Чуть отличимый от ночных гудов доплеснулся людской говор. Насторожились. Забила кровь, и шире открылись глаза.
Вдруг Фома ухватил за руку и быстро выдернул за собой.
- Видишь, - глянь!
Между громоздкими рядами сосен протекал отсвет огонька и запах дыма едкого, щекотного.
- Ну, дошли, что дальше?
- Идем ближе.
Снова пробирались по мшистым тропам, ловили обрывки говора и боялись хруста своих ног. Все больше и больше раздвигались громады сосен, и скоро ясно замережил огонь. Но чудной огонь. Точно он был чем придавлен, заглушен и пробирался злой и неспокойный. Вот вырубка, и на ней несколько каких-то бугров земли с пробивающимся огнем. Затаили дух. Увидели людей. Они копошились около огней, заглушая их кусками дерна, переговаривались. Картина была жуткая и таинственная. Точно колдовали какие-то гномы, черные и непонятные. Шурка не мог оторвать глаз.
- Так вот они где, вот откуда течет эта зеленая зараза! Теперь действовать, скорее действовать! Он первый узнал и увидел своими глазами.
Боясь, что их заметят, быстро подались в лес и, руководясь каким-то особым инстинктом, Фома и Ерема вывели к реке.
Ни горн, ни свисток над ухом не могли утром добудиться четырех наших друзей. Проспали до обеда, как ткнулись в чьей-то крайней палатке, там и уснули, как убитые.
7. Кто-то кого-то накрыл
Утром вожатый распекал, обещал накормить лишним нарядом, да мало ли что! Шурка стоял и щурился одним глазом, подмигивал, как сыщик Шерлок Холмс.
Потом не вытерпел, свистнул тихонько и поманил вожатого пальцем. Тот, ничего не понимая, таращил зенки.
Шурка поманил, надув серьезно щеки и, притянув вожатого за ворот, шепнул:
- Готово. Самогонщиков можно брать, и крышка.
- Што?
- Вот это самое, сразу авторитета добьемся: они, ведь, пауки в селе.
- Да где ты их достал-то?
- Нынче ночью, по лесу, брат, дым коромыслом, к празднику-то - ух и гонят, прямо зарево в лесу-то, и близехонько, верст шесть от реки, и все в одном месте - кучей. Во!
Вожатый задумался.
- Тут, брат, штука тово…
- Ну, что? Пустяки. С барабанным боем их, да по селу, тут тебе люли малина…
В палатке раздался фырк. Шурка туда. Ничего, только Фома и Ерема сидят и самым серьезным образом обуваются в лапти. Шурка снова рассказал по порядку, вожатый сам загорелся задором:
- Хоть вспомнить нас будет чем!
Сдал лагерь помощнику и двинул с Шуркой в волость за подкреплением. Никто не знал, куда, зачем, держали все в строгой тайне.
Вернулись к обеду. Совет вожатых обсудил доклад Шурки, одобрил вызов милиции и решил выступать всем отрядом в ночь, оставив дежурное звено стеречь лагерь.
- Была не была, а увидимся!
Вечером, когда небо было мягкое и теплое, неслышно по пушистой пыли дороги подъехало к лагерю шесть конных милиционеров. Тихо и серьезно строились в ряды. Негромко передавалась команда. Ребята пристегивали финки, девчата не отставали.
Переехали на пароме и тут же к Глебычу часовых, не передал бы, в чем дело. Тронулись берегом. Быстро смерклось, и лес, и небо сделались одной сплошной чернотой. Отряд шел тихо. Фома и Ерема вели и указывали дорогу и помахивали липовыми подожками. Вдруг по шеренге пробежал шопот, и от конца по рукам пошла бумажка.
- Вожатому, передай вожатому.
- Что это. Откуда записка?
- Передай скорей!
Петя взял сунутый листок. Неровным почерком, но знакомым, на листке прыгали слова.
" Не ходите, ни в коем случае, дело не чисто, подвох, самогонщиков в лесу нет, ребята, не вздумайте ходить.
Симка ".
