Русич опрокинулся на нары. Закрыл глаза. Почувствовал, что его трясет. Все происходящее с ним было похоже на плохо придуманную мелодраму с неизвестным концом. Неожиданно и нетипично для заключенных его отправляют из Воркуты в Елецк. В "крытке" пересуживают, "срубают" срок. Радоваться бы, но… не все так чисто на деле, как в бумагах. В родном городе, не успев оглядеться, попадает под "глаз" Пантюхина, человека Петра Кирыча. После сумбурного разговора в кафе попадает по-дурному в "легавку", где ему должны прилепить новый, "утяжеленный", срок. Все ясно и понятно, без дураков. Но… В милиции перед приездом сюда Петра Кирыча расчищают камеры от лишних. А с какой целью приехал Петр Кирыч? Почему даже глазом не покосился в его сторону? Смешно сказать, "не заметил". Вопросы, вопросы, а ответов нет. Все совершенно ясно: "Случайности исключены. Петр Кирыч – изощренный тип. Ладно, подождем, – решил Русич, пытаясь окончательно успокоиться. – Все в жизни имеет конец. А с приключениями интереснее жить". Вдруг Русич вскочил, осененный новой догадкой. "Может, Петр Кирыч приехал убедиться в том, что он, Русич, здесь, может, нужен ему для каких-то особых целей?"
Судя по всему, он все-таки был прав. И если это так, то бывший шеф не уедет из отделения, не переговорив с ним. Алексей на сей раз не ошибся. Не успел пригладить спутанные волосы, как его встряхнул зычный голос дежурного:
– Задержанный Русич, на выход!
В кабинете начальника отделения милиции его ждали все те же хорошо знакомые лица: Петр Кирыч и генерал Ачкасов. Русич замер на пороге, почувствовал себя скованно, за спиной не было конвоира.
– Вы что, гражданин Русич, забыли, как надобно вести себя в лагере? – рявкнул генерал. – Представьтесь по форме: статья, срок, причина задержания.
Русич недоуменно оглядел генерала, Петра Кирыча. "Играют, как кошка с мышью. Отлично знают о нем всю подноготную".
– Я еще не осужден!
– Прежнюю статью и срок нужно назвать! – Генерал Ачкасов старался, видимо, угодить своему шефу. Пыжился, багровел, делал страшные глаза.
– Генерал, – Петр Кирыч повернулся к Ачкасову, – разреши нам с человеком потолковать наедине? – Ачкасов, к немалому удивлению Русича, немедленно подчинился, вытянулся, как на параде, отчеканил:
– Слушаюсь, оставить вас наедине! – И тотчас вышел из кабинета.
– Садись, Русич! – дружелюбно произнес Щелочихин, указал на стул напротив себя, тоже сел, положив нога на ногу. – Расслабься. Курить будешь?
– Отучили.
– Полезней для здоровья, а вот я никак бросить не могу. Леденцы сосу, таблетки мятные – все напрасно. Курю-то с двенадцати лет.
– Не тяните кота за хвост, Петр Кирыч! – вырвалось у Алексея. – Мы достаточно хорошо знакомы, хотя… гусь свинье не товарищ.
– Не обижайся, чего в жизни не бывает? Христа вон даже на кресте распяли за грехи рода человеческого.
– Ну, спасибо за науку! – Алексей чувствовал себя униженным, раздавленным. Если бы Петр Кирыч, этот непотопляемый жулик, заорал бы на него, ударил, откровенно возрадовался бы его унижению, тогда все встало бы на свои места. Но теперь, когда они сидели почти что рядом, он словно со стороны отчетливо видел свою фигуру: жалкую, блеклую, сутулую.
– И меня, брат Русич, незаконно били, терзали, но… все к лучшему в этом лучшем из миров. Как здоровье-то? В Воркуте я служил, мерзкий там климат, туберкулезный. – Петр Кирыч даже шмыгнул носом, будто бы сочувствуя несчастному Русичу. – Чего спрашиваю? Не в Сочи ведь ты кантовался.
– Петр Кирыч, можно вопрос?
– Валяй.
– Что все это значит? – Обвел рукой выкрашенные милицейские стены. – Я не сплю? Зачем досрочно освободили? Чтобы перекрасить статью?
– Вину свою чувствую, Русич! – проникновенно произнес Петр Кирыч. – Вину. Можешь поверить?
– С трудом.
– Человек прозревает с годами и пытается хоть что-то исправить. Я помог тебе выбраться на волю и вдруг… мне тут наплели сорок бочек арестантов: чуть ли ты с ходу не стал воровать тепловозы и менять их на растительное масло. – Петр Кирыч был само добродушие. Русич, пожалуй, раньше никогда не видел прежнего шефа таким внимательным и заботливым. И это окончательно сбивало с толку. – Вот примчался на выручку.
