- Очень рад, очень рад! Люблю, когда ко мне заходит молодежь. Прошу в кабинет. - Он приподнял портьеру и показал гимназистам небольшую темноватую комнату.
В комнате стоял большой шкаф в стиле жакоб, наполненный книгами, кожаный диван, два кресла и письменный стол, на котором высились стопки ученических тетрадей, пудовый немецкий атлас и двадцать два тома Момзена в разных переплетах.
- Прошу. Занимайте места! - суетился хозяин. - Не угодно ли? - протянул он гимназистам кожаный портсигар. - Мы здесь, так сказать, в месте неофициальном.
Гимназисты курить отказались.
- Мы к вам, Игнатий Федорович! - начал Котельников.
- Так, так, слушаю, - пускал дым к потолку Марущук.
- Сейчас вокруг нас творится много странного и для нас подчас совершенно непонятного. Страна волнуется… Мы знаем это из газет… Даже в нашем городе происходят события. На Востоке у нас неудачи. А объяснить нам все это некому… Ну, вот мы и решили пойти к вам.
- Что ж, хорошо. Я очень рад, - продолжал пускать дым к потолку Марущук, не меняя позы. - Я очень рад!
- Нам кажется, - вмешался Андрей, - что вы лучше других, правильнее других понимаете события. Мы очень просим вас, расскажите нам, что это происходит и что же в конце концов будет?
Марущук долго тыкал недокуренной папиросой в пепельницу, по-видимому о чем-то размышляя, затем засунул обе руки в карманы пиджака, посмотрел в окно и стал молча ходить из угла в угол.
Три пары глаз следили за выражением лица хозяина.
- Я думаю, - начал, наконец, Марущук, медленно роняя слово за словом, - с чего начать… Все это очень сложно и, конечно, может быть объяснено различно… Вот, например, вчерашние манифестанты объясняют все события весьма упрощенным способом.
- Жиды и масоны, - подсказал Ливанов.
- Да-да. Жиды и масоны, - подтвердил Марущук, взглянув искоса на Ливанова. - К сожалению, в числе манифестантов были и некоторые весьма уважаемые лица…
- Я и отец во взглядах не сходимся! - буркнул Ливанов, глядя в упор на давно не натиравшийся паркет.
- Так, так, - смущенно вымолвил Марущук. - Я имел в виду не только вашего батюшку… Представители крайних правых течений смотрят на вещи весьма упрощенно. Они полагают, что масоны, которые существуют сейчас больше в воображении господ монархистов, на деньги иностранных банкиров-евреев стараются внести смуту в нашу страну. Это, конечно, не так.
В стране у нас сейчас начинается настоящая революция, и причины ее лежат гораздо глубже…
Он подошел ближе к гимназистам и заговорил, придавая своим словам подчеркнутую решительность:
- Я буду с вами откровенен. Вы, вероятно, слышали у себя дома, может быть, знаете из газет, что сейчас многие в стране недовольны существующими порядками. Надо сказать прямо, все культурные интеллигентные элементы страны возмущены поведением правительства. - Он перешел на таинственный полушепот. - Нынешнее правительство показало свою полную несостоятельность. На полях Маньчжурии потерпела поражение не русская армия, а русская система власти. Неподготовленность к войне - это первая непростительная ошибка правительства. Неумение организовать оборону на ходу - вторая. Неумение сплотить вокруг себя в ответственный момент все здоровые элементы страны - третья. Таких ошибок история не прощает ни одному правительству. Но наши министры не ответственны перед страной, перед парламентом, как это мы видим в демократических странах Запада. Министры ответственны только перед государем. Но государь - это ведь не правительство. Это, по существу, даже не человек. Это - символ власти. Ответственность перед государем, по существу, равна полной безответственности. Да-с. Так вот! Неудачи на фронте только вскрыли с большей ясностью тот факт, что страна уже давно переросла тот порядок властвования, который сохранился в России со времен средневековья, в то время как большинство европейских держав уже вступило на путь широкой демократии. - Он опять заходил по комнате. - Надо иметь, конечно, в виду и то, что наши нынешние порядки уже не способствуют развитию промышленности и сельского хозяйства. Лучшие земли принадлежат помещикам. Крестьяне страдают от малоземелья. Нищее крестьянство не в состоянии покупать товары, и поэтому промышленность не имеет в стране достаточно широкого рынка. Наконец, некультурность, неграмотность, религиозное ханжество, да мало ли еще что?! Словом, страна чувствует необходимость облинять, переменить кожу, как меняют ее по весне змеи… Это, так сказать, художественный образ…
- А революция у нас будет?
Марущук подошел к окну и долго задумчиво смотрел на другую сторону улицы.
