- Гу-гу! - пронеслось по классу. - Вот так штаны!
- Смотри, смотри! - толкали мальчики друг друга.
- Да, я вижу, - отвечал сосед. - Должно быть, из маминой юбки…
- Это дедушкины!.. Только их малость подрезали.
- Да, это, я тебе скажу, на рост и в ширину.
- Вот, господа ученики пятого класса, - начал, поглаживая рыжую, аккуратно округленную бородку, классный наставник, - вашего полку прибыло. Прошу любить и жаловать. Василий Котельников. С сегодняшнего дня принят в нашу гимназию. Вас, Геннадий Андреевич, - обратился он к восседавшему на кафедре учителю географии, - я попрошу слегка проверить его знания, так как Котельников держал экзамены только по главным предметам. А сидеть, Котельников, вы будете здесь.
Он показал на пустующее место на второй парте третьего ряда, рядом с первым учеником Ашаниным.
- Только потрудитесь поскорее переодеться. У вас есть дома подходящий костюм?
- Ни, нема, - краснея, ответил Котельников и еще ниже опустил голову.
- Тогда придется посидеть пока дома. В таком наряде в гимназию ходить нельзя. Как только обзаведетесь формой, приходите. Занятия начинаются ровно в девять. Молитва без четверти девять. Поняли? Кроме того, я прошу вас не изъясняться в гимназии на малороссийском наречии. Не забудьте!
- Понял… - ответил Котельников.
Он прошел по узкому проходу между скамей и неловко сел на низкую парту.
- Котельников, - вспомнил вдруг Геннадий Андреевич, - пожалуйте сюда, к кафедре.
Но Котельников продолжал сидеть, недоумевающе осматриваясь по сторонам.
- Разве вы не слышите, Котельников? Я прошу вас пожаловать сюда. - Геннадий Андреевич указал пальцем на затертый больше других квадрат паркета перед кафедрой. - Вот сюда.
Котельников нерешительно двинулся на середину класса.
- Гу-у-у-у! - опять вихрем шепота пронеслось по классу.
- Ну и штанци!.. Вси полы пидмитае, - запел сидевший на первой парте, в очках, с бритой головой, Тымиш. - Бо дай ему лыха годына!
- Тымиш, прошу вести себя корректно по отношению к товарищу! - грозно заметил Геннадий Андреевич, но сам не выдержал и беззвучно фыркнул, посмотрев на казацкие штаны Котельникова. - Ну ладно! - сказал он, раздвинув плечи и погладив себя по пышным нафиксатуаренным усам. - По какому учебнику вы проходили географию?
- По Воронецкому, - быстро ответил Котельников.
- Т-так. Ну, что ж. Скажите, пожалуйста, как называется столица Испании?
- Мадрид, - немедленно ответил Котельников.
- А на какой реке он стоит?
- На Мансанарес…
- А столица Индии?
- Калькутта…
Насчет столиц, рек, озер и высочайших вершин Котельников не подкачал.
- Неплохо, неплохо! - сказал наконец Геннадий Андреевич. - Ну, садитесь. Продолжайте и дальше углублять свои знания в области географии. География чрезвычайно расширяет кругозор. Вы, видимо, любите географию?..
- Хорошо, что новичка привели, - шептал Андрей Ване Квятковскому. - Наверное, Яков уже колокольчик приготовил.
У самого устья улицы, сбегавшей книзу, под только что поставленным, в качестве несомненной победы цивилизации, керосино-калильным фонарем, который должен был светить на квартал во все четыре стороны, стояли Андрюша Костров и Костя Ливанов, сын гимназического священника.
- Как тебе понравился новичок? - спросил Андрей.
- А он ничего. Наши его обижать будут. Нехорошо, когда в первый день уже смеются.
- Но не виноват же он, что у него такие штаны.
- Ну как так? Нужно все-таки думать, куда, идешь…
- О чем вы, гидальго? - подошел к ним высокий, прямой, как жердь, гимназист, сын подполковника, Федя Рулев.
