В сборник включены произведения известного современного российского писателя Льва Златкина.
Роман "Охота на мух" и повесть "Вновь распятый" на примере нашего недавнего мрачного прошлого показывают несостоятельность любого диктаторского режима.
Содержание:
-
Охота на мух 1
-
Вновь распятый 83
Лев Златкин
Охота на мух. Вновь распятый
Охота на мух
Зеленая жирная муха ползала по нагретому солнцем стеклу окна возле общей уборной в конце галереи, останавливаясь изредка, чтобы заняться собой. Сегменты ее выпуклых глаз неотрывно следили за маленьким детенышем тех странных двуногих, которые были врагами, как птицы, но, в отличие от птиц, создавали среду обитания мухам своими испражнениями, отбросами пищи, свалками мусора. Детеныш не двигался, но его черные выпуклые глаза также неотрывно следили за мухой, гипнотизируя ее своим умоляющим взглядом: "замри, замри, замри, замри"!
И муха замерла. Ее передние лапки замелькали, очищая голову, а задняя пара, попеременно с передними, занимались брюшком. Микробы холеры и других опасных эпидемий тысячами летели в воздух.
Мир-Джавад дышал ими, но даже микробы холеры погибали, едва они оказывались втянутыми потоком воздуха в его огромный с горбинкой нос. Два пальца левой руки семилетнего мальчишки цепко держали один конец толстой резиновой нити, а два пальца правой руки натягивали резинку за другой конец, а правый глаз намечал место для удара. "В голову, только в голову, сразу брызнет темная кровь, короткие судорожные посучивания ножек, и все кончено… А может, в живот?"
Дверь уборной звякнула, с нее сбросили крючок. Муха на мгновение замерла, собираясь улететь, но удар резинки распластал ее внутренности по стеклу, и, как муха ни пыталась взлететь, ни сучила ножками, ничего не получалось, только крылышки жужжали от величайшего напряжения, от невозможности оторваться от страшной боли, впившейся ей в тело.
Дверь уборной резко распахнулась, едва не ударив Мир-Джавада. Вышел молодой мужчина, но уже совершенно седой. Увидев Мир-Джавада, вытирающего с резинки кровь пальцами, закричал отчаянно, так, как жужжала муха:
- Опять охотишься, негодяй, больше тебе нечем заняться?.. Иди на двор, погоняй мяч, или "покалай", паук двуногий, убийству учишься, чтобы у тебя руки отсохли…
Мужчина пытался влепить Мир-Джаваду подзатыльник, но тот увернулся и закричал:
- Ба!..Сумасшедший дерется…
- Вазген!.. Что к ребенку пристал? - закричала из общей кухни пожилая толстуха, бабушка Мир-Джавада. - Из уборной вышел, руки не вымыл, - заразу разносишь, маленького обижаешь. Занимайся своими делами, каждый лезет куда не просят, своих рожай, потом им раздавай "щелля"… Приходят тут всякие приблудные, распоряжаются…
А Мир-Джавад пропищал:
- Недорезанный!..
Вазген затряс кулаками в воздухе и, зайдя в общую кухню, закричал на бабушку Мир-Джавада:
- Да!.. "Недорезанный"!.. Не убили меня, как я их ни просил, оставили мучиться, оставили не жить, а мучиться и вспоминать ту дорогу, такую же пыльную и ровную, как это стекло, и так же, как муха, на ней билась моя Ануш, на моих глазах над ней надругались, на моих глазах ей кинжалом вспороли живот, а меня привязали к столбу над ней и били, чтобы я не отводил глаз, били, чтобы я смотрел, и смеялись, как они смеялись… Да, у меня никогда не будет детей… Ты, старая женщина, думай, кого ты растишь, думай, пока не поздно…
И Вазген поплелся по веранде, бормоча: "жестокий мир, жестокий мир, в липкой паутине все, что ни вижу, солнца хочу, солнца!.. А, распятый, я кричал солнцу: "ненавижу"!..
