Оставалось изготовить взрыватель. Обмотав руки платками, Маккензен переломил ножовочное полотно пополам, получил две металлические пластинки по пятнадцать сантиметров длиной, с дырками, на одном конце. Он положил стирательные резинки друг на друга, а половинки ножовки установил по бокам получившегося резинового блока и примотал их к нему изолентой. Получилось нечто, отдаленно напоминавшее крокодилью пасть: резинки стояли ближе к продырявленным концам половинок ножовочного полотна. Чтобы противоположные концы сломанной ножовки самопроизвольно не соединились, Маккензен вклеил между ними лампочку. Стекло, как известно, ток не проводит.
Он закрыл банку крышкой, пропустив в ее отверстие выставлявшиеся из взрывчатки провода – красный и синий, – и припаял их к половинкам ножовочного полотна. Бомба была готова.
Стоило надавить на взрыватель, как лампочка разбилась бы, половинки ножовки соединились, и ток пошел бы к детонатору. Но Маккензен предпринял еще одну предосторожность. Чтобы обе половинки не коснулись одного куска металла – это тоже замкнуло бы цепь, – он надел на взрыватель воздушные шарики, защитил его снаружи шестью слоями резины. Теперь бомба случайно взорваться уже не могла.
Закончив работу, он спрятал бомбу в гардероб вместе с тонкой проволокой, кусачками и остатком изоленты. Все это еще понадобится, чтобы установить ее в машине Миллера. Потом, дабы не уснуть, он заказал еще кофе и уселся у окна, стал дожидаться возвращения "ягуара".
Когда Петер вернул машину на Теодор Гойсс-плац, сгущались сумерки. Он перешел площадь, поднялся к себе в номер. Маккензен сидел двумя этажами выше. Убедившись, что Миллер никуда больше ехать не собирается, он положил бомбу в чемодан, заплатил по счету, объявил, что уедет завтра рано утром, и пошел к своей машине. Переставив ее так, чтобы следить одновременно и за "ягуаром", и за парадным отеля, он стал ждать.
Начинать копаться в машине Миллера было рановато – слишком многолюдно было на площади, да и Петер в любую минуту мог выйти из отеля. Если он поедет куда-нибудь без бомбы, Маккензен перехватит его за городом, убьет, а чемоданчик унесет с собой. Если же Миллер останется в отеле, Маккензен заминирует "ягуар" поздно ночью, когда улицы опустеют.
Сидя у себя в номере, Петер отчаянно пытался вспомнить одно имя. Лицо нужного ему человека он не забыл, но то, как его звали, вылетело из головы.
Дело было зимой 1961 года. Миллер сидел в гамбургском федеральном суде в ложе прессы, ждал начала интересовавшего его дела и застал конец предыдущего. На скамье подсудимых сидел плюгавый, похожий на хорька человечек, а адвокат просил для него снисхождения, ссылаясь на то, что у подзащитного пятеро детей.
Миллер вспомнил, как оглядел тогда зал и увидел усталое, изможденное лицо жены обвиняемого. Когда судья начал читать приговор, она в отчаянии закрыла лицо руками. Мужа осудили на восемнадцать месяцев тюрьмы за ограбление. Он оказался одним из самых искусных "медвежатников" Гамбурга.
Через две недели Миллер сидел в баре в двухстах метрах от Реепербана. Денег у него было много: он только что получил крупный гонорар. В углу уборщица мыла пол, и Миллер вдруг узнал в ней жену осужденного полмесяца назад "медвежатника". В приступе щедрости, о которой Миллер на другое утро пожалел, он сунул в карман ее фартука банкноту в сто марок и ушел. А вскоре из гамбургской тюрьмы ему пришло безграмотное письмо. Уборщица, очевидно, разузнала у бармена фамилию Миллера и рассказала обо всем мужу, а тот послал письмо на адрес журнала, где Петер иногда печатался.
В письме "медвежатник" благодарил за помощь и обещал не остаться в долгу. Но как его звали? Коппель, кажется так. Да, да, Виктор Коппель. Уповая на то, что "медвежатник" вновь не угодил в тюрьму, Миллер вынул записную книжку и стал обзванивать всех знакомых гамбургских жуликов.
Коппеля он нашел в половине восьмого, в баре.
Была пятница, в баре было полно народу: в трубке слышались их голоса и песня "Битлз" "Я хочу взять тебя за руку", которая в ту зиму чуть не свела Миллера с ума – так часто ее крутили.
Коппель быстро вспомнил Миллера и вновь начал его благодарить.
– Послушайте, – перебил его Петер. – В письме вы обещали сделать для меня все. Помните?