- Обо всем понемногу… Вот о новом…
- И с каких это пор к нам всяких кухаркиных детей стали присылать? - сделал презрительную гримасу Рулев. - Нет, надо в корпус уходить.
- Ну, и шел бы, кто же тебе мешает? - заявил Андрюша. - А вот и Котельников. Котельнико-ов! - затрубил он, приложив рупором руки ко рту.
Мальчик, шедший по тротуару вдоль директорского сада, остановился и направился к гимназистам.
- Ты где живешь? - спросил Андрей.
- У Кричевских.
- На квартире?
- Ага.
- Послушай, как тебя?.. Котелкин! - вдруг вмешался Рулев. - Твой отец, наверное, кузнец?
- Нет, он крестьянин, - просто ответил Котельников. - А фамилия моя Котельников, а не Котелкин.
- Ну, Тельников, Телкин, не все ли равно? Но ты сознайся, твой отец, наверное, кузнец?
- Брось, Рулев, - заметил Ливанов. - Не дразни парня.
Котельников поднял глаза на Рулева. Он только сейчас понял, что тот издевается над ним.
- Я уже тебе сказал, что мой отец крестьянин. Но дядя у меня действительно кузнец. И я у него в кузнице работал… А кузнецы гнут подковы. Вот это ты заруби себе на своем длинном носу, паничик.
Он повернулся и хотел идти. Но взбешенный Рулев схватил его за плечо и повернул к себе:
- Ты знаешь, с кем ты говоришь? Ты знаешь, мой отец - полковник?
- Может быть, твой отец очень хороший человек, но ты мне не нравишься. Пусти меня, - старался говорить спокойно Котельников. - Я не хочу с тобой разговаривать.
Рулев был выше Котельникова на полголовы. Он выпрямился во весь рост и схватил Котельникова пятерней за грудь.
- Я тебя тут же вздую, - неприятно взвизгнул он на всю площадь. Но в ту же секунду сам уже катился вниз с тротуара.
Андрей и Ливанов не успели рассмотреть, как быстро сбил с ног врага Котельников.
Весь в пыли, красный, растрепанный, поднялся Рулев. Злые слезы катились по его лицу.
- Я тебе всю морду расколочу, - шипел он, бросаясь к Котельникову. - Мужик немытый!
- Постой, постой, - удержали его Андрей и Ливанов. - Ты сам его задел. Затеяли драку перед самой гимназией. Придете в класс, там и тузите друг друга. Пойдем, Котельников! Ты все-таки молодчага, - сказал Андрей, и они пошли втроем к центру города.
- Но как ты его здорово! Это хорошо: он задавака и ябеда.
- Я не люблю драться, - спокойно ответил Котельников. - Я бы первый его не тронул.
- Ты правда в кузнице работал? - спрашивает Ливанов.
- Работал, - засмеялся Котельников и посмотрел на свои дочерна загоревшие руки. - А что?
- Ничего… Интересно… А как ты в гимназию попал?
- На стипендию. Ну, прощевайте!
Эта тема явно не устраивала Котельникова…
Глава вторая
Суббота - день особенный, легкий и волнующий. Занятия кончаются на час раньше. Ученики спешат домой обедать и, переодевшись в длинные до колен мундирчики синего сукна, с серебряными пуговицами и узким позументом по жесткому воротнику, отправляются ко всенощной.
Гимназическая церковь, как корабль в бою, вся под перекрестными взорами начальства. Из алтаря зорко следит навьюченный золотыми ризами поп. Ризы топорщатся, твердым колоколом расходятся книзу, и поп в камилавке походит на разрисованный базарный пряник на невидимых колесах. У входа, за прилавком, похожим на конторское бюро, где продаются свечи, на толстом ковре стоит гимназический штаб - затянутые в синие вицмундиры преподаватели во главе с инспектором.
У клироса и у выхода из церкви - два надзирателя.
Посредине гимназической колонны, на правом фланге одного из рядов, - сам директор.
