На следующее утро мы с адвокатом съездили в Берн, в Швейцарский национальный банк, где после утомительных процедур, о которых скучно рассказывать, мне выдали стальной сверкающий кейс из личного сейфа отца… там была куча бумаг, пленок, фотографий, в которые я не стала вникать. Мэтр Нюитте при мне сделал копии с каждого документа и я поставила кейс на место. Он обещал все изучить в течении недели. И я смогла наконец вернуться на Форе за отцом.
А еще через неделю я побывала на кладбище в Сен-Рафаэле.
Никогда еще я не видела столько цветущих роз… казалось, их стебли растут из самой глубины взглядов умерших. Вытягивая шеи, те кто умер, пытаются глазками бутонов разглядеть тех, кто пришел на их могилы.
Кладбище находилось на склоне кипарисной горы у самого синего моря.
Издали обилие мраморных плит походило на каменный лес.
Солнце пышет огнем, и перламутровый жар поджигает обелиски вспышками льда. Розовый туман цветущих кустов стелется по кремнистым аллеям. Кипарисы, как зеленые урны с прахом родителей. Только навесы плюща похожи на плющ.
Смотритель провел меня к фамильному склепу и с заученной скорбью открыл вход в печальный павильон с узкими витражами, через которые на каменный пол падали шафранные полосы солнца. У стены стояло распятие с мраморным Христом, напротив - четыре могильных надгробия: дед, его жена, моя бабушка, их сын… крайней плитой было надгробие моей мамочки, на котором был выбит католический крест в полукольце из терновых роз, а ниже на латыни - ее артистическое имя:
РОЗАЛИ РОЗМАРИН
и больше ничего, ни дат рождения и смерти, ни настоящего имени.
И еще одна странность - на всех плитах красовались резные медальоны с гербом старинного рода: змея, оплетающая ручку овального зеркала, а на могильной плите моей мамочки вместо медальона вмуровано само овальное зеркальце, в котором я увидела свое отражение. Красные глаза тлели слезами.
Я провела там больше часа. Я впервые в жизни пыталась молиться, но не знала необходимых по этому слу-L чаю слов и только плакала и слушала шум моря, который явственно доносился до склепа со всеми подробностями прибоя: вот волна набегает на берег, вот катится назад. Как бесконечна его тяжесть и каким лазурным младенцем оно играет с бирюзовой галькой. Море молится вместо меня.
Разглядывая распятие я глуповато боялась задеть его рукой, вспоминая как в детстве раскокала вдребезги амурчика в доме проклятой тетки… А это кто? И я с умилением вдруг обнаружила - слезы высохли - что у основания креста, в зазоре пола, сквозь ранку пробился мой любимый лилейный вьюнок и, поднимаясь вверх, опутал нежными кольцами ноги Спасителя, целуя белоснежными чашечками Христовы раны.
Мертвый Иисус смотрел на меня сквозь закрытые веки.
Я пришла сюда вброд через море крови, но ни одна красная капля не забрызгала чистое зеркало, на моей совести всего одна смерть, нечаянная гибель пестрой кукушки, которую я накормила отравленным зерном.
Я поднялась с колен.
Когда смотритель закрыл за мной склеп, я еще долго гуляла по кладбищу, так оно было прекрасно и безлюдно, одна среди роз, кипарисов и облаков, в дурмане звучащего моря. И в один прекрасный миг, я вдруг разгадала тайну своей жизни: если есть на свете одержимые дьяволом, те, кто так долго и тщетно искали моей смерти, то есть и другая сторона медали - одержимые Богом!
Я Герса, что означает - одержимая Богом.
Эпилог
Встреча на ипподроме с человеком из сна. - Я узнаю всю правду о Герсе и о себе, но не могу поверить тому, что услышал.
Однажды, поздней осенью, под вечер, я ехал в трамвае № 23 по Беговой. В это время я уже перебрался из Санкт-Петербурга в Москву, учился в пищевом институте, жил в общежитии для студентов. Перебрался в тайной надежде - вдруг кто-нибудь, где-нибудь да и узнает меня на улице. Помашет рукой. Окликнет. Хлопнет по плечу.