– Да, – настороженно ответил Коппель, – помню.
– Мне нужна помощь. Небольшая. Только вы сможете меня выручить.
В голосе "медвежатника" по-прежнему звучала настороженность:
– У меня при себе почти ничего нет, герр Миллер.
– Да не деньги мне нужны, а ваша профессиональная помощь.
– Ах, вот оно что, – с явным облегчением произнес Коппель. – Это другое дело.
– Поезжайте на вокзал и садитесь на поезд в Оснабрюк. Я встречу вас на станции. И не забудьте свой инструмент.
– Послушайте, герр Миллер, – взмолился Коппель. – Я же не гастролер. И Оснабрюка не знаю.
Миллер перешел на воровской жаргон:
– Дело верное, Коппель. Хаза пустая, владельца нет, барахло в сейфе. Наводчик – я сам, так что все будет о'кей. Вернетесь в Гамбург к завтраку уже с барахлом, и все шито-крыто. Хозяин приедет только через неделю. К тому времени вы уже успеете все загнать, а лягавые подумают, это дело местных.
– А кто заплатит мне за билет?
– Я, когда приедете. Из Гамбурга на Оснабрюк ближайший поезд отходит в девять. У вас всего час. Так что пошевеливайтесь.
– Ладно, договорились, – вздохнул Коппель.
Миллер позвонил телефонисту отеля, попросил разбудить его в одиннадцать и уснул.
На улице Маккензен по-прежнему не смыкал глаз. Он решил заняться "ягуаром" в полночь, если Миллер не покажется. Но в четверть двенадцатого Петер вышел из гостиницы и прошел в здание вокзала. Изумленный Маккензен покинул "мерседес" и последовал за журналистом. Тот остановился на перроне и спросил носильщика:
– Какой поезд уходит с этой платформы?
– На Мюнстер. Отправление в одиннадцать тридцать семь, – был ответ.
Маккензен вяло размышлял; зачем Миллеру поезд, если у него есть машина, и, не найдя ответа, вернулся к "мерседесу".
В одиннадцать тридцать пять его недоумение разрешилось. Миллер вышел из вокзала вместе с низеньким потертым человеком с черным кожаным саквояжем в руке. Они были поглощены разговором. Маккензен выругался. Не хватало еще, чтобы Миллер уехал в "ягуаре" вместе с собеседником. Тогда дело усложнится. На счастье Маккензена, мужчины сели в такси. Палач решил подождать еще двадцать минут.
К полуночи площадь почти опустела. Маккензен выскользнул из "мерседеса", взяв фонарик и три небольших инструмента, подошел к "ягуару", огляделся и залез под машину.
Он понимал – пальто моментально промокнет и измажется. Но это заботило его меньше всего. Включив фонарик, он нашел запорную тягу багажника. Чтобы его открыть, ему понадобилось двадцать минут. Наконец, крышка капота подскочила на дюйм. Закрыть ее можно будет просто надавив снаружи.
Маккензен вернулся к "мерседесу", достал бомбу и перенес ее к "ягуару". Человек, копающийся в моторе, обычно подозрений не вызывает. Прохожие думают, что он возится с собственной машиной.
Маккензен проволокой укрепил наполненную взрывчаткой банку на задней стенке моторного отсека прямо напротив руля. Она должна была взорваться всего в метре от груди Миллера. Взрыватель, соединенный с зарядом двумя трехметровыми проводами, он пропустил под лонжероном на землю.
Вновь скользнув под машину, Маккензен при свете фонарика осмотрел переднюю подвеску. Через пять минут он нашел нужное место – крепко примотал задний конец взрывателя к рулевой тяге. А передний конец – тот, что с лампочкой, – сунул между витками пружины передней подвески.
Когда взрыватель прочно стал на место, Маккензен вылез из-под машины. Расчет убийцы был прост: стоит автомобилю на большой скорости наехать на какой-нибудь бугор, как пружина подвески сожмется, лампочка между половинками пилы разобьется, они сомкнутся и закоротят электрическую цепь. "Ягуар" вместе с Миллером и разоблачительными документами разлетится на куски.
Маккензен смотал излишек провода от бомбы к взрывателю и прикрепил его изолентой к хомуту на стенке моторного отсека, чтобы провода не болтались по земле и не перетерлись об асфальт. Сделав это, он захлопнул багажник. Потом вернулся к "мерседесу", свернулся калачиком на заднем сиденьи и уснул с мыслью о том, что неплохо потрудился.
Миллер попросил таксиста остановить машину на Заар-плац расплатился. Коппель всю дорогу помалкивал и заговорил лишь, когда такси скрылось за поворотом.
