Сначала я двинулся направо; на дверях виднелись только цифры, а принадлежность и вид аудитории определить казалось абсолютно невозможно: для этого требовалось попасть внутрь, а я, конечно, не хотел мешать занятиям; меня просто могли попросить удалиться. Цифры висели трёхзначные и начинались с единицы, где-то за дверями стояла тишина, а где-то было шумно, разговаривали люди или звучала музыка. Я не сомневался, что в таком месте собраны лучшие силы страны: звёзды сцены и кино – зашедшие или действующие – безусловно должны были передавать здесь многолетний опыт и знания, наследие прошлых поколений и свои собственные достижения, сконцентрированные и просеянные долгой практикой и работой. Где-нибудь наверняка я смог бы наткнуться на великих комиков недавнего прошлого, высоких трагиков или крупных режиссёров и сценаристов, создававших весь творческий процесс и задававших ему направление и скорость, и наверняка кто-то из них мог помнить Р., с которым – как с коллегой по работе – общался в прошлом. Я очень надеялся на такие встречи, но пока что ничего подобного не проявлялось: те немногие, кого я встречал в коридоре, совершенно игнорировали меня и быстро выскакивали из одних помещений и проносились по коридорам или к выходу, или к лестнице в конце, или быстро забегали в соседние аудитории: похоже, это было обычным здесь явлением, одним из последствий творческого характера процесса. Студенты были почти все рослые и сильные, с мужественными или в крайнем случае красивыми лицами: казалось, что здесь находится агентство фотомоделей, тем более что и единственная студентка, проскочившая мимо меня к выходу, вполне подходила под эти критерии: высокая голубоглазая блондинка вполне могла бы изображать дорогую и малодоступную вешалку для модной и вычурной одежды "от кутюр", только непонятно было, что она здесь делает. Только один из всех не годился для общего правила, но там была уже другая крайность: низенький студент – я сначала подумал, что ребёнок – выбежал из одного кабинета и быстро – насколько было возможно – заскочил в соседний. Он один не был красивым и привлекательным, и даже больше того: пока он добирался до места назначения, я успел заметить, какая у него непропорционально большая голова и оттопыренные огромные уши, и неприятный наглый взгляд: вполне подходящая натура на роли шутов или злодеев.
Похоже было, что сейчас всё-таки продолжаются занятия: когда я дошёл до конца коридора, то обнаружил наконец помещение, на двери которого висел не только номер, но и табличка с названием: там находился спортивный зал. Но назначение я мог определить и без таблички: за дверью звенело несколько пар рапир или шпаг, кто-то бегал и бил мячом о пол и сразу несколько человек громко кричали. Надо думать, студенты занимались физической подготовкой, которая должна была, конечно, занимать важное место во всей подготовке будущих актёров и режиссёров. Вряд ли я мог как-то повлиять на ход занятия, и я решился наконец пролезть внутрь, чтобы своими глазами увидеть, как готовят будущую гордость и славу.
У входа никого не было, и я смог тихонько войти и прикрыть за собой дверь: зал оказался большим и почти огромным для такого здания, судя по высоте потолков он захватывал и второй этаж, и уж никак нельзя было подумать, что это всего-навсего тренировочный зал для спортсменов-дилетантов. Здесь находились две площадки – волейбольная и баскетбольная – состыкованные длинными концами, а поперёк вполне укладывалось неплохое футбольное поле, и почти так оно и было сделано: в ближнем ко мне конце у стены стояли маленькие ворота и несколько человек бегали за мячом, а в дальней стороне, отгороженной плотной спускающейся с потолка сеткой, находилось нечто более привлекательное и необычное. Я подобрался ближе и сел на скамейку у стены, наблюдая за уроком: на разложенных на земле дорожках фехтовали две пары студентов и пара студенток; преподаватель в синем костюме суетился рядом, иногда крича и давая советы, но, возможно, они не слишком реагировали на них, потому что преподаватель несколько раз подбегал совсем близко и останавливал бой. Что-то ему там не нравилось, хотя я не замечал чего-то слабого или неудачного; вполне возможно, что они отрабатывали специальные приёмы. В самом далёком от меня углу шло другое занятие: на гимнастическом ковре под присмотром другого преподавателя – женщины – работало несколько студенток. Они занимались силовыми упражнениями: стоя спиной друг к другу, они цеплялись локтями и по очереди поднимали и опускали друг друга, или вместе приседали на корточки, пока преподаватель не остановила их и не приказала взять по мячу. Можно было подумать, что сейчас начнётся что-то весёлое и простое, но получилось по-другому: мячи оказались какими-то слишком тяжёлыми – будто набитыми камнями или железом – и с большим трудом студентки пихали их вверх и потом ловили, а в конце снова разбились на пары и уже перекидывались здоровыми массивными булыжниками. Я думал, так будет продолжаться до конца занятия, но неожиданно всё остановилось: преподаватель фехтования отпустил своих подопечных и расстроил футбольный матч: четверо студентов были вызваны на дорожки вместо ушедших, и такому же вмешательству был подвергнут гимнастический сектор. Пару минут они менялись формой, надевая защитные куртки и маски, а потом освободившиеся пошли отдыхать. Но здесь, похоже, не теряли времени напрасно: девушек сразу заставили присоединиться к тем, кто занимался мячами, и только студенты получили послабление. Никто не наблюдал за ними специально, и футбол они выбрали, возможно, по собственной инициативе. Но, видимо, не все были любителями и поклонниками игры: только трое сразу присоединились к игрокам; один после короткого выяснения отношений ушёл в раздевалку. За ним послали: судя по всему, уговоры ничего не дали, и тогда я заметил направленный в мою сторону внимательный изучающий взгляд. Они недолго посовещались, и один из игроков подошёл ко мне.