- Ну, новое дело, а ведь рука-то ее. Где взяли, кто дал записку?
Толкали друг друга, спрашивали, теребили, и всяк ссылался на соседа, нить терялась у Клавдии.
- Откуда ты ее взяла. Кто дал?
- Парнишка у парома; подбежал, сунул и увинтил.
- Врешь, задержать бы его…
- Да я и подумать не успела.
- Нет, записка подозрительная, - вожатый сунул ее в карман и ускорил шаг, а сам думал: - что за музыка, а ведь рука Симки.
В лесу разбились на две партии. Одну повел Фома, другую - Ерема. Итти было трудно. Ветки так и цапали за рожу без предупреждения и не извинялись.
Лес молчал глухо и пусто. Не будь милиционеров, можно было бы хорошо струхнуть.
Когда порядочно измотались, то-есть так порядочно, что и самогонщиков забыли, Фома, ведущий шеренгу с Шуркой и вожатым, вдруг цыкнул и указал подожком на мутно-красный оттенок огня на деревьях - пыхнет и нет, пыхнет и нет.
Вмиг забыли усталость и изодранные рожи, руки схватились за финки. Милиционеры вытянулись и стали нюхать воздух.
Шли ближе и ближе, и чем больше милиционеры нюхали воздух, тем удивленней переглядывались.
- Ага, - толкал Шурка вожатого, - есть, почуяли, народ бывалый, с нюхом.
Еще десяток шагов, поредела чаща, и увидели все на поляне бугры земли, как шалаши. Из-под них сочится огонь, копошатся черные и красные на огне люди. Затая дух, подошли вплотную и стали чутко ждать.
Милиционеры ерзали на седлах и снова удивленно нюхали тяжелый смрад, тянувшийся от поляны.
- Вот ведь, одна вонь, пьют, а? - толкал снова Шурка.
На противоположной стороне свистнули, и шеренга, хватаясь за бьющиеся сердца и болтающиеся финки, высыпала к огням.
Треснул выстрел.
- Стой! Никто ни с места! Никто не уйдет! - выкрикивал начальник волмилиции.
- Руки вверх! - гаркнул он оторопевшим чумазым и оборванным людям. Они на четвереньках лезли из землянок, продирали глаза, лохматые и страшные и становились кучей, чеша затылки.
- Ну, и арапы. Я так и знал, настоящие самогонщики.
- Становись в кучу! Живо! - командовал начальник.
- Товарищи, што вы, мы с патентом. Михаил Сидорыч, где он… буди его, пущай распутает!
- Никаких патентов на самогон нет!
- Да мы непьющие, - пробурчал саженный парнюга, утирая лицо ладонью, оставляющей черный след сажи.
В ответ хохот.
- Не видать тебя, - образина.
- Да ты што лаешься? Ты кто, а то с коня-то счибу.
- Я тебе счибу, счибу…
- Да что это, в самом деле, ехали бы днем, а то в ночь. Не милиция, а бандиты!
Дело принимало серьезный оборот. Вдруг все загалдели. Ребята и милиция вытаращили глаза: из одной землянки вылез тоже на карачках человек, но он был чистый, в кожаной куртке и тащил за ухо портфель.
- В чем тут дело, товарищи? Почему в ночь?..
- А вы кто такой?
- Я председатель артели смоугольщиков.
Все разинули рты.
- Што? Што… - потянули голоса. - Председатель самогонщиков?!
- Я председатель артели смолокуров и угольщиков, вот документы… Но почему ночью, я протестую… Кто здесь партийный?
- Я… я… я… - заикался начальник милиции. - Видите, товарищ, я тоже коммунист.
- Я в Уком партии с этим делом. Являться ночью со стрельбой, - это не годится!
После этих слов поднялся гвалт. Милиция вцепилась в вожатого, вожатый в Шурку, хотел Шурка вцепиться в Фому и Ерему, ан ихнего и духу не было.
За добрую версту катали лапотники, присаживаясь хохотать, отхохотавшись, драли дальше, пока снова не душил хохот, от которого валились с ног.