– Надеюсь, вы понимаете, на что решились, герр Миллер. Не пойму все-таки, зачем вам, репортеру, становиться преступником.
– Не волнуйтесь, Коппель. Мне нужны лишь документы из сейфа. Я возьму их, а вы – все, что попадется под руку ценного. О'кей?
– Ладно, только ради вас. Давайте начнем поскорее.
– И последнее. В доме есть горничная, – сказал Миллер.
– Но вы же сказали, что там пусто! – запротестовал Коппель. – Если она спустится, я смоюсь. На мокрое дело не пойду.
– Подождем до двух часов ночи. К тому времени она уснет.
Они подошли к дому Винцера, огляделись и шмыгнули за калитку, пошли по траве вдоль дорожки, чтобы не шуршать гравием. Потом спрятались за кустами рододендрона у окна кабинета.
Коппель проворно, словно кот, прокрался по кустам, обошел дом, оставив Миллера караулить саквояж с инструментами. Вернувшись, прошептал: "Свет в комнате горничной все еще горит".
Не решаясь закурить, они, ежась от холода, целый час просидели под мясистыми листьями вечнозеленого рододендрона. В час ночи Коппель обошел дом еще раз и сказал, что света в комнате Барбары нет.
Они подождали еще двадцать минут, потом Коппель сжал руку Миллера, взял саквояж и подошёл к окну кабинета. Где-то вдали залаяла собака, а еще дальше взвизгнули шины автомобиля.
К счастью, окна кабинета были в тени, луна освещала другую сторону дома. Коппель включил фонарик, провел лучом по раме, по перекладине, разделявшей окно на две неравные половины. Сигнализации не было. Он раскрыл саквояж и вынул моток липкой ленты, присоску с ручкой, похожий на авторучку, алмазный стеклорез и резиновый молоток.
Искусной рукой "медвежатник" очертил "алмазом" почти идеальный круг на стекле у самого запора. Потом наклеил на него два куска липкой ленты так, чтобы их концы выходили за круг. Послюнявив присоску, он прижал ее между ними к вырезанному кругу.
Держа ручку присоски в левой руке, он взял в правую резиновый молоток и резко ударил по кругу. Стекло хрустнуло, очерченный диск выломился. Мужчины прислушались, но в доме по-прежнему было тихо. Не выпуская из рук присоски со стеклянным диском, Коппель оторвал куски липкой ленты. Заглянув в окно, он увидел на полу кабинета толстый ковер и ловко бросил на него присоску вместе со стеклом. Она упала бесшумно. Сунув руку в отверстие, он поднял защелку, открыл нижнюю половину окна и в мгновение ока очутился в кабинете. Миллер осторожно последовал за ним. Хотя в доме по сравнению с освещенной луной лужайкой царила кромешная тьма, Коппель, казалось, видел все.
– Стой, – прошептал он Миллеру, и тот замер.
"Медвежатник" бесшумно прикрыл окно и задернул шторы, потом прошел через кабинет, инстинктивно огибая мебель, закрыл дверь в прихожую и только потом включил фонарик. Его луч высветил письменный стол, телефон, книжный шкаф и, наконец, остановился на красивом камине, окруженном кирпичной кладкой.
– Здесь?
– Если верить бывшей домоправительнице, да.
– А где рычаг, открывающий потайную дверь?
– Не знаю, – проговорил Миллер, подражая глухому бормотанию вора, который знал, что человек бормочет гораздо тише, чем шепчет. – Вам самому придется его найти.
– Черт! С этим можно до утра провозиться, – буркнул Коппель.
Он усадил Миллера в кресло и попросил не снимать перчатки. Взяв саквояж, подошел к камину, надел на голову обруч, вставил в его крепление фонарик и миллиметр за миллиметром начал ощупывать кладку, кончиками пальцев ища необычные бугорки или углубления. Пройдясь так по всем кирпичам, он вынул мастихин и стал пробовать им трещины. Его усилия увенчались успехом лишь в половине третьего.
Мастихин провалился в щель между кирпичами. Что-то щелкнуло, и часть стены повернулась наружу. Тайник был сделан столь искусно, что даже днем заметить его было практически невозможно.
Коппель распахнул дверцу пошире. За ней блеснула сталь небольшого сейфа. Коппель надел стетоскоп. Минут пять оглядывал он кодовый замок с четырьмя дисками, наконец сообразил, где находятся стаканчики, и взялся за первый диск.
Миллер, сидя в кресле в трех метрах от Коппеля, нервничал все сильнее. "Медвежатник", напротив, был совершенно спокоен, поглощен работой. Он знал, что, пока они не шумят, в кабинет вряд ли кто-нибудь войдет. Самое опасное в его профессии – это проникнуть в дом и выбраться оттуда.