"Привёт, ты новенький?" – "Нет, я не учусь, я пришёл по делу." – "Какая разница? Выручить сможешь?" – Я осмотрел поле и собравшихся в середине студентов, которые внимательно смотрели в нашу сторону. Все они казались такими же рослыми и сильными, как и те, кто бегал непонятно зачем по коридору, против таких лосей вряд ли я смог бы показать что-то приличное, но для сбора информации надо было использовать и эту возможность. – "Если только на воротах: я давно не играл. Кстати: вы на актёрском?" – "Да, второй курс." – Мы пошли к центру поля, где один из игроков – возможно, самый умелый – пинал мячик и жонглировал им в воздухе. – "Всё нормально: он встанет на ворота." – "Но я ненадолго." – "Ладно, до конца занятия немного осталось." – Он показал мне ворота, которые надо было защищать, и я рысцой побежал к ним, пока все стояли и ждали продолжения.
Игра пошла дальше: мои нападавшие выглядели сильнее, и с самого начала заперли соперников на их половине; с интересом смотрел я, как они наседают на противоположные ворота, а соперник с трудом защищается. Если бы ворота были немного больше, то тяжело пришлось бы всей команде, но вратарь пока справлялся: несколько ударов он отбил руками и всем, чем только можно, и пока разыгрывались угловые, я мог спокойно отдыхать. Наконец вратарь не справился; мы теперь вели, а мяч вернули к центру, и соперники, почти как в настоящем футболе, возобновили игру. Их атака сразу захлебнулась, мяч был перехвачен: сразу же удался прорыв, и самый быстрый из нападающих вышел на вратаря и почти без помех вколотил мяч в верхний угол.
Соперники явно не ожидали такого подвоха от тех, кто только что – хотя и в меньшинстве – почти всё время защищался. Я увидел, как недовольно говорит что-то вратарь – высокий блондин: безусловно, это было связано с провалами в защите, но, похоже, не только защита стала поводом: игроки собрались в центре, и судя по жестикуляции и новой расстановке, теперь произошла замена. Тот, кто меня пригласил, и ещё один – очень высокий и худоватый – остались со мной, а вместо четвёртого – забившего гол – к нам попал игрок послабее. Это сразу же сказалось на результате: теперь пошла борьба в середине поля, и минуты две никто не мог подойти близко к воротам, пока наконец наш бывший партнёр не шлёпнул издали. Удар был приличный, но мяч кого-то задел, и ко мне он подлетел уже на излёте, почти потеряв скорость. Я бросил его далеко вперёд, в сторону высокого игрока, и сразу вся игра ушла к другим воротам, а я снова стоял и смотрел, как упорно и настойчиво нападающие пытаются одолеть защиту и забить ещё один гол.
Но так продолжалось недолго: они всё-таки отбились, и теперь уже на меня неслась могучая и быстрая лавина: бывший партнёр летел слева, почти обгоняя и обходя защитника, а по центру выворачивал напрямик ещё один нападающий. Безусловно напрашивался пас в центр, и когда до ворот оставалось метров пять, он всё-таки сделал его, а я выскочил вперёд и опередил второго игрока: я подставил ногу, и мяч отскочил к центру, и пошла уже атака вдвоём на одного защитника и вратаря.