– Спасибо за желание помочь, но…
– Договаривай.
– Проще говоря, и вас совесть замучила? – снова дернулся внутри злобный бесенок.
– Совесть? – переспросил Петр Кирыч. – Эх ты, мыслитель! Что это за понятие? Есть ли она? Не придумали ли ее люди, чтобы оправдывать себя? – Какое-то время Петр Кирыч молчал, думая о своем, скрытом от понимания собеседника. – Не знаю, как с тобой и толковать, – признался он, – в заключении, видать, тебе крылья не обломали, это здорово. Однако, брат Алексей Борисович, на воле жизнь переменилась, произошла переоценка ценностей. И вольно или невольно, и мы с тобой переменились.
– Я не меняюсь! – опять дернулся Русич. – А вы… краем уха слышал: на вершины взобрались. – Русич припомнил строки из писания. – "Ищите да обретете, ждите и дождетесь".
– Да, коммунисты, мои товарищи по партии, – высокопарно начал Петр Кирыч, – доверили мне пост первого секретаря обкома. Люди зовут за глаза "губернатором". Это, сам понимаешь, не только высокая честь, но и высокая ответственность. – Петр Кирыч, произнося эту заученную, гладкую фразу, внутренне подтянулся, преобразился на глазах.
– Что ж, мне остается только поздравить вас. Разрешите еще спросить?
– На любой вопрос отвечу, – с готовностью проговорил Петр Кирыч. Можно было без труда отметить, что беседа с арестованным доставляла секретарю обкома наслаждение. Он словно умилялся своим благородством.
– Не стану лукавить, юлить, мне бы побыстрей к одному концу, – горько сказал Русич, – помните, в лагерях толкуют: "Быстрее сядешь, быстрее выйдешь". С какой истинной целью вы мне помогаете? Только, если можно, честно.
– По долгу и совести коммуниста, – вполне серьезно ответил Петр Кирыч. – Да, да, мы, высокопоставленные партийцы, схожи со священнослужителями, обязаны прощать, обязаны протягивать руку помощи в трудную минуту заблудшим душам, тем более близким людям.
– Разве мы уж так близки?
– Лили воду на одну мельницу, даже, кажется, имели в разное время одну и ту же женщину. Да не смущайся, Алексей, жизнь полна неожиданностей. – Петр Кирыч достал из кармана футлярчик, вынул очки в золоченой оправе, водрузил на кончик носа, стал в упор рассматривать Русича, будто желая проникнуть в глубину его сознания, а скорее всего, хотел увидеть реакцию на упоминание о связи с Ниной Александровной.
– Помощь приходит чаще всего оттуда, откуда не ждешь, – философски проговорил Русич, стараясь быстрее замять опасный разговор, – вы могли бы позвонить, но…
– Я, брат Русич, не чиновник, не кабинетный руководитель, я всегда стремлюсь докопаться до сути, а для этого надо постоянно находиться в гуще масс. Ну, ладно, оставим риторику. Признаюсь, ты мне по-прежнему симпатичен. Уверен, еще много пользы принесешь народу.
– На воркутинском лесоповале? – горько усмехнулся Русич. – Только пусть меня снова отправят на "девятку", там ваши бывшие сослуживцы ко мне нормально относились.
– Слезу выбиваешь у начальства? Ни к чему тебе больше лес валить. Будущее принесет много радостей.
– Смотря кому, – буркнул Русич. Его начинало подташнивать от душеспасительной беседы. А тут еще беда – сильно прихватило живот, а Петр Кирыч, словно не замечая нервозности собеседника, продолжал выдавать откровения.
– Представляешь, Алексей Борисович, я за эти годы здорово ума поднабрался, – охотно признался Петр Кирыч, и от этой откровенности Русича едва не стошнило. Хорошо изливать душу тому, кто, выйдя из милиции, сядет в роскошный лимузин, приедет домой, примет ванну и будет рассказывать близким, каким он был благородным человеком, навестил бывшего сослуживца в неволе, – иные горизонты передо мной открылись, а ты…
– Ну, что, что я? – взорвался Алексей. Ему захотелось прервать беседу и вернуться в камеру. – Я даже дома побывать не успел! – Сокрушенно махнул рукой Русич. – Схватили ни за что, привезли, статью новую шьют. О чем говорить-то?
– Знаешь, все, что ни делается, все к лучшему. И домой тебе не имело смысла заглядывать.