Привет! Правда, я несколько изменил свою внешность, и вы понимаете почему. Я все еще боялся.
Так вот, когда трамвай помчал по Беговой, и меня прижало к стеклу, я вдруг увидел странное сооружение, которое отступило в глубь улицы - желто-ядовитое помпезное здание с колоннами, с конями на углах, с квадригой Аполлона над античной крышей. Боже! Но ведь именно его я видел тогда в кошмарном сне, когда лежал в бассейне и искал Марса! Трамвай промчал дальше. Видение скрылось. Я кинулся к выходу, с трудом дождался следующей остановки, и почти бегом вернулся назад. Но почему я не замечал его раньше? Сколько раз уже ездил мимо? Чем ближе я подходил к странному сооружению, тем больше замедлял свой шаг, тем сильнее стучало сердце. Как во сне я вступил в гадкий запущенный скверик из уродливых тополей. А вот и разгадка - летом густые кроны скрывали фасад, а сейчас - листопад, осень, голые ветки, хмурое небо, все насквозь… не без ужаса я застыл перед скульптурной группой: два мальчика купающие коней в чугунной воде. В том сне я пролетел так близко над их головами, что заметил даже белый помет голубей на черных волнах, плечах и гривах.
Я боялся подходить ближе и все же заставил себя выйти из сквера к фасаду здания. Все было точь-в-точь как во сне. Шпиль. Фигуры вздыбившихся коней на углах. "Вам плохо?" - спросил прохожий - так помертвело мое лицо. "Нет, нет, но что… что это?"
"Ипподром", - ответил он с удивлением и покачал рукой в сторону касс: "Там можно купить билет. До конца бегов почти два часа. Вы вполне успеете, молодой человек."
Как сомнамбула, механическим болванчиком на прямых ногах, я прошел к стене, где были проделаны норы, машинально купил билет. "А программку, мужчина!" Купил и программку. Прошел вдоль великолепного фронтона, поднялся по кровавой ковровой дорожке к резной двери, протянул плоский билетик с головой коня.
"Это казино", - осадил швейцар и показал нужную дверь.
Когда я вошел в колоссальный вестибюль - я еле устоял на ногах от волнения: именно сюда влетел я в тот час жуткого сновидения, вон там, вверху, - мимо античных статуй - под грозным лепным потолком я косо летел до края стены, а затем стал винтообразно спускаться вниз к головам двух старых гардеробщиц-гарпий, которые неподвижно сидели за прилавком на стульях у ячеистой стены для сумок.
Я поднялся по мраморной лестнице к камере хранения и узнал тех старух, увидел разложенные тут же, между венозных рук, пачки сигарет на продажу.
Теперь - налево. Там должен быть кассовый зал, из которого короткий прямой коридор ведет на трибуны… Так и есть! Только во сне не шибал в нос запах сортира, где за распахом двери угрюмо и открыто справляло нужду несколько стариков.
В зале принимали ставки.
Но публики было едва пять человек.
За грязной стойкой буфета, у горки обветренных бутербродов скучала буфетчица с пропитым лицом бульдога.
А что если… а что если…
С отчаянным сердцем и перекошенным ртом я вьпдел на трибуну. Да! Я все узнавал. Овальное поле с фигурками бегущих лошадей. Коляски жокеев. Электронное табло напротив трибун. Обшарпанные сидения. Женский голос в динамике: "… сбавил Султан… Трапеция сбавила… В седьмом заезде впереди Грин Карт… за ним Фобос… сбавил Деймос…"
Пустые трибуны.
Малолюдье.
Осень.
Закрытие сезона.
Крап редких капель дождя.
День последних бегов.
Я вспоминаю слова офицера К. о том, что до тюрьмы я был букмекером на бегах. И удачливым. Голова идет кругом.
А что если… если я увижу его! Только теперь не во сне, а - наяву.
Лихорадочно заглянув в программку я нахожу седьмой заезд, но лошади по имени Герса среди коней нет.
Финиш. Под крики и брань редких зрителей заезд финиширует. Цветные шлемы жокеев и куртки забрызганы свежей грязью. Лошади блестят от дождя, словно от пота. Выиграл Грин-Карт.