- Революция, собственно, уже есть… Бастуют рабочие. Крестьяне жгут помещичьи усадьбы. В целом ряде городов - восстания. Это ведь и есть революция. - Он повернулся к гимназистам. - Вопрос в том, как пойдет революция дальше. Сейчас еще не ушло время, когда реформами можно спасти и трон, и всю страну от мучительных потрясений. Если эти реформы будут даны, если мы получим ответственное министерство, - революция закончится победой народа. Это будет великая, победоносная, бескровная революция. Такая революция, о которой можно только мечтать! Но если события пойдут своим чередом… то кто может сказать, чем все это кончится…
- Игнатий Федорович, - перебил его Ливанов, - скажите, а вот Маркс пишет, что революцию сделают рабочие.
- Маркс? - удивленно протянул Марущук. - А откуда вы знаете, что писал Маркс?
- Мы читаем… - с важностью заметил Андрей.
- Что вы читаете?
- Капитал в изложении Каутского. Такая… толстая книжка.
- Ну и что же вы там поняли? - с усмешкой спросил Марущук.
- Поняли? Ну, конечно, некоторые детали непонятны…
- Но где вы взяли Маркса?
Гимназисты молчали.
- Да вы не бойтесь, - спохватился Марущук. - Я не допрос вам учиняю. Меня интересует, как такое редкое, кажется, заграничное издание попадает в руки… ну… молодежи?
"Хотел сказать мальчишек", - подумали одновременно все трое гимназистов.
- Видите ли, я не особенно рекомендую вам читать Маркса. Не то чтобы я был против Маркса… Это капитальный труд, и познакомиться с ним рано или поздно необходимо… Но начинать следует не с Маркса. Вам следует сперва прочесть "Что делать?" Чернышевского. Затем Степняка-Кравчинского - это и читается с большим интересом. Ну, затем следует прочесть Бокля, Дрепера, Карлейля, Сеньобоса. Ну, кое-что из философии, кое-что из беллетристики. Я могу помочь вам составить список таких книг. Не следует читать исключительно запрещенные книги, за которые может и нагореть. А главное, не следует зачитываться книжками одной какой-нибудь политической школы. Это не способствует развитию правильного мировоззрения. В ранние годы, когда мысль еще не приучена к критическому мышлению, чтение книг одного толка может привести к нежелательной узости и даже фанатизму.
- Скажите, Игнатий Федорович, - решился Андрей, - вы социалист?
- Теперь вы учиняете мне допрос, дорогие друзья, - скорее скривился, чем усмехнулся Марущук. - Видите ли… Что такое социалист? Мы все социалисты. Мы все боремся за более высокие формы общественной жизни. Но ведь социализм каждый понимает по-своему. Есть много течений, которые называют себя социалистами, хотя и не походят одно на другое. Я полагаю, что, прежде чем изучать социалистические теории, следует познакомиться с теориями демократическими. Как-никак демократические республики уже существуют, и с каждым десятилетием их становится все больше и больше, а социализм?.. - Марущук развел руками. - В наше время говорить о социализме - это все равно что гадать на кофейной гуще. Нам нужно покончить с самодержавием, нужно развить отечественную промышленность, нужно дать крестьянам землю, нужно добиться грамотности. - Он оживился и говорил теперь, усиленно жестикулируя. - Вот наши задачи! Вот к чему должна стремиться революция.
- Игнатий Федорович, а на манифестации впереди всех шел Макарий Карпович и все время кричал: "Да здравствует самодержавие!" и "Бей жидов!"
- Какая мерзость! - брезгливо ответил Марущук. - Но что вы хотите от надзирателя? Полуграмотный недоросль!
- А зачем таких в гимназии держат?
- Что же, - с примерным вниманием стал рассматривать свои ногти Марущук. - С точки зрения нынешнего руководства нашей школы такие люди необходимы. Не всякий возьмется за выполнение таких малопочтенных обязанностей.
- Но наши учителя ему доверяют. Гимназисту не поверят, а ему поверят. Пожимают ему руку и говорит; "Дорогой Макарий Карпович!"
- Ну, не все, разумеется. И, кроме того, это ведь чисто внешне. Неудобно же иначе. Впрочем, знаете, мы с вами как заговорщики… Я веду себя не как педагог, не как представитель гимназического начальства, а как… ну, старший товарищ. Не хотите ли чаю? Мариша! - закричал он, высунув голову в коридор.
- Спасибо, Игнатий Федорович, - сказал за всех Андрей. - Не стоит беспокоиться. Мы пойдем. Мы очень много получили за этот час. Мы будем очень благодарны вам, если вы позволите нам зайти еще раз для такой же беседы. Мы подготовим вопросы и попросим вас разъяснить то, что нам непонятно в книгах или газетах.
Гимназисты встали.