– Неприятности? – с затаенной тревогой спросил Русич, а про себя подумал: "Вот оно, началось, туман проясняется". – Ради нашей прошлой работы, скажите, что в семье? Мама Зина? Галина Ивановна?
– С ними, Алексей Борисович, все в порядке, а вот сынок твой Игорь, кажется, крепко влип. Я ведь в свое время предупреждал тебя насчет афганского братства. В нашем городе эти афганцы стали криминальной средой.
– Игорь? Объясните, прошу.
– Поверь, Русич, я искренне огорчен. Беда не ходит в одиночку. А у вас дьявольская невезуха. Потому и примчался к тебе. – Петр Кирыч спрятал очки в футляр и стал похож на обыкновенного старика. – Он под следствием. – Петр Кирыч на сей раз не сбивался на нравоучительный тон, ни разу не позволил себе позлорадствовать, а наоборот, сочувствовал, огорчался.
– Не томите, Петр Кирыч! – взмолился Русич, чувствуя, как сызнова закипает внутри дикая сила.
– Бандитом стал твой Игорь, паханом. Шайку организовал из афганцев, в рэкет ударился, взяли с поличным. Срок ему светит от трех до восьми усиленного режима. Не стоит разбираться сейчас, кто больше виноват – отец, или сын, или еще кто-то, но… парень-то жил, по сути дела, без отца и без матери. Да и не смотри ты на меня так трагически. Игорь твой еще сможет открутиться, да и срок оттянет, вернется, какие его годы.
– Чего же теперь делать? – упавшим голосом спросил Алексей.
Петр Кирыч невольно улыбнулся, вроде бы не ко времени. Теплой волной омыло душу. На глазах страстный, неподкупный правдолюб буквально скис. Обхватив голову руками, он замер, казалось, забыл, где находится, кто сидит перед ним, что ждет его самого в скором будущем. Петр Кирыч не нарушал паузы, исподволь поглядывал на "крестника" и думал о том, как справедливы слова философа: "Бог, прежде чем ослепить, отнимает память". У этого человека волею судьбы отнято все. И этот человек, которого он прежде так страстно ненавидел, теперь вызывал у всемогущего властителя края острую жалость.
– Что же теперь делать? – повторил Русич. – Зачем, зачем Игорь пошел по скользкой тропе?
– Ладно, возьми себя в руки! – Петр Кирыч осторожно тронул Русича за плечо. – Я постараюсь для тебя, Алексей Борисович, что-нибудь сделать. Помнишь, я много лет сам работал в зоне, отлично понимаю: одна судимость – полжизни насмарку, а две судимости… Возвращаться в зону тебе никак не с руки.
– А Игорь? Нельзя ли лучше помочь ему? – голос Русича дрогнул. – Моя жизнь кончена, а у него только начинается. Век был бы благодарен. – Алексей вдруг почувствовал, помимо его воли из глаз потекли слезы. Представил себе Игоря в лагере. Он ведь только внешне такой крепыш. В Афгане его искаличили не только душевно, но и физически. Вряд ли Петр Кирыч знает, какое у сына тяжелое ранение.
– Я тебе симпатизирую, Алексей, к тому же вина твоя не столь велика. Да и, честно сказать, за тебя просила одна особа, чье благополучие и спокойствие для меня много значат.
– Нина Александровна? – не выдержал Русич. Сколько огорчений принесла бывшему директору "Пневматики" эта женщина, но Петр Кирыч не мог ей ни в чем отказать.
– А ты догадливый. Ее судьба тесно переплетена с моей, а твой Игорь… При всем моем высоком положении, суда над ним мне не прикрыть. Журналисты раззвонят по всему Союзу, мол, воспользовался телефонным правом. Не проси за парня, пусть свое отзвонит. А в зоне возможны всякие случайности, как, например, пересуд, амнистия.
– Эх, где наша не пропадала! – вскинулся Русич. – Пойдем по новой по этапу. Из женских рук поблажки я не приму, так и передайте. Кстати, чем она сейчас занимается? Поди, в сожительницах ходит.
– Злой ты, Русич, ох и злой! – вполне добродушно пожурил Петр Кирыч. – Нина Александровна теперь директор "Пневматики". Большой человек, завод подняла лучше, чем я.
– Она меня больше не интересует! – Русич встал, заложил руки за спину. – Вызывай конвой! Пора мне на нары! – Сказал и тотчас пожалел о сказанном, увидев, как каменеет лицо Петра Кирыча. Подумал о том, что опять вызывает секретаря обкома партии на ответные действия. Ведь стоит Петру Кирычу только махнуть рукой, и судьбы его и Игоря будут сломаны окончательно.
