что ее обчистили еще во время похорон!..
Вика медленно идет вдоль подножия пирамиды.
- Пап, а под ней, наверное, все Марфино бы уместилось?
- Марфино? Еще и луг с Макеичевым стадом! Умытый солнцем дом бабушки Софьи, крыльцо в капельках росы, улица с коровьими копытцами, - и это все под стометровой толщей тяжелых серо-желтых камней… Нет, не надо так сравнивать!
Дядя Феликс останавливается под Сфинксом.
- А теперь тихо! Слушайте, как звучит Время… Вика прислушивается…
Тихо в царстве мертвых. Тише тишины. Только ветер тонко свистит в камнях, как тысячу лет назад.
Или так звучит само Время? Течет оно из далекого далека, уносит, не заметив даже, человеческие жизни, как древних фараонов, как бабушку Алену. Сметает с Земли города и заносит их песком, налетает на пирамиды, расслаивает их, и, бессильное, обтекает их грани и исчезает в далеком далеке…
Спокоен страж мертвого царства Сфинкс. Расслаблено его львиное тело, надменно его человеческое лицо. Он смотрит на восток, откуда бесчисленное число раз поднималось Солнце. Нет и не будет врага, равного ему по силе. Поэтому Сфинкс спокоен.
- На каком-то святом камне начертано, - негромко говорит дядя Феликс. - "Когда человек узнает, что движет звездами, Сфинкс засмеется и жизнь иссякнет". Вам не кажется, что он уже улыбается?
Вика внимательно смотрит на величественное лицо Сфинкса. И ей тоже кажется, что выщербленные каменные губы его чуть-чуть кривятся в усмешке. Ведь люди узнали уже многие тайны звезд! Неужели настанет такой день, когда Сфинкс разомкнет каменные уста и загрохочет каменным смехом, закидывая голову. Заходят его львиные бока, осыпая песок и выслоенный камень…
Люди многое знают о звездах. Но тот, кто возводил пирамиды, кто высекал из камня стража царства мертвых, наверное, думал, что знает о звездах все. А через тысячу лет окажется, что и нынешние астрономы со своими могучими телескопами узнали лишь малую часть звездной науки. И так будет всегда, пока светит Солнце.
Нет, никогда не разомкнет Сфинкс каменных губ!
Все молча идут к машине.
Летит под колеса асфальтовая лента шоссе, остается позади "базар в царстве смерти". И чем дальше назад уходят пирамиды, тем оживленнее становятся пассажиры консульского "мерседеса", будто пробуждаются от странного сна.
- История повторилась в девятнадцатом веке, - говорит дядя Феликс, - когда начали строить Суэцкий канал. На Суэцкий перешеек согнали сорок тысяч феллахов. Хотя со времен Хеопса прошло четыре тысячи лет, мало что изменилось - и орудия труда, и условия жизни строителей. Копали канал десять лет. Двадцать тысяч египтян погибли на строительстве. А теперь Англия и Франция утверждают, что это они построили канал и им он принадлежит…
Белеют окраинные кварталы Каира. Появляются на обочине дороги пальмы, отступает пустыня.
- А грибов все равно жалко, - впервые за все это время подает голос мама, - даже с точки зрения вечности.
Машина выезжает на набережную.
- Ну что, Заяц, - подмигивает папа, - отряхнем пыль столетий! Куда поедем?
Странный вопрос. Известно, куда - в веселый город Зу.
Веселый город Зу
Дядя Феликс сворачивает с набережной на улицу Эль-Гуза и тормозит у ворот Зу. Папа с Викой и Мишуткой выходят, а мама едет в Замалек готовить обед без грибов.
Веселый город Зу есть в любой стране. Спросите в Афинах, в Стамбуле, в Фамагусте, где город Зу, и любой грек, турок, киприот укажет вам дорогу.
Нет в Каире места лучше, чем Зу. За целый день не обойти его площадей, улиц, бульваров, аллеек, мостов.
Веселый город Зу - это зоопарк.
Все, что есть живого на свете, - все собрано в каирском зоопарке. А если вы какого-то зверя здесь не нашли - значит, его и в природе нет.
Жара спадает. В городе еще зной от раскаленного асфальта, а в Зу поднимается свежесть от озер, ручейков, каналов. Всего-то градусов тридцать.
По улицам зоопарка гуляет пестрый народ: европейцы в широкополых шляпах, индусы в чалмах и индианки в сари, японки в ярких кимоно, индонезийцы в докторских шапочках. Торжественно проходят арабские семьи: дедушка в галабии и вязаной шапочке, бабушка в черной малайе и - мал мала меньше - дюжина черноголовых ребятишек.
Арабы сидят прямо на траве и блаженно щурятся на солнце. Возможность посидеть на травке - важное завоевание египетской революции. При короле Фаруке феллахи даже глянуть не смели на зеленый газон. Зато теперь по вечерам специально приходят в Зу, чтобы победно усесться на лужайке.