Ряды гимназистов - как войска на параде. Нельзя переступить с ноги на ногу, нельзя выдаться из ряда, нельзя двигать руками. В момент, когда возглашает священник, надо истово креститься, наклоняя голову.
У стены стоят счастливцы. Здесь можно незаметно для начальства опереться о деревянную панель и смотреть с презрением на стоящих навытяжку товарищей. Подоконники выше человеческого роста. Это чтоб молящиеся не отвлекались уличным движением. В ладане, в песнопениях плывет своим особым путем гимназический церковный корабль.
Лучше всех чувствуют себя прислужники, чтецы псалтыря, свечари, певчие. В течение двух часов нудной церковной службы они передвигаются по церкви, заходят даже в алтарь. Свои несложные обязанности они проделывают с видом крайней озабоченности и с чувством глубокого превосходства над прочими, которым остается только стоять истуканами и поминутно крестить лбы.
Церковь гимназическая блестит, как надраенная палуба. Но нет в ней ни сусальных икон, ни золоченых паникадил. Узкое здание, кораблем, увенчано двускатной крышей, которая глядит внутрь резными ореховыми пластинами. Иконостас невелик - в один ярус, такого же темно-коричневого дерева, резной, почти без позолоты.
Посредине церкви пробегает синий, с вишневыми цветами ковер. Направо от него - гимназистки, налево - гимназисты.
Стоять утомительно и скучно. Все те же песнопения, все те же, как и год и два назад, непонятные возгласы священника. Лица педагогов и надзирателей, окаймленные золотистыми и черными подстриженными бородами и стоячими воротниками, застыли в тупой неподвижности и давят мертвящей суровостью взгляда, как и лики немногочисленных, писанных маслом икон.
Молятся немногие. В сущности, молиться на людях стыдно, и все ищут себе развлечения.
Вот стоит учитель русского языка, Сергей Ефимович Иволгин. Он молод, но совершенно лыс. Мясистый нос его выпирает вперед и дважды ломает линию профиля. Брови светлые, и глаза тоже. Если бы не ярко-синий мундир, он показался бы безнадежно бесцветным. Он из семинаристов, не имеющий чина и явно колеблется между карьерными соображениями и разночинным либерализмом. Сложив руки на груди, он смотрит в высокое окно, за которым на жестяном подоконнике играют воробьи и пичужки. Старшие гимназисты убеждены, что он в это время мечтает об отсутствующей возлюбленной, элегантной классной даме - Наталье Михайловне Кузнецовой. О чем мечтают прочие педагоги, гимназистам неясно, но по отсутствующим взорам можно догадаться, что мысли их не здесь. Иногда кто-нибудь из педагогов вздрагивает, быстро мигает глазами, озирается, не заметил ли кто-нибудь сдавленного зевка, и вдруг неистово начинает креститься.
В передних рядах малыши, ростом по нижнюю пуговицу на жилетке надзирателя, передают друг другу свинью, слепленную из кусочков свечи гимназическим скульптором Вороненке. Свинья обошла уже три ряда и теперь повисла на задней пуговице нелюбимого классом ябеды Сарычева.
В средних рядах шалить рискованно: здесь слишком близко директор. Тупица и драчун Катылин считает до миллиона - его убедили, что так скорее всего идет время. Баталов ковыряется в прыщах.
Среди старшеклассников есть немало любителей стоять на фланге, у синего ковра. Это влюбленные. Они готовы всю службу простоять навытяжку, лишь бы только видеть знакомую девушку в рядах гимназисток. Иногда несколько человек всю службу преследуют взорами одну и ту же даму сердца. Избранницы чувствуют себя неважно. Им делают замечания классные дамы. И многие из них при встрече будут просить своих рыцарей не так уж пялить на них глаза.
Более флегматичные старшеклассники стремятся к задней стене, к печке. Здесь, под прикрытием рослых рядов, разговаривают шепотом, закатывают анекдоты и даже читают заложенные в рукава выпуски Шерлока Холмса и Ник Картера. Гимназический великан Цветков пользуется преимуществом своего необычайного роста. Он глядит прямо в окно на улицу и на зависть товарищам рассказывает с прибаутками обо всем, что замечает на улице и в домах напротив.