- Пожалуйста, пожалуйста! - с распевом заговорил Марущук, пожимая руки гимназистам. - Я всегда рад, всегда к услугам. Самое удобное - это по четвергам. В этот день вечерами я занимаюсь чтением журналов, которые получаю за неделю из Киева и Петербурга. Такой уж у меня порядок. - Он почему-то развел руками, словно извинялся за этот порядок. - Так вот часикам к семи, пожалуйста! Мы выпьем чайку, покалякаем. Ко мне заходит кое-кто из восьмого класса. Однако лучше не приходите большой компанией… Самое лучшее вот так, как сегодня, втроем, вчетвером. Вы понимаете?..
- Конечно, конечно, - кланялись гимназисты. - Мы обязательно придем. Будьте здоровы!
- А хорошо, что мы к нему пошли, - заявил Ливанов на улице с таким азартом, как будто гимназистам удалось совершить настоящий подвиг.
- Я думаю! - поддержал приятеля Андрей.
- Почему он все-таки не сказал - социалист он или нет? - спросил Котельников. - Он ведь так и не дал ответа.
- А ведь верно, - вспомнил Ливанов. - В нем есть что-то лисье. Говорит, и за собой хвостом метет: я, мол, да, но вы не подумайте…
- Это верно, - должен был согласиться и Андрей. - А может быть, он и социалист, но не хочет говорить об этом?
- Ну да. Вон наш Гайсинский и то не отрицает, когда его называют социал-демократом. Только шипит: "Тише, тише".
- Мало того, он гордится этим!
- А я думаю, Марущук наш ничем не гордится, - неожиданно скептически резюмировал Котельников.
Гимназисты ничего не сказали в ответ.
Глава пятнадцатая
Миша Гайсинский наблюдал манифестацию издали. Он спешил уйти от нее в лабиринт переулков Старого базара. Но от Святой Троицы на слияние с Соборной шла уже другая колонна монархистов и союзников, и, чтобы не встречаться с шествием и не снимать картуза перед портретом царя и хоругвями, Миша забрел на городской бульвар, который вытянулся по обочине холма напротив гимназии.
Длинная аллея чахлых деревьев и истоптанных, забросанных окурками газонов шла к обрыву, с которого открывался далекий вид на Днепр.
Сквозь просветы насаждений на бульвар глядела глухая с траверсами тюремная стена. День и ночь здесь шагал часовой. В те дни тюрьма была полна политическими. Они запевали то буйные, то заунывные песни. Часовой перекладывал в руках винтовку и сердито гнал любопытных слушателей.
На лавочках сидели парни и девчата, смотрели на нижнюю часть города, на Днепр, на полтавские луга и днепровские отмели и ловко щелкали семечками, устилая пыльную дорожку крупной шелухой "конского зуба".
Миша облокотился на низкий забор. Внизу по мощеному спуску к Днепру двигалась манифестация. Вот впереди красуется на длинной гнедой кобыле Майский. Вот выплывают из-за кирпичей гимназической ограды алые с золотом церковные хоругви, вот стая мальчишек, снующих вокруг манифестации. С шумом, свистом, гиканьем, кувыркаются они в пыли и энергично отыскивают в толпе "сицилистов", то есть тех, кто не снимает фуражки.
Манифестация прошла вниз по переулку и исчезла за стенами домов, повернувшихся к бульвару облезлыми застекленными верандами, сарайчиками, птичниками, собачьими будками, неприглядными, засиженными и загаженными дворами.
Звон битых стекол внезапно прилетел на бульвар.
- О-о, кто-то окошко благословил, - изрек парень с семечками.
Звон повторился.
- Второе! - парень перестал щелкать семечки. - Третье!
Теперь уже все были у забора и смотрели вниз. Мужские голоса, крики женщин сразу перекрыли звон бьющегося стекла. Глухие, размеренные удары в дверь доносились снизу, как из подземелья.
- Э, да там целое сражение! - сострил молоденький чиновник с желтым кантом на новой фуражке.
- Спасите-е-е! - раздался воющий, надрывный крик женщин.
На заднюю веранду двухэтажного дома выскочила простоволосая старуха в разорванной кофте.
- Спаси-и-ите! Что ж это такое?!
Миша пальцами впился в забор. Что происходит внизу?
За плечами женщины встала серая тень. Дюжая рука оторвала старуху от окна и швырнула в глубину веранды. Крик оборвался…
Но уже весь двор двухэтажного дома затопила толпа…
Почти одновременно из окон верхнего этажа посыпались стекла. В черные дыры разбитых окон полетели разодранные подушки и перины. Ветер понес множество белых и серых бабочек в соседние дворы, на зелени холма, на улицы, к Днепру…
С хрустом, плашмя легло на камни большое зеркало в деревянной раме. Расселся, растопырился, обнаруживая какие-то тряпки, сундук. Горшки, банки устилали двор дома осколками, стекляшками, черепками. Озорные мальчишки старались из окон попасть пивными бутылками в гуляющих на бульваре.