8. Лагерь пропал!
Ребята, оставленные на пароме, не отходили от Глебыча, помня наказ вожатого. Старик так осерчал, что притворился глухим и не хотел с ними разговаривать, Бились, бились, плюнули.
Уселись у сходней и слушали ночь. Букали водяные жуки, и всплескивала река сонных рыбин. Село было тихое, не перебрехнет собака.
Вдруг донесся беспорядочный топот. Его покрыли крики, и затем огромный лай проснувшихся всех собак села Выселок. Страшный шум и гул катился лавиной к парому, делаясь громче и ближе. Ребята вскочили. Вылез Глебыч.
- Еще што!
- Едут, не наши ли!
Гомон докатился, плеснулся по берегу, и орава галдящих всадников, растрепанных, иные были в одних исподниках и босиком, влетела на паром и осадила взмыленных лошадей.
Ребята только успели посторониться.
- Паромщик, тетеря, проезжали цыгане тут с лошадьми?! - загалдели много сразу.
- Хуже цыган, - пробурчал Глебыч.
- Тяни канат, нагоним. Живей!
Глебыч отмотал причал, и паром дрогнул.
- Глебыч, што ты, какие же цыгане, - опомнился один из ребят.
- А это чьи? - гаркнул кто-то.
- Ихние сторожа, оставлены в караул, - хитро скосив глаза, прошепелявил Глебыч.
- Ах вы… голодраные. Бери их!
Ребята только пискнули, как их тиснули.
Паром уперся в сходни, Глебыч махнул на лагерь, и вся орава снялась, как бешеная, и покатила по берегу.
- Весь табун, а? Головы отвертим, весь табун!.. - слышали ребята, мотаясь на крупах лошадей. Они разглядели, что у всех свое оружие, начиная от топоров, вил и кончая охотничьими ружьями и наганами.
- Да что же это такое?!
* * *
Утром отряд, вдоволь наглядевшись, как гонят смолу, деготь и обжигают уголь, плелся без барабанного боя и без всякого мало-мальского задора в лагерь. Болтались у поясов глупые финки - оторви да брось. Наконец-то, паром.
Сидит вечный Глебыч и тянет не менее вечную трубку, а часовыми и не пахнет.
- Где ребята? - тормошили старика.
Он лениво махнул рукой. Там, дескать, в лагере.
Мокрый канат пошел по рукам, и скоро все высыпали на бугор. Строй держать надоело и повалили кучей, как французы из Москвы.
Не дойдя пол-пути, стали щуриться и вдруг, все как один, встали.
- Где же лагерь-то?
Тридцать рук поднялись и, протерев шестьдесят глаз, опустились.
- Ребята, а ведь нет лагеря.
Еще раз огляделись.
- Гм, паром вон, вон роща, а вот тут и должен лагерь быть, - будто бес путает.
Потоптавшись, во всю прыть понеслись к тому пустому месту, где когда-то был лагерь.
Подбежали и головы повесили. Как слизнуло лагерь - одни ошметки, и уцелела только кухня, а по всему, будто буря прошла. Где валяется стенгазеты клок, где веревки обрывок и потерянный кем-то сандалий, с оторвавшейся со страху подошвой.
- Нн-да… - протянули некоторые.
Покопались в остатках и сели куковать на крутом бережку.
- А все-ж-таки, куда-ж он делся?
- Тут брат, сам чорт не разберет.
- Проеремили!
- Профомили?
Солнышко продирало на обед, а пионеры все сидели.
- Куда податься? В милицию? - туда теперь глаз не кажи.
С горя запели картошку.
- Тошка, тошка, тошка… - прыгало с берега и топилось в реке.
Но что это? С той стороны реки показался паренек, он свистнул. Ребята повскакали.
Паренек скинул кафтанишко, достал лук, стрелу и, туго натянув тетину, прискакнул.
Стрела шикнула в воздухе. Ребята даже отскочили.
- Откуда его принесло?
Стрела дала перелет и коснулась у дорожки. Ребята бросились к ней, а паренек залепетал к деревне.