Спустившись с трибуны, беспрестанно оглядываясь, откровенно всматриваясь в лица, я иду к правому краю трибуны и… и вдруг замечаю его! Это он… незнакомец из кошмара. Я сразу и легко узнаю его. Как и тогда, он в светлом габардиновом плаще с пятнами йода на рукавах. В прокуренных зубах - сигаретка. Шляпа, видавшая виды. Она висит на углу стула. Он сидит за столиком в боковой ложе "для своих", положив руки на клеенку, и смотрит на меня прямым насмешливым взглядом узнавания. А когда наши глаза встречаются, первым, еле заметно кивает мне головой.
Этот еле заметный кивок отдается в душе эхом пушечного залпа. Впервые в жизни кто-то узнает меня. И кто! Человек, которого я видел трижды только во сне.
Я тоже киваю в ответ и, бесцеремонно перепрыгнув через металлический барьерчик, поднимаюсь прямо к нему, без приглашения отодвигаю стул и сажусь напротив.
Я чуть ли не в беспамятстве.
- Вы узнали меня? - выпаливаю я, сорванным от волнения голосом.
- Конечно узнал, - он с раздражением вытаскивает из под моего локтя свою программу и отодвигает от края на центр стола старенький медный бинокль. - Ты почти не изменился, Гермес.
- Кто? Кто я? Ради бога! Повторите.
- Ты? - незнакомец с удивлением окинул мое лицо, словно хотел убедиться насколько я нахожусь в здравом уме и, помедлив, с торжественной насмешливостью произнес:
- Ты великий Гермес, один из двенадцати олимпийских богов, сын громовержца Зевса и плеяды Майи.
Ты - повелитель природы. Вестник богов! Ты сопровождал души умерших в Аид и возлагал свой золотой жезл-каду-цей на их очи. Гермес Психопомп - проводник душ. Ты - покровитель путников в дороге. Бог купцов и торговли. Покровитель магии. Ты составил алфавит, изобрел астрономию, музыку, литературу, создал искусство мер и весов. Ты - Гермес! Великое божественное дитя, второе воплощение египетского бога мудрости Тота и Анубиса. Ты - владыка потустороннего мира. Добыватель священного огня. Ты - Гермес! Сын отца времени Зевса! Тысячи герм прославляли тебя, сотни святилищ по всей Элладе, поколения жрецов приносили тебе несметные жертвы. Ты Гермес! Ты - Меркурий! И этим все сказано.
Закончив говорить, он встал и отвесил мне поклон, полный неожиданного трепета и волнения.
Я выпучил глаза - в своем ли он уме?
И вспомнил слова Учителя о том, что мой собеседник - больной человек, ненормальный, воображающий себя богом Гипносом… он даже назвал мне тогда его имя - Павел… то-ли Носов, то-ли Курносов… забыл.
Словом, я не знал, что ответить; за столиком повисло неловкое молчание.
- Ты нашел Гepcy? - спросил он почти безразличным тоном, словно речь шла о потерянной безделушке.
- Гepcy! - это имя ударило словно током.
- Откуда ты знаешь о ней? - я перешел на "ты".
- Я? - удивился он в свою очередь. - Ты действительно все перезабыл, Гермес. И хотя я не вхожу в плеяду великих богов. Все-таки мы тоже бог. И не можем не знать Гepcy! Разве Эхо не вернул тебе память?
- Эхо! - в волнении я вонзился ногтями в руку незнакомца, - Откуда ты знаешь Эхо?
- Отпусти, - он брезгливо выдернул ладонь из тис-ка, - я не раз говорил ему, что убить ее невозможно. Зевс не воскреснет. Олимп останется пуст. И миром будет править Христос. Но упрямец стоял на своем. Где он?
- Кто?
- Тот, кто назвал себя Эхо? И кого ты знаешь под этим именем?
- Но Эхо мертв! Еще летом он выбросился из окна кабинета. Насмерть. Тело кремировали.
- Без всяких почестей?
- О чем ты?
- Не зря меня мучили дурные сны. Не зря! И его она тоже убила, Гермес! Эй, - он махнул рукой в сторону и заказал, официанту две стопки водки.