Бабушка Мир-Джавада выразительно покрутила пальцем у виска ему вслед, показывая внуку, что у Вазгена "не все дома". А Мир-Джавад, ковыряя в носу, мерзко хихикал…
"Если мир вас ненавидит, знайте, что Меня прежде вас возненавидел. Если бы вы были от мира, то мир любил бы свое; а как вы не от мира, но я избрал вас от мира, потому ненавидит вас мир. Помните слово, которое Я сказал вам: раб не больше господина своего. Если Меня гнали, будут гнать и вас; если Мое слово соблюдали, будут соблюдать и ваше… Не дивитесь, братия мои, если мир ненавидит вас".
А солнце жарко светило. Город сонно разбросал по склонам горы дома, кое-как проложил между ними кривые улицы, щедро озелененные в центре и голые, грязные чуть в стороне. Вопиющая нищета соседствовала с наглой роскошью, дворцы окружали старый город, где солнце с трудом пробивалось во дворы, а в комнаты без окон оно не заглядывало. Запах сырости лежал на всем: на скудной мебели, залатанной одежде, на телах живущих здесь людей и, казалось, даже на их мыслях… А дворцы, в свою очередь, окружали жалкие домишки, где в каждой комнате жили по пять-шесть человек, где по утрам, во время игр, дети, хихикая, делились опытом подсмотренной и подслушанной близости отцов и матерей, семейных старших братьев и сестер. Эти - дома поставляли во дворцы прекрасные тела юных проституток, а в тюрьмы воров и грабителей, ибо развращенные с детства умы трудно направить на благое дело, а воровской мир нищеты, как и воровской мир роскоши, засасывает. А между двумя воровскими полюсами был мир тружеников, мир трудностей и забот, иногда светлых радостей, неподкупной и продажной любви, дружбы и предательства, дела и карьеры, доброты и зависти, ненависти и жестокости, преданности, прощения и мести. С утра мужчины уходили на работу, их ждали фабрики и заводы, лавки и магазины, учреждения и мастерские. Женщины отправлялись на базар, тонкие темно-пестрые струйки матерей и жен, сестер и невесток текли, унося в огромных зимбилях свежие зелень и фрукты, овощи и молочные продукты. Во дворы заходили браконьеры, предлагавшие черную икру и красную рыбу, фазанов и кашкалдаков, все по такой доступной цене, что вынужденные на всем экономить люди расхватывали в пять минут весь принесенный товар, хотя прекрасно знали, что скупают ворованное. И эта двойственность лежала на всем: родители лгали детям, дети - родителям, правительство - народу, народ - правительству, и правда запуталась в этом лабиринте лжи и обмана и отчаялась уже увидеть свет истины. Природный закон выживаемости и отбора выбрасывал за пределы жизни слабых, наивных, страдая, добрые и отзывчивые получали за доброту и отзывчивость зло или насмешки в лучшем случае, жестокость, их безжалостно использовали в своих целях и выбрасывали, как ненужный хлам: шкурку очищенного апельсина, разбитую на мелкие куски тарелку из грубого фаянса… А из старинного фарфора тарелку, если разбивалась, бережно склеивали и ставили на видное место, хвастаясь императорским вензелем, словно приобщаясь к царской фамилии, чувствуя свою исключительность… Это чувство было неистребимо, если оно появлялось: зараженный им искал таких же больных… так наркоманы узнают своих по блеску глаз, по особому, только им присущему взгляду, по запекшимся губам. Союз исключительных был беспощаден в своей неуязвимости, и его мог уничтожить только такой же союз исключительных. Город, словно Кронос, пожирал своих детей, но не родился пока Зевс, чтобы низвергнуть его в тартар.
"Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною"…
Из тамбура, в щелочку приоткрытой двери, маленький толстенький человечек с интересом наблюдал за находящимся в пустой приемной Мир-Джавадом. Прикрытая вторая дверь создавала в тамбуре тот полумрак, из которого легко можно было следить за всеми, ожидающими приема, оставаясь самому невидимым… Ждать и догонять, ждать и догонять! Это было самым трудным в жизни, на этом проверялся каждый, и мало кто выдерживал искус… А Мир-Джавад выдержал.
