Библиотека пионера, том VII
Из послесловия:
...В "Красном вагоне" пионер Глеб Бабкин, паренек пытливый и подвижной, мечтает о далеком плавании на океанском корабле. Снится ему открытое море, и вот как вызывают его моряки и говорят: "Бабкин Глеб, приказываем тебе явиться на боевой корабль и занять свое боевое место". Он, обыкновенный мальчишка с маленьким вздернутым носом, торчащими в разные стороны волосами и розовыми, похожими на лесной гриб-волнушку ушами, хочет стать необыкновенным героем и рвется в море.
В сибирской тайге все кажется ему будничным и скучным. Но, подружившись с пионеркой Варей, бродя по чащобам и рекам могучего и прекрасного края, узнав о подвигах сибиряков и научившись не быть трусом, Глеб становится другим. Теперь ему в Сибири нравится. В ином свете предстает перед ним отец Вари, Георгий Лукич, которого раньше Глеб считал несправедливым и угрюмым. Не сердится больше Глеб и на своего брата Луку.
Сибирь закаляет сердца пионеров Глеба и Вари. Они хотят стать похожими на бесстрашного геолога Ивана Демина, который погиб среди дремучей тайги, выполняя задание своей совести.
"Красный вагон" - книга о серьезном, наводящая на раздумья о жизни. Но написана она весело и озорно...
А.Тверской
Содержание:
-
Глава первая 1
-
Глава вторая 2
-
Глава третья 3
-
Глава четвертая 4
-
Глава пятая 5
-
Глава шестая 6
-
Глава седьмая 7
-
Глава восьмая 8
-
Глава девятая 9
-
Глава десятая 11
-
Глава одиннадцатая 12
-
Глава двенадцатая 13
-
Глава тринадцатая 15
-
Глава четырнадцатая 17
-
Глава пятнадцатая 18
-
Глава шестнадцатая 19
-
Глава семнадцатая 20
-
Глава восемнадцатая 22
-
Глава девятнадцатая 23
-
Глава двадцатая 24
-
Примечания 25
Николай Печерский
Красный вагон
Глава первая
Лука Бабкин и его брат Глеб жили в небольшом таежном поселке. Матери у Глеба и Луки уже давно не было, а отец их, лесной объездчик, погиб два года назад. Поехал зимой в тайгу, встретился там с медведем-шатуном и не вернулся... И остались мальчишки круглыми сиротами - только Глеб да Лука, только Лука да Глеб...
В лесной школе учились ребята из разных деревень - из Авдотьина, Проталин, Золотых Ключей. Своих мальчишек и девчонок тут было совсем мало: десятиклассница Зина-Зинуля, третьеклассник Колька Пухов и потом уже совсем мелкая мелкота. А настоящих товарищей, таких, чтобы дружить, тут не было.
И жилось Глебу, конечно, очень скучно.
Ни кино, ни цирка, ни трамваев.
Только высокие-превысокие сосны, только буреломы да никудышная, пересыхающая летом речка Зеленуха.
Еще месяц назад Глеб думал, что жизни этой в тайге скоро придет конец.
Лука закончит десятилетку, и они укатят в какой-нибудь большой, настоящий город.
Лучше всего, конечно, поехать в Севастополь или Одессу.
Там огромное синее море, там линкоры и быстрые, неуловимые, как молния, подводные лодки.
Там на корабле можно какой угодно подвиг совершить.
Да, там совсем не то, что в лесном поселке.
Какие в лесном поселке подвиги!
Если Лука не захочет в Севастополь или в Одессу, можно, пожалуй, укатить к тетке в чудесный город Никополь.
Моря в Никополе нет, но зато там есть река Днепр.
От Днепра к морю - рукой подать.
Сел на пароход и плыви куда хочешь - хоть в Одессу, хоть в Севастополь, хоть еще дальше...
В прошлом году они уже ездили в Никополь и всё там рассмотрели и разнюхали.
Во-первых, в Никополе был институт для Луки; во-вторых, там обучают на шлюпках будущих моряков, в-третьих...
Но что "в-третьих"! Так можно считать до тысячи, а то и больше.
Тетка в Никополе тоже была хорошая. Поищи в другом месте таких теток!
В первый же день они до отвала наелись украинского борща, а потом еще на закуску дали по целой миске вареников с вишнями.
Вареники Глебу очень понравились. Он съел миску, а потом еще полмиски, а потом еще два больших-пребольших.
Хо-хо, таких вареников никогда не забудешь!
Даже сейчас: закроешь глаза, пошевелишь языком и чувствуешь, как во рту растекается сладкий вишневый сок.
А Лука тогда добавки не попросил. Поел, вытер губы рушником с красными петухами по краям и сказал:
- У нас в Сибири тоже ягода куда как хороша...