Тут я опомнился: он же медиум! Эхо говорил о нем как о сильнейшем медиуме, вообразившем себя богом снов Пшносом. Он просто прочел это имя в моей голове.
- Ты же медиум, Курносов! Медиум, а не бог. Ты прочел эти имена в моей голове… Ха, ха, ха, - но мой смех вышел похожим на кашель.
- Официант поставил на стол две стопки водки. - Пей! Здесь принято поминать умерших, - он толкнул рюмку и она подъехала по клеенке к моей руке.
- Я не помню своих нынешних имен, Гермес, - продолжал он, - да и не вижу смысла их помнить. Это человеческие имена. И я ничего не читаю в твоей голове, Гермес. Потому что она абсолютно пуста. Ты даже перестал верить в себя, в Гермеса, сына Зевса.
Я вцепился в хрустальную ножку, как утопающий - за соломинку. Я не верил ни одному слову безумца, но все, что говорил душевнобольной касалось самых сокровенных тайн моей жизни. О них я бы стал говорить хоть с самим чертом! А вдруг в трансе он скажет настоящую правду, вдруг…
- Погиб последний из братьев Кронидов. Первым - Зевс. Затем смерть поглотила Посейдона. Последним пал самый старший из всех богов, его убил павиан, - и он мрачно осушил рюмку.
- О ком ты?! - я почти сдался, принимая правила игры; я чуть-ли не кричал.
- Бедный Гермес. Речь об Аиде. Великом Плутоне. Владыке подземного царства мертвых, властителе преисподней. Аид! Судья мертвецов. Аид! Сын великого
Кроноса и титаниды Реи. Старший брат Зевса. Бог подземных страстей и сокровищ. Бог плодородия. Повелитель смерти. Господин ада, Тартара, Эреба и Орка. Каратель усопших. Хозяин Элизиума. Аид! Безвидный, незримый, ужасный, неотвратимый Гадес, у которого нет и не может быть потомства. Ведь смерть ничего не рождает. Аид! Живые и мертвые боялись произносить это бездонное имя. Жрецы отворачивали лицо, принося ему в жертву зверей и животных черного цвета. Аид умер! Распорядитель возмездия, солнце мертвых, геометр смерти, а ты, Гермес, проводник усопших - его живая тень на земле принес мне весть о его смерти. Пей!
- Не спорь с умалишенным, - внушил я себе и тоже осушил стопку разбавленной внаглую водки и вдруг - молнией - вспомнил свой мучительный единственный сон: я стою, словно статуя с живыми глазами, на пилоне храма, на склоне Панопейского холма с видом на Фокид-скую долину с развалинами старой крепости.
И мне стало жутко, а вдруг все сказанное незнакомцем - чистая правда? Но… но боги не ездят в трамвае, не компостируют билет, не учатся в пищевом институте, не живут в общежитии. Они правят миром!
- Но боги не живут так как я, - сказал я, - они правят миром. Тут у тебя неувязка, Гипнос.
- Да. Наше время прошло. Только ты и Аид не хотели с этим смириться.
- Я!?
- Бедный, бедный Гермес. Я все понял - ты ничего не помнишь. Аид лишил тебя памяти, чтобы ты мог убить Герсу.
- Почему?
- Потому что ее можно убить только нечаянно, а если знать, кто она есть на самом деле, ничего не получится.
- Не тяни! Я кажется что-то помню. Какой-то Пано-пейский холм, долину в Фокиде…
- Там когда-то стоял твой главный храм, Гермес! Мы не раз гуляли с тобой по крыше, любуясь панорамой и вдыхая запахи жертвоприношений… Сейчас там сплошные развалины.
- Ты ушел в сторону, Бог, - я опьянел, и уже сам был захвачен таким поворотом событий.
- О, это был великий замысел. Заговор двух богов. Ты хочешь спросить с какой целью? С тем, чтобы вернуть власть олимпийским богам. Хотя бы тем, кто остался в живых после Герсы.
- Да кто она? Черт побери!
- Ты и это забыл? Герса убила Зевса!
- Зевса! Никогда я не слышал о том, что Зевс был убит… - сказал я в растерянности.