Игра шла ещё несколько минут, и я ещё два раза спасал ворота, что было непросто против мощных и сильных игроков: однажды они устроили осаду, решив непременно отквитать хоть один гол, и с огромным трудом я три раза отбивал тяжёлые могучие удары, звук от которых разносился по всему залу. Я так и не пропустил, и когда преподаватель фехтования завершил занятие, недовольные соперники хмуро ушли в раздевалку, и только один из моих напарников подошёл ко мне. – "А ты неплохо стоишь." – "В классе я был лучшим вратарём, и в университете в группе – тоже." – "Приходи, если будет время – можно после занятий." – "Я вообще-то по делу. А к вам я случайно." – "И что за дело такое?" – "Я журналист, и собираю сейчас материалы по Р." – "Это ты про нашего Р. говоришь?" – "Ну да, он же кончал ваш институт." – Он сморщился. – "Да вроде было дело. И что тебя интересует?" – "Насколько я понимаю, здесь есть педагоги, учившие его, и потом: память о таких людях должна сохраняться надолго, и было бы логично, если бы у вас существовало что-то вроде музея: не обязательно Р., но лучших выпускников за все годы." – "Это ты загнул, старик. Какой музей? Кому это надо? Нет здесь ничего такого… А старикашки те – небось давно на кладбище: где им ещё быть?" – Он немного подумал. – "Или страдают таким выпадением памяти, что вряд ли помнят свои собственные имя и фамилию… Спасибо, что выручил. А сейчас извини: у нас занятие." – Он хлопнул меня по плечу и побежал к раздевалке, откуда уже выходили его однокурсники: никто не стал бы дожидаться его, и опоздание на самом деле было бы неприятно.
Я вышел в коридор: здесь уже бродили те, кто до того страдал и мучился в плотных аудиториях, и как оказалось, таких людей было здесь очень много. Не спеша я лавировал среди мелких кучек и скоплений будущих артистов и звёзд, выискивая преподавателей, желательно постарше; кто другой мог бы ещё помочь мне, но вокруг были по виду только студенты, и никому явно не перевалило ещё даже за сорок. Одни открыто курили, явно игнорируя общие правила, но остальным это было, похоже, безразлично, и они весело трепались, обсуждая дела. Так я прошёл половину коридора – почти до входной двери, и только здесь заметил человека, выглядящего достаточно строго и солидно: ему было около сорока, и он вполне мог оказаться преподавателем, тем более что других подходящих кандидатур вокруг видно не было.
Однако я ошибся: когда я подошёл и вежливо спросил, он небрежно отрицательно мотнул головой, и продолжать беседу явно не захотел, быстро уходя от меня по коридору. Я сразу потерял его из виду; но требовалось хотя бы выяснить, где здесь находится ректор и учебная часть. Ближе всего оказались два студента, о чём-то шептавшиеся. Разговор сразу распался: сверху вниз они рассматривали меня, как непонятное назойливое насекомое, пока я не повторил вопроса, и наконец один из них ткнул рукой вверх и коротко сказал: "на втором".
Я пока не спешил и решил пройтись до другого конца коридора; студенческая жизнь сама по себе была дорога и памятна мне. Я был уже спокоен и расслаблен: обстановка казалась знакомой и привычной, и только контингент выглядел нестандартно: как и до того, студенты были рослые и мужественные, а среди студенток навстречу мне попалась не одна пышная и томная красавица или претендентка на звание супермодели, хотя встречались, конечно, и исключения. Но все они выглядели слишком уж шикарно, и в этом смысле намного превосходили ту среду, где учился и обитал когда-то я.
Меня удивило это: неужели за три года условия жизни студентов так серьёзно изменились? Совершенно незаметна была такая тенденция в последние мои университетские годы, и я не имел представления, чем можно объяснить такое положение. Я почти добрался до конца коридора и лестницы, ведущей наверх; справа – там же, где спортивный зал – находилась столовая, сейчас почти пустая. Я не прочь был перекусить ещё раз, накануне встречи с кем-нибудь, как я надеялся, из руководства: сказывалась беготня по городу и недавняя игра в футбол. Но когда я подошёл к прилавку – заваленному всем, чем только можно – то сразу же опешил: сзади за обширной спиной продавщицы стояли десятки видов напитков, начиная с бормотухи и кончая лучшими видами коньяка, но цены не слишком соответствовали уровню обычной столовой: это был скорее уровень ночных баров и дискотек, неестественно раздутый и завышенный. Я не решился отдать немногое, лежавшее в кармане, за пару бутербродов со сморщенным сыром или колбасой, и тихо вышел снова в коридор и начал подниматься по лестнице.
Второй этаж оказался ухожен лучше первого, хотя и первый производил приятное впечатление: посередине здесь лежала ковровая дорожка, а из-за спин и голов торчали верхушки нескольких пальм. Здесь было такое же столпотворение, как внизу, но публика выглядела несколько иначе: почти сразу я увидел двоих мужчин среднего возраста, и дальше по коридору гуляло ещё несколько. Я сразу подошёл, чтобы выяснить расположение руководства; мне вежливо показали. Это оказалось рядом, как раз в середине коридора: ближе находился кабинет ректора, а следующей была дверь учебной части: небольшая толпа обложила её со всех сторон, и всё время кто-то входил внутрь и потом выскакивал оттуда, вкручиваясь в многолюдное шумное сборище.