Тетка обиделась, начала греметь посудой.
- Если наша не нравится, не надо. Сиди в своей Сибири вместе с медведями.
- Не в вишнях, тетя, дело. Зря обижаетесь.
Глеб еще тогда смекнул, что Лука хитрит и держит что-то себе на уме.
Теперь, когда уже пришло время собирать в путь-дорогу пожитки, Глеб решил проверить, что же такое надумал Лука.
Он сел к столу, взял чистую тетрадку и начал сочинять тетке письмо.
Когда Лука пришел с работы, Глеб показал ему конверт и сказал:
- Лука, я пошел на почту.
Раньше Глеб никогда не ходил на почту. Он думал, что Лука удивится и начнет расспрашивать, что он там и кому написал.
Но Лука спрашивать почему-то не стал.
- Иди, - сказал он, будто бы ничего такого и не случилось.
Глеб потоптался, покосил глазом на Луку и добавил:
- Это я тетке письмо написал.
- Очень хорошо. Совсем старуху забыли.
- Я ей про все написал, - упавшим голосом сказал Глеб.
Но даже и это не подействовало на Луку. Он открыл учебник и, не поднимая головы, сказал:
- Ну иди, иди, не мешай.
Хорошенькое дело - не мешай!
Глеб бросил письмо в почтовый ящик и, так как делать было больше нечего, пошел по поселку куда глаза глядят.
Теперь уже Глебу было совсем ясно - Лука хитрил, не хотел ехать ни в Одессу, ни в Севастополь, ни в чудесный город Никополь.
Конечно, Глеб мог бы не играть в кошки-мышки, а спросить прямо:
"Едем или не едем?"
Но тогда Лука мог бы ответить:
"Не поедем".
А Глеб боялся услышать это.
Но все-таки Глеб узнал всю правду.
И не от Луки, который был его родным братом, а совсем от постороннего человека.
Случилось это так.
Глеб шатался по поселку и вдруг услышал за плетнем в огороде Зины-Зинули тяжелые и горькие вздохи.
Вначале Глеб подумал, что вздыхает Зина-Зинуля или, может быть, даже ее отец Алушкин, но потом прислушался и понял, что это вовсе и не человек, а глупый и зловредный козел Алушкиных Филька.
Филька только по происхождению считался козлом. А так он был хуже самой вероломной собаки.
Говорили, будто Алушкин, который служил приемщиком в конторе "Заготкожживсырье", и в самом деле держал Фильку вместо собаки.
Козел не пропускал мимо ничего живого.
Шел он на противника не торопясь, ничем не выдавая своих коварных замыслов. И только по глазам Фильки - желтым, как застывшая сосновая смола, и по тому, как мелко вздрагивал черный общипанный хвостик, можно было догадаться, что в крови у него горит огонь сраженья.
Фильке уже давно хотели набить морду за его подлые штучки, но сделали это только вчера...
В "Заготкожживсырье" пришел сдавать шкурки охотник с Черной речки. Увидев жертву, Филька помотал головой, а потом подошел сзади, примерился рогами - и как наподдаст!
- А-а-а-а! - закричал охотник и тут же, как был, рухнул от страха и неожиданности на землю.
Потом уже, когда охотник пришел в себя, он так отходил Фильку сапогами, что тот едва не околел.
Поселковый фельдшер сделал охотнику прижигание йодом и сказал, что все заживет. Только купаться три дня запретил.
После этой истории охотник еще долго ходил возле дома Алушкина и клялся при свидетелях, что все равно изничтожит Фильку и сдаст его шкуру в "Заготкожживсырье".
Услышав страшные вздохи за плетнем, Глеб понял, что охотник все-таки не сдержал своего слова и шкура пока осталась на козле.
Глеб презирал и козла и самого Алушкина.
Это был вредный старик. Из-за него и Зине-Зинуле никакой жизни не было. "Этого нельзя. Того не трогай. Туда не ходи".
Даже в школу на вечера самодеятельности и то Зину-Зинулю под конвоем водили.
Если бы Глеб был на месте Луки, он бы уже сто раз насолил этому Алушкину!
Но Лука очень вежливо здоровался с Алушкиным и улыбался ему при встрече.
Глеб знал, где тут собака зарыта. Лука сох по Зине-Зинуле или, как говорили девчонки, был к ней не рав-но-ду-шен!
Глеб сам видел, как Лука провожал Зину-Зинулю под ручку. Если бы Лука был равнодушен, он бы не стал ходить с Зинулей под ручку. Это и дураку ясно.
Глеб думал про все это, слушал козлиные вздохи и даже не заметил, как отворилась дверь и на пороге появился Алушкин.
- Это кто еще такой? - строго спросил Алушкин и пошел с крыльца. - Опять козла пришли убивать?
- Хо-хо, разве это я его убивал?