- Стой, стой! - орали ему.
Он невозмутимо удирал.
Стрелу отыскали. На конце ее была привязана бумажка. Вожатый развернул и опять тем же почерком буквы сказали:
" Лагерь пo ошибке вместо цыган. Направление в уезд. Спешите - всего двадцать верст, к вечеру там. Я на работе, не вздумайте отыскивать.
Симка.
P. S. А дельцы Фома и Ерема ".
Вожатый поковырял в голове бумажкой, с досады швырнул ее и дал сбор.
- Нажмем в город, в уезд.
Шагали натощак и налегке.
9. Фома-Ерема - не Фома и Ерема
- Да какие же это тебе цыгане, орясина безглазая, - размахивал руками начальник уездной милиции перед фиолетовым носом здоровенного парнюги.
- Да ня цыгане, дети ихние, сами-то деру, их оставили. Ведь табун цельный, табун угнали, 20 конев! - горячился богатырь.
- Тьфу, "конев", да ведь это пионеры.
- Ну, по вашему пионеры, а у нас цыгане, и шатры у них, видишь, шатры.
Парень указал на кучу палаток и прочего барахла. Все мужики, как были в нижнем белье, кто босой, стояли полукругом во дворе милиции, держа в поводы лошадей и начинали чесать затылки.
Десяток пионеров жались к начальнику милиции.
- Не шатры, а палатки, - обиделся Рубинчик, выступая вперед, весь избитый, с кровоподтеками и царапинами на физии.
- Мы, товарищи, из города, отцы наши рабочие, документы есть, а в палатках жили для здоровья и вовсе не к чему было нас трясти и мытарить, и кто вам сказал на нас…
- Да у села два парня встрели и указали, они, грит, будут пионерами обзываться, не слухайте, цыгане и есть… Ну, мы и тово.
- Какие они из себя-то?
- Да середние, в лаптях, в зипунах, с клюшками.
- Но-о, да это Фома и Ерема. Что-ж это они, а?
Ребята стали в тупик.
- Товарищи, вы ошиблись, - выступил опять начальник милиции, - это ребята из города Москвы, документы есть, а беспокойство ихнее может вам очень даже нехорошо быть.
- Быть, вот тебе быть, говори, хорошо всех доставили, дорогу-то колготно с ими, так думали двох-то оставить, а энтих на мосту в овраге пококать.
- Да, чуть-чуть, - переминались мужики, - а помяли, это уж не обессудьте.
- Товарищ Голубев, телефон из Мокрого, там каких-то цыган задержали с табуном лошадей…
- Ето наших, пра, ей-богу, - затормошились мужики.
- В другом совсем боку, а мы этих мяли.
Скоро погоня кинулась в Мокрое.
К вечеру вступил в город отряд пионеров, босых и отощавших, покрытых густым слоем ныли. В милиции наткнулись они на бренные останки лагеря.
Были рассказы, были горячие слова, и втуне и всуе поминались Фома и Ерема.
Срочно заседал совет вожатых и решил - в Москву, даешь Москву, но тащиться же обратно, когда жить неделя осталась. Грузились в теплушку в ночь, а на утро- ду-ду-ду - поехали.
Москва была попрежнему сухая и трескучая, оглушила с ушей, осадила и завертела в своей толкотне.
Встречали всех родители.
- Шурка, что у тебя за рожа! - всплеснула руками мать.
- Загорел, значит.
- А что же она черными пятнами?
- Это когда сильно загорит, так бывает, - врал Шурка, не распространяясь о "цыганском загаре".
Стенная газета скоро заполнилась лагерными воспоминаниями, а когда снег опушил улицы Москвы и разрисовал заборы и крыши, ребят таскали в молодые отряды рассказывать о лагерях. Слушали, затаив дух, горели глаза у молодых пионеров и записывали в дневники памятный день рассказов очевидца о лагерях. Симку не забывали, и она не канула в воду, - отцу прислала письмо с объяснением отсутствия, а отряду - опять несколько туманных слов.