- Ой, добра сколько! - выкрикнул вдруг парень, щелкавший "конский зуб". Он деловито высыпал остатки семечек в карман и, забыв о подруге, одним махом перелетел через забор и покатился вниз по зеленому откосу.
- Только тебя там не хватало! - крикнул ему вслед почтовый чиновник.
- Боже, боже, что делается! - мелко шептала какая-то старушка.
- Безобразие! - возмущался толстый акцизный. - Что смотрит полиция? Среди бела дня… в городе!
Миша Гайсинский больше не видел дома, осколков, щерящихся стеклянными зубами оконных дыр. У него перед глазами широко, как на качелях, колыхались и Днепр в песчаных берегах, и большая массивная гимназия на вершине холма, и дома, и двери, и люди…
Кругом вздыхали, ахали, покачивали головой какие-то люди. Кто-то возмущался… Иные торопились отвернуться и уйти… Но никто не спешил на помощь…
Толпа хулиганов орала, пела, била, насиловала, вела себя по-пьяному, с возбуждающей уверенностью в своей безнаказанности.
"А если у Троицы то же самое?" - мелькнула мысль. Миша отскочил от забора и помчался сломя голову домой.
Но в переулке было тихо. Солнце с неколебимым усердием грело серую пыль. Собаки и кошки лежали на досках крылец, и слюна стекала с красных лоскутьев собачьих языков, и хозяйски ходили по дворам женщины с ведрами, с корзинами и щетками.
- Что ты как угорелый? - спросил старик Гайсинский ворвавшегося в комнату сына.
- Па-па, там бьют!.. На старом базаре. Женщин бьют! Стекла!.. Наверное кого-нибудь убили…
Старый Гайсинский отбросил коричневый пиджак, на котором он метал петли, и неловко соскочил со стула. Затекшие ноги отказывались сразу повиноваться. Он согнулся в спине. Облокотился на стол. Большие серебряные очки сидели криво.
- Кого бьют?
- Евреев бьют!
- Ой, что ты говоришь? Ой, я так и думал. Закрывай скорей окна. Ой, что же делать? Надо спрятать чужой материал… Надо сказать соседям. Ой, я не знаю, что делать! - Старик схватился за голову. - А где Рахиль? Может быть, она у Шнеерсонов? Беги скорее, узнай. Пусть идет сюда.
Рахиль через окно разговаривала с мадам Шнеерсон, женой соседа-бондаря.
- Рахиль! На Старом базаре бьют наших!
- Ой, что вы говорите, - всплеснула руками мадам Шнеерсон и метнулась в комнату. - Борух, ты слышишь?
Через минуту слух о погроме разнесся по всему переулку. Во всех домах закрывали окна, запирали двери. Кто-то бегом уносил узлы вниз по переулку. Женщины тихо стонали, охали. Мальчики, сверкая белыми хвостами рубах в разрезах штанишек, помчались наверх к исправничьему дому, к церкви, чтобы следить, не идут ли погромщики. Гайсинский прятал в погреб под пустую бочку куски сукна, чужие костюмы, подкладку, утюги и ножницы.
Но в переулке из чужих появлялись только случайные прохожие, да старый водовоз Лейба, стуча расшатанными колесами, промчался вниз к Днепру.
- Что ты летишь как сумасшедший? - кричали ему из окон маленьких домиков.
Лейба задержал лошадь.
- А что? А если мой рысак застоялся?
- Ты скаженный. Зачем ты поднимаешь такой шум? А где погром?
- Погром? - удивился Лейба. - Какой погром? У вас, наверное, в голове погром.
- А ты знаешь, что было на Старом базаре?
Все наперебой старались рассказать Лейбе о том, что случилось на Старом базаре.
Но Лейба проехал всю Троицкую улицу, завозил воду господину Кириченко, что живет напротив исправника, и к мировому судье Воронову и ничего особенного не видел.
Вскоре из города пришел двадцатилетний сын бондаря Шнеерсона. Он был в самом центре города, видел издали манифестацию. Но ни о каком погроме он не слыхал. Правда, купцы позакрывали магазины, но это так, на всякий случай… Молодой Шнеерсон старался казаться храбрым. Он снял пиджак, развязал шнурковый галстук и вошел в дом со словами:
- Мама, давай кушать, я голоден, как десять погромщиков.
В этот вечер в домах переулка у Святой Троицы не зажигали огней. Молодые и старые спали не раздеваясь.
- На сегодня миновало, - сказал старик Гайсинский, снимая пиджак. - Но кто знает, что будет завтра…