Алушкин подошел поближе и узнал Глеба.
- Ага, это ты! - сказал он. - Ты мне, братец, как раз и нужен.
Глеб не чувствовал за собой вины, но все-таки отступил назад.
Уж очень злое было у Алушкина лицо. Худое, морщинистое, с длинной и узкой, как у козла Фильки, бородкой.
Сначала Глеб решил, что Алушкин вот-вот размахнется и треснет его в ухо.
Но козлиный собственник, как видно, драться пока не думал.
Он остановился и очень тихо, каким-то шипящим голосом сказал:
- Ты вот что... Ты передай своему брату: если не желает ехать в институт, пускай не едет. А другим морочить голову нечего, хоть он и комсомольский секретарь... Пускай прекратит, а то я ему все ноги поперебиваю. Понял?
Глеб отступал все дальше и дальше.
Когда опасность уже миновала, он круто повернулся и что было духу помчался прочь.
А издали неслось:
- Поперебива-а-ю... Поня-а-ал?..
Ночью у Глеба поднялся жар.
Он не знал, отчего это у него: от сильных переживаний или, может быть, оттого, что перекупался вечером в Зеленухе.
Он несколько раз вставал, дрожащей рукой черпал в темноте ковшом из ведерка колодезную воду. Но вода, которая на самом деле была холодной, казалась ему теплой и противной, как касторка.
Глава вторая
Глеб провалялся в кровати три дня.
Два дня он болел по-настоящему, а третий - просто так, назло Луке.
Как раз в то время, когда Глеб болел "просто так", в школе был выпускной вечер.
Лука тоже ходил на этот вечер
Надел сапоги, вельветовую куртку с молнией и ушел.
А Глеб остался один.
Смотрел в открытое окно, слушал, как в школе играет радиола, и думал:
"Я тут лежу, а Лука там танцует. Разве настоящие братья так поступают?"
Лука возвратился скоро.
Глеб даже не стал спрашивать, почему Лука такой веселый и почему у него в глазах рыжие искры.
Он еще вчера все узнал.
Лука получил комсомольскую путевку, и теперь они, то есть Лука и Глеб, уже окончательно и бесповоротно едут на стройку.
Хо-хо, это только так говорится - "едут"! На самом же деле они никуда не едут, а просто-напросто остаются в Сибири. Где-то тут, совсем недалеко, за горой, которая называется Три Монаха, прокладывают железную дорогу. Вот туда-то их всех и отправляют - и этого сумасшедшего Луку, который, между прочим, получил в школе золотую медаль, и вообще всех десятиклассников.
А про тетку, про море и Никополь Лука даже и не вспомнил.
Как будто бы на свете ничего этого и не было - ни моря, ни кораблей, на которых можно совершать любые подвиги, ни тетки, ни Никополя, ни самого Глеба.
"Раз так, пускай будет так, - уныло решил Глеб. - Пускай Лука делает теперь с ним что хочет. Хоть в колодец выбрасывает. Ему теперь все равно".
А Лука, казалось, и не замечал такого настроения Глеба.
Пришел из школы, потрогал Глебову голову и сказал:
- А она у тебя, Глеб, уже не горячая.
Не горячая! Полежал бы сам три дня, тогда бы узнал!
Лука хотел еще что-то сказать, но Глеб отвернулся и жалобно, как это умеют делать только больные, простонал.
Лука долго мерил комнату шагами, а потом остановился возле кровати и сказал:
-- Я тебя, Глеб, не понимаю: что ты за человек?
Глеб не ответил.
- Не понимаю, - уже совсем раздраженно повторил Лука.- Дед у нас был рабочий. Отец - рабочий. Я тоже буду рабочим. А ты кем хочешь быть, говори.
Глеб молчал.
- Нет, я тебя спрашиваю, кем ты хочешь быть - капиталистом, помещиком, узурпатором?
Узурпатором! Если Лука хочет знать, так он сам узурпатор. Даже хуже!
Лука постоял еще немного возле Глеба и вышел, хлопнув дверью.
А Глеб лежал, хмурил брови и думал - правильно он поступил или неправильно? Конечно, правильно. Сам узурпатор, а на других сваливает!
В кровати можно лежать день, два, а три дня - это уже трудно. Тем более когда у тебя нет температуры и хочется есть.
А Глеб знал: на плитке, накрытый одеялом, стоял котелок с гречневой кашей и кусками жареного мяса.
Мясо Глеб очень любил.
Он прислушался к шагам за окном, быстро соскочил с кровати и припал к котелку, как медведь к березовой колоде с медом.
Тут-то у Глеба и произошла осечка.
Он так увлекся едой, что не заметил, как дверь отворилась и в комнату вошел Лука.
- Кашу поедаешь, капиталист? - спросил Лука.