Херувимская, Достойно, Свете тихий, - все это этапы, станции на двухчасовом пути церковного стояния. Еще час, еще полчаса, еще десять минут. А потом начинается приятное.
У входа в церковь, под сенью пышно разросшихся каштанов, выстраиваются в две шеренги великовозрастные гимназисты и безусые подростки, и девушки-гимназистки с длинными косами проходят сквозь этот строй, опустив глаза.
Синие фуражки гимназистов то и дело взлетают над рядами, и лица девушек рдеют под перекрестными взорами.
Великовозрастные гимназисты следуют за знакомыми девушками, но подойти к ним здесь, у церкви, не смеют. Это можно сделать только за углом, где гимназическую улицу пересекает шумная торговая улица города, и где юноши и девушки, не считаясь больше с запретом, сливаются в одну движущуюся толпу, которая и разносит пары и группы молодежи по всему городу.
Сегодня Андрей и Ливанов здесь же - в толпе. Домой идти рано - суббота. Мягкий украинский вечер китайской тушью прошелся по окнам домов, слил в недвижные купы шапки деревьев, сделал прямые пыльные улицы уютными и наполненными теплотой.
- Андрюша, пойдем за девчатами, - предложил Ливанов.
- Володьку захватим. Стоит, неуютный, у самого выхода.
Володька Черный, высокий, грузный парень, подошел на зов, и гимназисты двинулись к главной улице.
На Дворянской сверкали большими керосиновыми "молниями" и первыми электрическими лампочками витрины магазинов, убранные с провинциальным шиком. Бутылки рядами и батареями, конфеты в раскрытых фанерных ящиках, стеклянноглазые куклы, пароходы и клоуны, пирожные и торты, колбасы всех сортов, штуки сукна и ситца - все это глядело из окон двух - и трехэтажных домов, украшавших лучшую улицу города. По тротуарам, сложенным из кирпичей и осененным лапчатыми ветвями лип и серебристых тополей, ходила взад и вперед, лениво шаркая подошвами, толпа молодежи.
Гимназисты дошли до конца торгового квартала, единственного освещенного во всем городе. Андрей зевнул и заявил:
- Пойдем, ребята. Надоело печатать.
- Подожди, Андрюшенька. Еще разочек туда и сюда, - просил Володька. - Люблю по Дворянской потолкаться.
- Развлечение для дураков! - отрезал Андрей.
- Чудаки вы, ребята! Тут же народ топчется. Посмотреть приятно.
- Сам чудак. Дом у тебя - дворец, сад у тебя королевский. А тут пыль, толкучка.
- Надоели мне и дом и сад, - играя носком ботинка и явно рисуясь, сказал Володька. - Ну, черт с вами. Не хотите, так пойдем.
И они вступили в темную улицу, где ночью можно было без чужой помощи свернуть шею в выбоинах тротуаров, в ямах щербатой мостовой.
- Ребята! Знаете что? - сказал Ливанов. - Пойдем к Ваське Котельникову.
- Верно! - сказал Володька. - Интересно, дождался он новых штанов или нет.
- Ну, ты про штаны оставь, скучно и непотребно.
- Да я ничего, ребята, а только смешно.
Гимназическая квартира, на которой поселился Котельников, была недалеко. Двенадцать простых железных кроватей стояли у стен трех небольших комнат анфиладой. Необходимость экономии изгнала отсюда начисто мебель, обои, цветы и прочие излюбленные в провинции украшения. На середине всех трех комнат стояли большие столы, обитые клеенкой. У столов и по углам - побывавшие в боях, все в чернилах, кляксах и царапинах венские стулья.
Василий сидел у стола и читал книжку. Он радостно поднялся навстречу товарищам.
- Ты когда же придешь в гимназию? - спросил Андрей.
- В понедельник буду. - И после короткой паузы добавил: - И штаны новые пошил.