" Ждите скоро все, Фома-Ерема - вовсе не Фома и Ерема, а самогон в лесу не гонят, а в горнице.
Симка ".
10. Как будто самая обыкновенная нищенка
- Подайте безродненькой… Тук, тук.
Бродит под окнами села чумазая, обтрепанная нищенка. Босые ноги волочат пыль. Терпеливо обходит она кучи хвороста, бревна и добирается до окна.
- Подайте безродненькой… Тук, тук…
Некоторые окошки открываются, и тянет рука кусочек черного хлеба, иные молчат, а иные с сердцем:
- Не прогневайся, много вас, бездельников.
От таких окон обыкновенные нищенки быстро семенят и открещиваются. Наша нищенка наоборот, услыхав такое из окошка, остановилась.
- Я бы, тетенька, доработалась.
- А чего умеешь-то?
- Да по хозяйству помочь, в огороде, не то с ребятами.
- А ты не воровка?
- И-и, што ты, тетенька, вот те хрест, нет.
- Ну, взойди.
Нищенка обошла плетень и шагнула в скрипучие сени, оттуда в душную парную избу. Плотная глазастая баба внимательно оглядела ее и совсем неожиданно предложила.
- Сядь, поешь.
Нищенка, не спеша, уселась, положила под ноги узелок и поправила волосы.
Скоро появилась чашка щей, ложка, немного меньше чашки, и ломоть хлеба. Нищенка стала есть, быстро и ловко орудуя ложкой.
- На еду ловка - на работе бойка, - заключила наблюдавшая за ней хозяйка. Самый верный способ работника узнать - это по еде. Тут участь нищенки была решена, хозяйка предложила ей за харчи и за обнову остаться работать.
В люльке запищал ребенок, и новая нянька принялась за свою работу. Не успела укачать, послышался на улице вой и рев, и затем в избу на одной ноге вскочил парнишка, держа другую в руке и вертясь:
- Ой, ой, мама…
- Что те бес носит! - цыкнула мать.
- Мамынька, нога, ой, нога!
- Да што те, паровозом што ль переехало?
- На бутылку… я… ой…
- Засыпь землей, не то паутиной залепи, чего реветь.
- Иди сюда, - позвала нянька, - сейчас устроим, - и потащила парня на крыльцо.
- Держи так. - Скоро нога была промыта и завязана чистой тряпкой. - Ну, утихает. А паутиной иль землей не вздумай.
Парень успокоился и теперь только заметил, что человек новый и не их - деревенский. Покосился.
- Что смотришь? Я нянька теперь у вас.
- А каши молочной давать будешь, - прошлепал толстыми губами парень.
- Сколько хошь.
Парень помотал головой, такую-де няньку признать можно.
День новая нянька приглядывала, поучалась. Вечер - пригнали стадо. Полон двор скотины набежало. Хрюкали свиньи и тыкали мордами в ноги, прося пойла, орали овцы и мычала корова, чтобы и о ней не забыли. Нянька с хозяйкой всех угомонили. Потом хозяйка стала доить корову, а нянька собирать на стол. Пока она собирала, из сеней, как кузовки, выщелкивались один за другим, белые, одной масти, только калибром разные.
- Ишь, сколища их, - махнула рукой хозяйка Марья, - и все ребята, хучь бы одну девчонку, а эти прощалыги, как утро, так стрекача, только ужинать и приходят.
Как накрыла на стол, услышала в окно громкое:
- Тпру. Приехали.
Задребезжала соха и засопела лошадь.
- Отец приехал.
Ребята навострили уши, и половина их, числом трое, выбежала к отцу.
Через пять минут они вбежали снова, и за ними вошел "отец".
- Ну, команда, по местам, - шутливо топорща рыжие усы, махнул он рукой. В середине шести белоголовых уселся сам и взял хозяйской рукой ковригу и оделил всех ровным ломтем. На няньку взглянул тогда, когда потянул ей тоже кусок.
- Чья такая?
- Няньку вот нашла, лето пособит, харчи наши, да там платьишко к празднику.