- Одну минуту, - мой собеседник отвернулся к соседнему столику, где спиной к нам громоздился какой-то бородатый толстяк, - Боря, прими ставки.
- Да, - бородач живо повернулся и записал в блокнот: двойной ординар в восьмом и девятом. Восьмерка - Тантал, девятка - Лета. Четыре по пятьсот.
Это был букмекер. Ну и рожа! Не лицо, а бурдюк с вином, красное пузо Силена… И я поймал себя на том, что прекрасно разбираюсь в ипподромовском сленге. Так кто же я - бог или букмекер?
Я был в полнейшей растерянности.
Но кто бросит в меня камень? Этот сумасшедший был единственным, кто узнал меня.
Букмекер принял ставку.
И Пшнос. вонзил в меня взгляд белых глаз, настолько был водянист зрачок, на миг мне показалось, он - слеп.
- Слушай и вспоминай, Гермес!
Первым об опасности возвестил оракул в Дельфах. Он объявил, что настало время гибели всех олимпийских богов, и что гибель Олимпу грядет от Дрепан, что… Но ему не дали договорить, толпа закидала жрицу камнями. Все боялись, что Зевс услышит эти кощунственные слова и метнет перун, не разбираясь в том, кто говорил, а кто только слышал… Даже сама Афина, покровительница Дельф, в святилище которой убили оракула, не стала никого преследовать за святотатство. Только один ворон…
- Ворон? - переспросил я, вспомнив как сам был вороном.
- Да, ворон, который жил в кроне священного вяза неподалеку от оракула, полетел прямо на Олимп к Зевсу и сообщил ему о страшном пророчестве. А когда был выслушан, добавил в конце, что умирая, жрица сказала: отданное всегда будет взыскано, а сказанное слово - исполнится. Но страх вещей птицы только лишь рассмешил Дия: кто может грозить ему, повелителю мира и громовержцу! И он сжег молнией крылатого вестника. Я сам видел как это случилось.
- Ты подглядывал за Зевсом?!
- Нет, - за его снами… Словом, ни мудрая Афина, ни сам всемогущий Зевс не прислушались к вести о скорой гибели Олимпа. Мы никогда не учимся на своих ошибках, Гермес. Так еще раньше просчитались и боги Египта: Гор, Сет и богиня неба Нут, все трое заткнули уши, когда вещий сокол принес в клюве говорящего скарабея из Нубийской пустыни, который сказал богам, что земля стала тяжелее в два раза, оттого, что беременна новыми богами. Только один Озирис поверил тогда скарабею и отправился вслед за соколом на край земли, к жерлу огнедышащей Этны, чтобы перебить всех новорожденных, но опоздал - земля уже родила новую землю - Гею.
Вскоре после смерти оракула, рыбак по имени Диктис поймал в свои сети у острова Сарин, напротив мыса Дрепан, ивовую корзинку, которая плыла по волнам.
- Корзинку! - воскликнул я, пугаясь сам не зная чему, видно стопка выпитой водки ударила в голову.
- Да, обыкновенную плетеную корзинку из ивовых прутьев, в которой пастухи держат овечий сыр на пастбищах. Рыбак вытащил корзинку на берег, а когда открыл - обнаружил в ней еле живую девочку и змею, которая охраняла младенца, обвив ноги. Рыбак убил змею камнем и отнес ребенка своему брату - царю острова Полидекту, у которого не было детей. В его доме и выросла Гёрса.
- Но кто дал ей такое имя? - перебил я рассказчика.
- Никто, Гермес. Это имя было написано на пеленках ребенка. Когда царь достал девочку из корзины, на дне ее увидели пергаментный свиток, исписанный непонятными буквами и зеркало…
- Зеркало! - мое восклицание было настолько громким, что толстый букмекер лениво повел ухом в нашу сторону.
- Маленькое зеркальце на короткой ручке, но не из полированной меди, а из зеркального стекла. Таких зеркал до этого в Греции не было, и потому стало ясно, что дитя принадлежит к знатному роду. Полидект не мог нарадоваться красоте найденного ребенка, а пеленки, в которых лежало дитя, были из такой тонкой ткани и так богато расшиты, что слуги царя говорили между собой, - наверное, она дочь самого Зевса.