- А почему ты в церкви не был?
- Опять конфуз получился. Надел я новый костюм и пришел в церковь, а инспектор меня завернул домой. Говорит - без мундира в церковь нельзя. А где я мундир достану?
- А где штаны взял, там и мундир найди.
- Как раз!.. На штаны я квартирные деньги истратил. А мундир, наверное, рублей двадцать стоит.
- И за тридцать не сделаешь, - сказал Володька.
- Ну, это ты не сделаешь, - возразил Ливанов. - Тебе ведь на белой подкладке надо.
- А разве не красиво?
- Не знаю. Вид дурацкий…
- Ты не говори, девчата любят…
- Ну уж, какая тут белая подкладка!
- Что ж ты будешь делать?
- Инспектор велел подать заявление на имя господина директора. Если он разрешит, могу в куртке ходить.
- Дурацкая история! Не все ли равно, в чем человек ходит. Лишь бы голова на плечах была, а не капуста, - сказал Андрей.
- А вот мой папаша почтеннейший, - усмехнулся Ливанов, - когда у него спросишь деньги на новые сапоги, говорит, что "одежда - сие тлен", а в других случаях утверждает, что человека по одежде встречают.
- Выходит, гимназия не для меня? - спросил Василий и при этом покраснел.
- Это мой папа так говорит. Я, брат, его не очень уважаю, но, увы, родителя не выбирал.
- Да ты не думай, что меня это может смутить. Учиться буду, остальное чепуха.
Голос Василия звучал уверенно, брови сошлись, серые глаза глядели ровно, не мигая.
Хрипло, с надрывом задребезжал в коридоре разбитый звонок, и вся квартира вдруг пришла в движение. По комнатам с лорнетом в руках проплыла полная седая дама. Быстрым взором она оглядела присутствующих. Мальчик младшего класса, лежавший на кровати, положив ноги на железную спинку, вскочил и принялся одергивать куцую суконную курточку.
- Педеля черт принес, - сообразил Ливанов.
- Ну что ж… Еще девяти нет.
- Без четверти, - посмотрел на часы Володька.
В комнату уже входил невысокий человек в мундире министерства народного просвещения. Лицо, испещренное синими жилками, какие бывают у алкоголиков, маленькое и невыразительное. Черные седеющие волосы были зализаны на висках. Большие очки с темными стеклами сидели как маска, и улыбка казалась гримасой. Истинное настроение, которое выражали глаза педеля, оставалось тайной.
Это был старший надзиратель гимназии и одновременно регент хора. Никто не знал, сколько уже лет он служит верой и правдой многочисленным директорам горбатовской гимназии. Это была ходячая традиция, архив воспоминаний. Он был одновременно гонителем всех живых, веселых ребят и трубадуром отучившихся героических поколений. В его рассказах какие-то давно ушедшие из гимназических стен Терещенки, Кривенки, Ковалевы и другие герои местных гимназических мифов казались необыкновенными существами, перед которыми нынешнее поколение не больше чем пигмеи, достойные жалости и снисходительной улыбки из-под очков.
При исполнении служебных обязанностей и в особенности при посещениях квартир это был черствый педант с зорким, умеющим видеть глазом, враг гимназической вольницы, гроза картежников, любителей слоняться вечерами по бульварам и набережным, - словом, всех нарушителей строгого, узаконенного распорядка жизни гимназистов.
- Какое блестящее общество! - приветствовал он вставших и кланяющихся гимназистов. - Чем занимаетесь?
- Пришли товарища проведать… После церкви…
- Ага. Это хорошо. Котельников нуждается в товарищеской поддержке. Что же, читали что-нибудь, о чем-нибудь беседовали? Или, может быть, в картишки перебросились?
- Что вы, Яков Петрович! Да мы короля от дамы отличить не умеем.
- А в преферанс с разбойником играете? - сострил педель, подошел к столу, выдвинул ящик и внимательно осмотрел его.
- Это ваше? - спросил он Котельникова.