В стриженых кустах - беседки: китайская пагода, японский бумажный домик, русская бревенчатая изба. Смешная изба, таких даже в Марфине не осталось. А египтяне думают, что русские феллахи живут вот в таких избушках на курьих ножках, ходят круглый год в валенках, а по улицам Москвы бродят бурые медведи.
Поэтому бурый мишка здесь так и называется - "рашен бэа", то есть "русский медведь". Рашен бэа - важная персона, у него и клетка побольше, с ванной, с душем.
В первую очередь Вика с папой идут навестить земляка. К мишке не пробиться, зрители у клетки в два этажа: мальчишки и девчонки оседлали родителей. Мишка действительно русский, из Подмосковья. Подарок Советского Союза каирскому зоопарку.
Подарок лежит в дальнем углу клетки, тяжело и часто раздувает бока, мутными от жары глазами смотрит куда-то сквозь галабии и халаты.
- Бедненький, - жалеет его Вика. - Жарко мишеньке в Африке… Пап, а правда, он в Ученском лесу жил? Ну, может, не жил, а так, мимоходом бывал. Может, издалека бабушку Софью видел, и меня, и Ночку, и Коську… Пап, ну неужели он не чувствует, что мы тоже оттуда? Должно же ему от нас чем-то знакомым пахнуть?
- Наверное, ветер в другую сторону… А то бы он, конечно, узнал нас.
- Мишенька, миша! - зовет Вика. Да разве услышит он в таком шуме!
Но вдруг зеленые глазки зверя оживают. Он медленно поднимается и, загребая лапами, идет к решетке. Зрители радостно вопят, отступая. Медведь встает на задние лапы, цепляясь когтями за толстые прутья.
- Узнал! Смотри, папа, узнал!
Стоящий рядом араб оборачивается на крик.
- О-о! - вопит он. - О-о-о!! - И счастливо хлопает себя по бедрам, и ничего, кроме этого восторженного "о-о!", не может произнести.
- Литтл рашен бэа! Маленький русский медведь!
Зрители тотчас обступают Вику широким полукругом, хлопая в ладоши и указывая то на Мишутку в ее руках, то на огромного медведя за решеткой.
- Литтл рашен бэа энд биг рашен бэа! Маленький русский медведь и большой! Торопливо щелкают фотоаппараты.
- Этак мы с тобой в вечерние газеты угодим, - смеется папа, выбираясь из восторженной толпы.
Зрители еще долго не могут успокоиться, машут вслед:
- Руси! Литтл рашен бэа!
Вика с папой идут дальше. Самое замечательное в каирском зоопарке то, что можно кормить зверей - кого хочешь, но не чем попало. Однажды Вика принялась бросать лебедям крошки хлеба. Арабы пришли в ужас: хлеб - лебедям! Дорогой хлеб, который не каждому феллаху по карману!
Зато у вольеров стоят мальчишки с лотками. Подходи, плати пиастры и корми животных чем положено. Страусы так и толкутся в своем загоне рядом с лотком, тянут голые, будто ощипанные шеи над загородкой - не подойдет ли кто угостить их?
Пеликанам Вика рыбешку кидала, носорогам зеленые веточки давала с руки, антилопы трясли ей вслед бородками, благодарили за сочную траву.
У вольера с жирафом мальчишка продает морковь. Вика выбирает самую большую.
- Ну, предлагай, - подбадривает папа.
Вика поднимается на цыпочки и машет жирафам морковкой. Вот один неторопливо направился к загородке и перегнул через нее длинную шею. Ну и шея! Как у царицы Нефертити.
С огромной высоты к Вике опускается угловатая голова с рожками-антеннами. Вика на всякий случай берется за папин палец.
- Смелее, Заяц, смелее. Это же воспитанный жираф, по глазам видно.
Жираф и правда воспитанный. Он высовывает длинный розовый язык, ловко обкручивает им морковку и деликатно вытягивает ее из Викиного кулака.
- Вот здорово! - удивляется Вика. - Мне бы такой язык, мороженое лизать!
Мороженое в Каире продают в высоких вафельных стаканчиках. Ни за что дна языком не достанешь.
Остались еще сонные толстые змеи и драконы-вараны с вывернутыми когтистыми лапами, но Вика не хочет их кормить. Она идет кататься на слоне.
Большой добрый слон трусит по кругу между пальмами. На голове слона, между ушами, сидит мальчишка-погонщик, а по бокам висят скамейки. Мальчишка останавливает слона между двумя лесенками, похожими на самолетные трапы.
Вика забирается на скамеечку, прижимается спиной к слоновьему боку. Топ-топ-топ. - бежит слон по кругу, подобрав хобот. Сзади вертится тоненький хвостик, сверху свисает босая пятка погонщика. Здорово!