От страха и неожиданности Глеб даже присел.
- Мы-ы-вы, - неопределенно промычал Глеб, торопливо прожевывая кашу.
- Вот тебе и "мы-вы"! Марш за водой, симулянт!
Гремя ведром, Глеб пошел к колодцу.
Когда он возвратился, Лука с засученными рукавами стоял возле корыта. На полу лежала куча грязного белья.
- Завтра выезжаем, - сказал Лука, выливая воду в корыто.
Утром Лука привел отца и мать третьеклассника Кольки Пухова.
У этих Пуховых прохудилась изба, и теперь они очень обрадовались, что Лука уезжает и отдает им почти даром хороший дом.
Лука продал не только дом, но и все, что в нем было: и кровати, и кастрюли, и медный умывальник, который они совсем недавно купили с Глебом в Иркутске.
"Продавай, продавай, - мрачно думал Глеб. - Можешь даже меня продать. Тебе это ничего не стоит".
А потом Лука ушел, а Глебу приказал сидеть дома и ждать команды.
Колька Пухов и его мать тоже остались.
Мать Кольки хозяйничала в избе и все время поглядывала на Глеба. Наверное, она боялась, что Глеб тут что-нибудь стянет или разобьет.
И от этого Глебу было еще тоскливее.
Нахально вел себя и Колька. Он нашел где-то большой ржавый гвоздь и заколотил его в стену.
Глеб жил в этом доме двенадцать лет и то никаких гвоздей не забивал.
Сначала Глеб хотел стукнуть этого дурака по затылку, но потом передумал. Раз он теперь тут хозяин, пускай забивает...
Подводы из леспромхоза, которых ждали с самого утра, прибыли только на закате дня.
Лука примчался в избу как угорелый и крикнул:
- Собирайся. Живо!
Но у Глеба было уже все готово. Он взял под мышку полотняный мешок с рубашками, трусами, коробкой цветных карандашей "Искусство" и поплелся за Лукой.
Возле ремонтных мастерских, там, где еще недавно работал Лука, стояли две телеги, суетились десятиклассники.
"Лошадей хороших и то пожалели!"- подумал Глеб, разглядывая двух низкорослых равнодушных меринков.
И лошади, белые, с множеством мелких бурых пятнышек на спине, и груды мешков и узлов на телегах - все это совсем не было похоже на проводы добровольцев, которые Глеб видел в кино.
Там по крайней мере играл оркестр, произносили речи ораторы, и каждому отъезжающему дарили балалайку или еще какой-нибудь другой подарок.
А тут и провожатых почти не было. Десятиклассники жили кто где: кто в Авдотьине, кто в Золотых Ключах, кто в Проталинах. И каждый, конечно, уже давно простился с домашними.
Не было здесь и директора школы, который поехал в этот день в Иркутск.
Вокруг нагруженных доверху телег озабоченно ходила завуч Таисия Андреевна. Она вытирала платочком заплаканные глаза и без конца повторяла:
- Вы ж там смотрите, дети, вы смотрите...
Все здесь показалось Глебу и очень знакомым и в то же время совсем не таким, как раньше.
Куда делись белые кружевные передники, пышные кокетливые банты и строгие, перетянутые блестящими ремнями гимнастерки?
Мальчишки и девчонки уже заранее купили в магазине спортивные куртки и шаровары и теперь стали похожи друг на друга, как чернильницы-непроливашки.
И только Димку Кучерова, которого называли в школе Лордом, можно было узнать за версту.
На Димке был светлый пиджак в крупную клетку, шикарные брюки галифе и коротенькие, с подвернутыми голенищами сапожки.
Высокий, горбоносый, с узенькой полоской белокурых усов и длинными, как у попа, волосами, он что-то рассказывал девчонкам и на глазах у Таисии Андреевны дымил папиросой.
А Зины-Зинули не было.
Ставни на ее окнах были закрыты. У калитки, мерцая желтыми ядовитыми глазами, стоял, как прежде, живой и невредимый козел Филька.
Распоряжался и командовал всем Лука.
Скорее всего, никто его и не назначал командиром.
Лука такой человек, что и сам себя назначит.
Ишь как распоряжается.
- Куда кладешь? Разве не видишь, что сюда нельзя класть!
Но вот, пожалуй, все готово.
Лука построил десятиклассников по четыре, придирчиво оглядел из-под своих широких темных бровей строй, подравнял и, будто бы в самом деле командир, растягивая слова, приказал:
- Ша-го-ом ма-а-рш!
В ту же минуту над колонной, будто костер, взлетело ввысь знамя. По бархатному полю, изгибаясь, побежали вышитые золотом слова:
"Ученикам десятого класса от райкома комсомола".
Сразу же за школой начался лес - густой, сумрачный и загадочный, как тайна.