– Жаль, очень жаль, что лагерь и тюрьма тебя, Русич, мало чему научили. – Петр Кирыч тяжело вздохнул, нервно похрустел пальцами, видимо, в нем боролись два желания: либо еще раз переубедить этого дурака-правдолюба, дать понять, что в его руках судьба всей семьи Русичей, либо плюнуть на этого упрямца, пусть гниет в лагере.
– Если я приму помощь из ваших рук, – начал медленное отступление Русич, – нынче ведь просто так ничего не делается.
– Обижаешь! – с облегчением вздохнул Петр Кирыч. – Нам от тебя совершенно ничего не нужно, да и что ты можешь дать, имея в кармане блоху на аркане. Неужто не можешь поговорить по-человечески, без вывертов, без срывов. Меня такими "брызгами" не возьмешь, я почище тебя артистов видел. Сказал бы просто: "Прости меня за грубость, Петр Кирыч, помоги, если можешь".
– Да, да, простите меня, люди добрые, – дрогнувшим голосом произнес Русич, чувствуя, как снова глаза становятся влажными. – Сам не пойму, Петр Кирыч, какая сатана душу помимо моей воли выворачивает. Воли хочу! Пособите!
– Наконец-то слышу слова не мальчика, а мужчины, – мгновенно подобрел Петр Кирыч, лицо его стало белеть, багровость поползла к подбородку. – Ладно, возьму еще один грех на душу, авось ты больше меня не подведешь. Заметано! – Петр Кирыч встал. – Сейчас потолкую с генералом, и тебя, возможно, тотчас освободят. Правда, с одним условием.
– Считайте, что я согласен! Какое же условие?
– Будь нормальным человеком, брось умничать. Ешь, пей, что и все, думай, как все. Разве это трудно?
– Я попробую, Петр Кирыч, обещаю. – Повинуясь некой гипнотической силе, исходящей от секретаря обкома, Русич протянул руку, тот с удивлением ее пожал. И сразу сломался лед недоверия, даже взгляды собеседников встретились вполне дружелюбно.
– Я рад за тебя, Алексей, но… сам знаешь, с твоей справкой из тюрьмы, с этим "волчьим билетом" у нас на работу не скоро устроишься. Да и прописка позволена лишь на сто первом километре от Старососненска. Прими совет: для отвода глаз пропишись в деревне, у какой-нибудь сельской бабенки, все едино холостякуешь, а там видно будет.
– Вы все за меня продумали. А работа? В городе?
– Пойдем еще на одно нарушение закона, – весело проговорил Петр Кирыч, – я попрошу Нину Александровну принять тебя на прежнюю должность, на родную нам "Пневматику". Только, пожалуйста, не дергайся, подумай.
– Хорошо, я согласен. Обещаю: буду выполнять обязанности с душой, соскучился по делу.
– Выходит, мы наконец нашли пути к взаимопониманию. – Петр Кирыч не скрывал торжества. Представил, как будет ему благодарна Нина Александровна. Она спит и видит на месте начальника ОТК Русича. Что в ней говорит больше, боль за слабый участок работы или личные симпатии, сказать трудно. – Какие еще будут вопросы ко мне, просьбы?
– Два вопроса.
– Валяй.
– Генерал послушает вас? Освободит ли меня?
– Прикажем, сделает.
– И самое главное. – Русич замялся.
– Слушаю. Выкладывай все, чтобы не было недомолвок.
– Сын. Игорь. Он где сейчас?
– В соседней камере.
– Разрешите пятиминутное свидание? Очень прошу, Петр Кирыч. Хочу ему в глаза взглянуть.
– Попробуем. – Петр Кирыч встал, сказал от порога: – Сиди и жди!
Наверное, прошло не менее часа. Под тихий постук настенных часов Русич даже слегка задремал, забыв о том, где находится. Вздрогнул, вскочил на ноги, заслышав голоса. На пороге стоял какой-то длинный парень с дикой прической, щурил глаза со свету, никак не мог поверить, что видит перед собой отца.
– Игорь! – тяжело выдохнул Русич. Едва устоял на ногах, закружилась голова. Игорь подхватил его, прижал к груди. Совсем как в далеком-далеком детстве, беззвучно зашевелил губами, мысленно жалуясь на свои нескончаемые горести, и от этого обоим сделалось страшно.
– Учтите, граждане задержанные, в вашем распоряжении ровно десять минут! – Дежурный старшина осторожно притворил тяжелую дверь, в душе дивясь невиданному: двое задержанных, вроде бы отец и сын, остались толковать между собой не в "предвариловке", не за барьером дежурной комнаты, под строгим контролем сотрудников, а в кабинете начальника отделения…