Скамеечка подпрыгивает, проплывают мимо радужные гамадрилы, розовые бегемоты, ржавые крокодилы (они только в "Детском мире" зеленые, а на самом деле похожи на сосновые бревна). И как электричка к перрону, подплывает скамеечка к трапу.
- Эх, гулять так гулять! Такой день! - говорит папа. - Пойдем в "Луна-парк". Что-нибудь да выиграем!
Мама называет "Луна-парк" не иначе как "грабеж средь бела дня". Вика с папой ходят туда по большому секрету. Мама знает, конечно, куда уплывают пиастры и откуда появляются в доме всевозможные безделушки, но виду не подает…
Вика с папой стоят с сачками в руках. В широкой прозрачной чаше без дна кипят белые теннисные шарики с номерами, подпрыгивают, сталкиваются, разлетаются. Вика машет сачком напропалую, но шарики хитрые, выпрыгивают из сетки.
А папа, как на рыбалке на Ученском берегу, потихоньку подводит сачок и резко взмахивает им. Есть!
- Ну-ка посмотри, что у них там на десятый номер?
На десятый номер - пластмассовая вазочка с лихими красными лебедями по стенкам. У Вики уже семь таких вазочек дома.
- Ничего, - говорит папа, хмыкнув, - в Москве подаришь…
Во что еще не играли? Папа нерешительно смотрит на вывеску тира, откуда доносятся звонкие шлепки пневматических винтовок.
- Разве тряхнуть стариной? А, Заяц?
- Тряхни, пап!
Отец уверенно вскидывает винтовку, пристраивает ее поудобнее к плечу… Носорог летит вверх тормашками. Вика стоит сзади не дыша, болеет за папу… Переворачиваются страусы и крокодилы, падают толстые инглизи.
Хозяин тира поверх очков смотрит на перевернутые мишени.
- Мистер, - объясняет он, - призовая стрельба. Вы должны стрелять, пока не промахнетесь.
Он выкладывает на прилавок пульку… Вспыхивает реклама над фасадом картонного магазина. Другую… Гаснет свеча. Третью…
Больше никто не стреляет. Люди набились в маленький тир, цокают языками и одобрительно кивают после каждого выстрела. Вспотевший хозяин бегает взад и вперед: поднимать мишени и выкладывать пульки. - Мистер, - не выдерживает он наконец, - мистер, хватит, вы меня разорите… Вы американец?
Вика переводит.
- Нет, русский.
- О-о, руси! - араб поднимает кверху большой палец, - Вторая мировая война?
- Да. Летчик.
- Мистер, я был проводником под Эль-Аламейном. В большой победе есть и моя маленькая доля. - Хозяин тира кивает, поправляет очки и лезет под потолок за главным призом.
Посетители расступаются, пропуская Вику с папой. Вика гордо вышагивает, прижимая к груди тяжелую хрустальную ладью. Она слышит, как сзади почтительно шепчут:
- Руси… Русский снайпер…
Папа откидывает со лба потные волосы.
- Ну, не ожидал даже. Да… А это что?
Над прилавком свисает пук разноцветных перепутанных нитей. На прилавке - жестяные баночки кока-колы и пива, пистолеты-зажигалки и всякая пластмассовая всячина.
- Как бы это нам с тобой кока-колу вытащить? - размышляет папа. - Ну-ка, Заяц, попробуй вот эту ниточку. Или нет, наверное, эту… А-а, тяни любую!
Вика дергает голубую нитку, и над прилавком подскакивает все та же вазочка с лебедями. Хозяин аттракциона с улыбкой протягивает ее Вике.
- Девятая, - в отчаянии говорит папа. - Это уже слишком! Рядом молодой светловолосый европеец получает баночку кока-колы и разочарованно вертит ее в руках.
- Мистер, чейндж, - предлагает Вика, протягивая ему злополучных лебедей.
"Чейндж" - такое же международное слово, как "Зу". "Чейндж" - значит "обмен".
- Сенк ю, - тотчас соглашается тот, и призы переходят из рук в руки.
У европейца симпатичное и будто бы даже знакомое лицо. Он улыбается, улыбается и Вика.
- Полиш? - спрашивает она.
- Но, - светловолосый европеец указывает пальцем в грудь, - рашен.
Вика чуть не роняет хрустальную ладью на асфальт.
- Папа! Пап! Скорее! Сюда!
Услышав русскую речь, "европеец" распахивает глаза.
- Наши! - кричит он. - Наши!
Бежит папа. Бегут к "европейцу" мужчины и женщины.
- Откуда?
- Туристы. Из Хабаровска.
- Из Анадыря.
- Из Владивостока.
Папа торопливо жмет руки всем сразу.
- Давно?
- Две недели.
- Скоро?
- Через три дня.