Он спокойно следил за мухой, летавшей с противным насмешливым жужжанием над его головой, но руки, невозмутимо лежавшие на коленях, цепко держали пальцами полунатянутую нить резинки. А за ним также невозмутимо следил из тамбура наместник провинции Атабек: "сколько этому лет?., двадцать пять?., или больше?., или меньше?., надо в деле посмотреть… что это он так внимательно рассматривает в приемной"?..
Муха несколько раз пикировала на большой нос Мир-Джавада, но юноша был невозмутим, не пошелохнулся. Однако легкий выдох чем-то смутил муху, и она раздумала сесть на потный, резко пахнувший чем-то приятным, гнилостным нос, выбрав местом для раздумья стену неподалеку.
Мир-Джавад повернулся всего на несколько градусов так осторожно и гибко, что муха не заметила его движения, а когда заметила, было уже поздно улетать, меткий удар расплющил ее голову о стену. Муха несколько раз дернула ножками и свалилась на пол, за скамейку.
- Попал? - с интересом спросил наместник провинции в щелочку двери.
- В голову! - ответил Мир-Джавад щелочке. - А ты кто: джинн или гном?
- Я тот, которому внимают все в полутемной тишине… Знаешь такого?
- Нет, это мы не проходили…
- Проходили, только ты плохо учил стихи…
Мир-Джавад вспомнил, как он читал в классе:
- Я помню чудное мгновенье, Передо мной явилась ты, Как гений чистой красоты, Как мимолетное виденье…
- Наоборот только, - заметил вслух учитель, а хотел про себя.
Мир-Джавад тут же начал снова:
- Я помню чудное мгновенье, Перед тобой явился я, Как мимолетное виденье…
И запнулся, почувствовал, что ошибся. Касым-всезнайка, отличник, сидевший на первой парте, невозмутимо закончил за Мир-Джавада:
- С горбатым носом и свинья…
Класс загоготал. Мир-Джаваду вдруг очень захотелось, чтобы Касым стал на минуту мухой…
И Касым превратился в муху, но сколько ни бил в него резинкой Мир-Джавад, резинка отскакивала от Касыма, словно стрелы от лат, сработанных миланским оружейником. Тщетно гонялся за Касымом Мир-Джавад. А когда тому надоела охота, Касым выпорхнул в окошко, махнув на прощание Мир-Джаваду лапкой… И вновь гомерический хохот класса обрушился на неудачника…
Учитель взмахом руки установил спокойствие:
- Одно я могу тебе смело предсказать: поэтом ты не будешь, ты совершенно не чувствуешь стихи… Помнишь, как ты прочитал однажды: "…и защелкала глазами, и захлопала перстами"…
"Поэты - нищие, бабушка еще ругалась: "учиться не будешь, дервишем станешь или поэтом, или бандитом каким-нибудь", - подумал Мир-Джавад. - Их все преследуют, над ними смеются, издеваются, даже убивают… Если мне будет нужно, Касым мне напишет"…
Атабек открыл дверь в приемную настежь. Мир-Джавад, увидев наместника, вытянулся по стойке "смирно" и "ел глазами начальство".
- Заходи! - приказал Атабек.
Мир-Джавад, чеканя шаг, как на параде, вошел в кабинет и замер. Атабек тщательно закрыл за собой дверь, довольно посмотрел на застывшего столбом Мир-Джавада и сел за стол.
Красота и роскошь кабинета ошеломили Мир-Джавада: черное и красное дерево, ковры ручной выработки, малоазиатские, стены увешаны картинами в золоченых рамах, золотые и серебряные статуэтки, пепельницы, чернильницы… все сверкало, искрилось… убеждало.
- Подойди!..
Мир-Джавад сделал два шага и опять застыл в почтительности.
- Разрешаю сесть!..
Мир-Джавад робко присел на краешек стула и взглянул на Атабека. Атабек едва был виден из-за стола, но его вытаращенные глаза внушали страх.
- Слушай!..
- Я весь внимание, учитель!
- Ты кто?..
- Ваш слуга, учитель!..
- Ты уже член нашей партии?..
- Послушник!..