Я не решился лезть в толпу: гораздо полезнее стало бы знакомство с высшим руководством института; дверь ректората была закрыта, и я вежливо постучал, но ответа так и не услышал. Тогда я быстро открыл её и зашёл внутрь, прислонившись сразу к ней спиной и оглядываясь.
Здесь находилась пока прихожая, в которой за большим столом сидела и прихорашивалась секретарша: она корчила мордочку, рассматривая своё отражение в зеркальце, и отреагировала на меня с заметным опозданием, когда я сделал шаг вперёд.
"Вы куда? Вам что, было назначено?" – Она бросила платок на стол и сразу стала старше лет на десять: теперь ей можно было дать под тридцать. – "Нет. Я, извините, журналист из одной серьёзной газеты, и пришёл по делу." – "Для дел у нас есть приёмные часы: записывайтесь, и тогда приходите." – "Нет, девушка, извините, но вы не понимаете: у меня разговор на тему, можно сказать, личную, но имеющую самое близкое отношение к вашему институту." – "На личные темы у нас отводится по десять минут." – "Значит, я могу сейчас пройти?" – Она окрысилась. – "Десять минут в приёмные часы. Если вам некуда девать своё время, то здесь люди работают по-другому." – "А мне казалось, что здесь люди должны думать об искусстве, а время здесь совсем ни при чём." – "Если это всё, то запишитесь и не мешайте работать." – Она упаковала парфюмерию в сумочку и придвинула пишущую машинку, стараясь изобразить видимость работы: в каретку она всунула чистый лист и что-то начала шлёпать, сильно стукая по клавишам. Но не так-то просто было отвязаться от меня, и не напрасно я считался лучшим из молодых сотрудников газеты. – "А я, знаете ли, всё равно не уйду. У вас своя работа, а у меня своя, и так просто от меня ещё никто не отделывался… Хотя извините, – я улыбнулся, – зачем я говорю вам грубости, если дело можно решить проще. Давайте, я вам объясню, что мне надо, и не исключено, вы сами сможете мне помочь." – Она перестала притворяться и уже доброжелательнее посмотрела на меня: на самом деле ей было около двадцати пяти, и такой уж особой злости и ненависти к посторонним не было и в помине: она оказалась достаточно красивой и приятной зеленоглазой брюнеткой, отличаясь от тех – кого я здесь видел – только маленьким ростом.
"Ну спросите." – "Дело в том, что я собираю материалы про Р. – вашего бывшего выпускника. Поэтому я хотел бы встретиться с вашими старейшими преподавателями, которые работали здесь, – я быстро прикинул, – тридцать лет назад." – Она задумалась, и сразу почему-то рассмеялась. – "Где же я вам их достану? У нас были всякие реорганизации, так вот, после них почти никого не осталось. Я помню: есть несколько человек за пятьдесят, но из тех, кто работал давно – и настолько давно – вы вряд ли кого-то здесь найдёте." – Я задумался. – "У нас теперь молодые преподаватели. А ректору знаете сколько? Всё равно не поверите." – "Сорок пять?" – "Меньше." – "Сорок два?" – "Тридцать семь. А заместитель по учёбе ещё моложе." – Неожиданно открылась дверь в коридор, и секретарша быстро застучала на машинке. Кто-то вставил голову в образовавшийся проём и немного покрутил ею, но, видимо, это оказался один из студентов: голова убралась, и щель исчезла, и снова мы остались вдвоём.
"И как же они так… умудрились?" – "Вообще интересная история. Но я вам её не буду рассказывать." – Её голос неожиданно изменился: она снова стала строже и недоверчивее. – "Всё равно разболтаете или в статье используете: а мне здесь ещё работать и работать." – "А если не разболтаю? Даю честное слово. Нет, даже так: клянусь, что единственное, ради чего я сюда пришёл – книга о Р. Вы видите? Я с вами откровеннее, чем собирался быть с вашим руководством и со многими другими тоже. Мне просто интересно." – Она серьёзно задумалась. Видно было, как она колеблется, не решаясь ни на излишнюю откровенность, ни на полное удержание внутри себя этой, возможно, на самом деле интересной истории; кстати, я тоже произвёл на неё достаточно благоприятное впечатление: видимо, она уважала твёрдость характера, и была на самом деле любительницей посплетничать, особенно в делах, связанных с личным руководством. Такие качества бывали очень полезны в моей работе, я всегда старался поощрять их, даже если результат мог оказаться совершенно мне не нужным, и теперь в очередной раз наблюдал за схваткой двух желаний: раскрыть всю подноготную и боязнью попасть впросак и потерять работу.