- Ну… как там?
А как сказать - как там, на Родине? Как найти несколько слов, чтобы сказать самое главное, самое что ни на есть важное? Как уместить Родину в несколько слов? Говори хоть три часа, и все будет мало, останется еще что-то, что-то очень необходимое, о чем нельзя не сказать…
- Снег у нас.
- Реки тронулись.
- Дожди в Москве.
- В автобус! В автобус! - торопит арабчанка-переводчица. И снова папа жмет руки:
- Привет там передавайте!
Кому привет? И серому апрельскому снегу, и набухшим подо льдом рекам, и дождливому московскому небу…
Папа и Вика смотрят вслед отъезжающему автобусу.
- Вот так… - говорит папа. - Встретились, поговорили… Между прочим, от Москвы до Владивостока вдвое дальше, чем до Каира…
Через три дня дальневосточники сойдут с трапа на бетонное поле Шереметьева. Экспресс помчит их в Москву, и за окном потянутся невесомые березовые рощицы, и поля, и деревеньки, низко нахлобучившие разноцветные крыши.
Вика всхлипывает.
- Ну, вот еще, - растерянно говорит папа. - В такой счастливый день…
- Домой хочу-у! В Москву-у!! И в Марфино… Чтобы галстук носить. Чтобы дождь был…
- Целый год молодцом держалась - и на тебе… Мы же не туристы, Заяц. У нас с тобой работа. - Папа сам расстроен неожиданной встречей. - Поехали к маме…
Они идут к автобусу, держа в руках безрадостные призы "Луна-парка".
Пир горой
Солнце падает за небоскребы Эль-Гузы. В Египте нет вечера, только день и ночь.
Солнце катится по верхушкам эвкалиптов - это еще день. Солнце валится за горизонт - это уже ночь. В черном небе вспыхивают звезды и рекламы: разноцветные закорючки, точки, петли. Так малыши рисуют море.
А может, неспроста арабские буквы похожи на волны? Вода для арабов - это жизнь. И человеческую речь здесь услышишь только у колодцев, у Нила, у моря…
Иностранцы плотно запахивают пиджаки, арабы кутаются в шерстяные шарфы - прохладно.
В Египте вместо зимы и лета - ночь и день. И зимним днем можно испечься заживо, и летней ночью замерзнуть насмерть. В этом Вика сама убедилась, когда на обратном пути с Красного моря посреди пустыни сломался автобус.
Пока солнце лежало на барханах, ребята сидели в автобусе полумертвые от жары, а едва наступила ночь - стали кутаться в пыльные половички. Потом взрослые побросали половички в песок, выломали сиденья, облили бензином и подожгли. Так и грелись у костра, пока не завелся мотор.
А расскажи кому-нибудь в Москве, что замерзал в африканской пустыне, - засмеют. Скажут, что замерзнуть в Африке - все равно что рыбе в воде утонуть…
В Замалеке темно. Дома большие, многоэтажные, а горят всего несколько окон: в каждом доме одна семья. То ли дело ночная Москва! Такой узор разноцветных окон, и за каждым жизнь, люди…
Аза и Леми уже спят. Бавваб Али метет мраморные дорожки, Джон стрижет траву на игровой площадке.
- Бхатрак, Али, бхатрак, Джон! До свидания!
- Бхатрак, мадемуазель Вика.
У таиландского посольства все тот же полицейский жует длинную сигару. Из русской колонии доносится Настькин рев: ее укладывают спать. Так и живет колония: вместо побудки кри- чит муэдзин с минарета, а вместо отбоя - реактивный Насть-кин рев.
У подъезда одиноко сидит Светка, стукает о землю теннисным мячом. Вика останавливается рядом. Светка будто и не замечает ее - роняет мяч на землю и ловит.
- Ты чего сидишь?
- Хочу и сижу. У тебя не спросила. - Голос у Светки сиплый, зареванный.
- Здорово сегодня было, правда? - говорит Вика.
- Кривда. Ничего здорового.
Вика молчит. Светка стукает мячиком.
- И вообще мама сказала, чтобы я с тобой больше не разговаривала. И что так подруги не поступают.
- Почему?! Я же правду сказала. А потом еще и соврала из-за тебя!
- Честная какая нашлась! А ты видела, как на меня все смотрели? И Сашка, и Геленжевские…
Светка плачет, наклонив голову и стукая мячом о землю.
Вике жалко ее. Светка ведь не жадная, не злая, просто ей ужасно одиноко и скучно. Ее никуда не пускают, даже в Зу она ни разу не была. Родители ей ничего не покупают, кроме жвачки и дешевой кукурузы, и сами едят только суп из пакетиков. Зато они накупили много ненужных вещей - ковров, посуды и еще чего-то. Вика раз была у Светки и сама видела: весь этаж у них завален всякой упакованной ерундой.