- Кто тебя рекомендовал, кроме Исмаил-паши?
- Мой дядя, Гяуров…
- Не наш человек… Ты о нем что-нибудь знаешь?.. Такое…
- О родственниках всегда знаешь все, или почти все… Что вам угодно?
- После… Ты хочешь стать моим человеком?
- Мечтаю!
- А сможешь, как муху?
- Смогу, учитель!
- В голову?
- Куда скажете!..
- И… когда скажу… Запомни: инициатива наказуема…
- Я не знаю, что это такое, учитель.
- Без команды ничего не делать…
- Как скажете, так и будет.
- Как будет, так и скажу…
Старый паук испытующе смотрел на молодого: "челюсти еще слабоваты, но будут стальные, и я их выкую, - подумал он, - моему клану нужна свежая кровь, а этот на все готов… Все нижестоящие для него - мухи!"
Мир-Джавад смотрел на Атабека преданно и твердо. "Вот центр паутины, куда он будет стремиться, вот где держат все нити и знают все сигналы, и главная добыча ему, центру"… Так думал он, но в глазах читалось: "я предан, как ваша рука, нога, настолько предан, что - если меня не станет, то вам будет так больно, словно вашу руку или ногу ампутировали"… Он знал еще несколько иностранных слов: презерватив, импотент, педераст, триппер, сифилис, космополит, агент, шпион, карьера, босс, шеф, шеф-кок, бифштекс, голубец, гурьевская каша… "Может, еще ввернуть что-нибудь Атабеку, - размышлял Мир-Джавад. - Сразу поймет, что я не вчера приехал из деревни"…
- Слушай и запоминай, записывать ничего не надо: возьмешь машину с шофером, поедешь в Каланчаевский район-виллайят, там всем распоряжается мой враг, пишет на меня в столицу самому Гаджу-сану, отрывает отца всего мира, всех наций и народов, вождя и учителя от исторических деяний. Великий полководец, чьего ногтя не стоят все Цезари и Наполеоны вместе взятые, вынужден тратить драгоценное время не на то, чтобы думать, как разбить всех врагов, а на мерзкие кляузы, в которых правды не больше, чем водорода в воздухе…
Атабек замолчал и, испытующе глядя на Мир-Джавада, думал: "неужели интересно мессии, сошедшему на нашу грешную, провонявшую дерьмом планету, что сев яровых я приказал начать на месяц раньше, а, сев хлопчатника на полмесяца позже, что вместе с государственными отарами пасутся мои собственные, а если погибают мои овцы, то их навечно вписывают в государственные… Разве интересно Оку вселенной знать, что для каждой должности существует свой тариф, ты, конечно, дурачок, этого слова не знаешь, неужели я должен выгодную должность, где "капает", отдавать за красивые глаза, впрочем, за красивые глаза я даю должность, моя семьдесят восьмая жена получила дачу в заповеднике, а ее брат стал главным лесничим, правда, он продает лес, истребляет дичь, молодой, когда и погулять, но такие мелочи разве для ушей столпа мироздания"…
Атабек вышел из-за стола, подошел к Мир-Джаваду. Тот пытался встать со стула, но Атабек, положив руку ему на плечо, удержал: сиди, мол, сиди.
- Я тебе все рассказываю, чтобы ты ценил мое доверие, а детали там, на месте тебе расскажут в подробностях, может, даже больше откроют, я сам многого не знаю, а из дворца эмира не сообщат… Смешно? - неожиданно рявкнул Атабек…
- Печально, босс, что к вам в доверие влез проходимец, негодяй, таких злодеев надо убивать, как навозных мух…
- Убивать пока не разрешаю, у злодея "мохнатая рука" в столице, у эмира во дворце… Ты должен, ты просто обязан дать мне на него "компру"…
- Компру?.. Это что-то такое мохнатое?..
- Копра… Кокос, вкусная штука, не пил небось… А "компра" - какое-нибудь черненькое дельце, он не святой, а если святой, ты ему сам подбери такое дельце с дегтем, чтоб не отмылся до смерти, сечешь?..
- Хорошо, учитель. Не то, так это!..
- Какое у тебя образование?.. Высшее?..
- Неоконченное среднее…
- Партии нужны бойцы, а не специалисты, а если специалисты, то особые: "специалисты по жизненным коллизиям", не трудись вспоминать, смысл этого слова я сам не знаю… В армии стрелять научился?
- Арчиловский стрелок… Значок в кармане.
- Носи на груди. Ты его заслужил.
- Шеф, может, мне лучше в пролетке поехать в виллайят? Амбал за кучера: ящик гранат, ящик персик, ящик виноград, инжир… вашим детишкам на "молочишко"…
- Амбал - не солидно, нет, шофер в ржанке, сбоку господин маузер… И в автомобиль больше вмещается, себе немного разрешаю прихватить тоже… Амбалов в районе хватает. Тебя пусть все принимают за высокое начальство, люди решат, что ты можешь слопать районное начальство, и пойдут к тебе со своими жалобами, а ты их поддержи, потом мы этих жалобщиков к "ногтю", им все обещай, может, что-нибудь серьезное и откроется, а нет, так "каждое лыко в строку"… Запомни: "первый блин комом", - так "комом" и останешься на всю жизнь… В сторожах… А хорошо сделаешь, у меня на тебя большие виды… Сгинь!..
Мир-Джавад испарился. Атабек остался один. Тяжелые мысли давили: подпольная борьба в горах Серры сдружила его с Гаджу-саном, тогда еще скромным и отзывчивым бойцом, сражавшимся под кличкой Сосун, так что благодаря этой дружбе Атабек стоял крепко на ногах, но как "копать": можно ведь и рухнуть, сколько бывших друзей Сосуна уже погибло, кто от операции язвы желудка, кто от насморка, при котором на теле выступают синие пятна, а кто от катастрофической случайности, вернее, от случайности катастроф: автомобиль переезжает, а веревки с трупа снимают уж потом, а их следов доктор в упор не видит, теряя зрение, скоро теряет и здоровье, скоропостижно умирает, ни разу не болея… Так что всю провинцию скорее надо прибрать к рукам, затем бросить ее к ногам великого Гаджу-сана, а то замену найдут быстрее, чем успеешь помолиться аллаху в мечети…
Ветер гнал по улице клубы пыли, создавая себе из них разнообразные наряды, бросая надоевшие на головы случайных прохожих, рискнувших выйти на улицу в самум, горячий песок наждаком полировал кожу, запорашивал глаза до воспаления, затруднял дыхание. От духоты люди ходили, как сонные мухи, а мухи ползали, как пьяные люди, а рядом с ними ходил одуревший от жары Мир-Джавад с иголкой, со спичками, со своей любимой нитью резинки… Удар отшибал у мухи одно крыло, и муха, не пытаясь взлететь, медленно кружилась на одном месте. Мир-Джавад привычно ловил муху за целое крыло, насаживал муху на иголку, зажигал спичку и начинал медленно поджаривать ее, пока она не обугливалась или огонь спички не начинал жечь пальцы. Тогда Мир-Джавад бросал остаток спички на пол, щелчком сбрасывал маленький уголек с острия иголки и все начинал сначала. Бесконечное аутодафе, для которого всегда было достаточно материала…
Несколько лет назад Мир-Джавад застал на лестнице сидящую на ступеньке и плачущую Дильбер, соседку, старше него на два года, толстую девчонку, но довольно красивую. Она плакала над раскрытой книгой.
- Отлупили? - с надеждой спросил Мир-Джавад, которого секли три-четыре раза в день.
- Нет, меня никогда не бьют! - всхлипывая, ответила Дильбер.
- Так чего ревешь, дура? - разочаровался Мир-Джавад.
- Обезьянку жалко, - пожаловалась Дильбер, ткнув пальцем в книгу.
Мир-Джавад взял раскрытую книгу и медленно, по слогам, прочел, как маленький Филипп во дворце жег на самодельном костре обезьянку. "Королевское удовольствие", - вздохнул про себя Мир-Джавад и с тех пор каждый день испытывал его и удовлетворял, сжигая мух…