Прошло сорок минут, прежде чем последний стаканчик стал на место. Коппель осторожно открыл дверцу и повернулся к Миллеру, навел луч фонаря на серебряные подсвечники и старинную табакерку.
Не говоря ни слова, Петер подошел к "медвежатнику", вынул фонарик из обруча на лбу у Виктора и осветил сейф. Там лежало несколько пачек с деньгами. Он отдал их благодарному вору, который едва слышно присвистнул от удовольствия.
На верхней полке сейфа лежало лишь одно – кожаная папка. Миллер раскрыл ее и пролистал. В ней было около сорока страниц. На каждой – фотография и короткий машинописный текст. Дойдя до восемнадцатой, Миллер остановился и воскликнул:
– Боже мой!
– Тише, – прошипел Коппель.
Миллер захлопнул папку, вернул "медвежатнику" фонарик и сказал:
– Закройте сейф.
Коппель затворил дверцу и вернул диски замка в изначальное положение. Сделав это, он прикрыл дверцу тайника и нажал на нее. С легким щелчком она стала на место.
Положив деньги в карман, а подсвечники и табакерку в саквояж, он выключил фонарь, за руку подвел Миллера к окну, раздвинул шторы и внимательно осмотрел лужайку. Она была пуста, и луна ушла за тучу. Коппель поднял окно, перемахнул через подоконник и подождал Миллера. Потом закрыл окно и направился в кусты. Журналист следовал за ним, пряча папку под свитером.
Кустами пробрались они к калитке, потом вышли на дорогу. Миллера так и подмывало побежать.
– Идите спокойно, – обычным голосом сказал Коппель. – Делайте вид, что мы возвращаемся с вечеринки.
До вокзала было километра четыре. Шел шестой час утра, и улицах, несмотря на субботний день, стали оживать – в ФРГ рабочий люд встает рано. Тем не менее до вокзала Миллер и Коппель добрались без приключений.
Первый поезд на Гамбург уходил в семь, и "медвежатник" сказал, что с радостью подождет его в ресторане, согреется чашечкой кофе с коньяком.
– Отличная работа, герр Миллер, – заявил он. – Надеюсь, вы тоже получили все, что хотели.
– И даже больше, – признался Миллер.
"Медвежатник" кивнул на прощание и побрел к ресторану. Миллер пересек площадь и вошел в отель, не подозревая, что за ним из "мерседеса" следят воспаленные от бессонницы глаза палача.
Наводить справки было еще рано, и Миллер решил часа три поспать, попросил телефониста разбудить его в половине десятого.
Телефон зазвонил в точно назначенное время, Миллер заказал себе кофе с булочками. Завтрак прибыл, едва он закончил принимать горячий душ. Сидя за чашкой кофе, Петер изучал досье. Пять-шесть лиц на снимках он узнал, но имена были ему незнакомы. Они, сказал он себе, никакого значения не имеют.
Больше всего Миллера интересовала восемнадцатая страница. Человек на фотографии постарел, изменил прическу, прикрыл верхнюю губу усиками. Но уши – самая неизменная примета, о чем часто забывают, остались прежними. Не изменились и нос, глаза, посадка головы.
Фамилия его Миллеру ни о чем не говорила, а вот адрес привлек: квартира, судя по индексу, в центре города.
Около десяти часов он позвонил в справочную службу города, указанного на восемнадцатой странице досье, поправил номер телефона привратника многоквартирного дома, расположенного по указанному адресу – это в самом деле был дом, где сдавались дорогие квартиры.
Потом Миллер позвонил привратнику и сказал, что никак не может дозвониться до такого-то жильца, хотя предварительно с ним договорился. Может быть, испорчен телефон?
Привратник с готовностью сообщил, что "герр директор" или у себя на заводе, или в загородном доме.
– На каком заводе? – спросил Миллер и, получив ответ, от души поблагодарил привратника.
Узнав в справочной телефон этого завода, он позвонил директору. Секретарша сообщила, что ее начальник проводит выходные в загородном доме и вернется в понедельник. Адрес его она давать была не вправе. Миллер настаивать не стал.
Он узнал местонахождение загородного дома через старого знакомого – специализировавшегося на промышленных и финансовых делах корреспондента гамбургской газеты.
Потом Петер уселся в кресло, вгляделся в фотографию Рошманна, перечитал его новое имя и адрес. Вынув карту ФРГ, Миллер нашел на ней деревушку, где стоял его загородный дом.
Когда Миллер собрал чемодан, спустился в вестибюль и заплатил по счету, пошел уже первый час дня. Петер проголодался и, прихватив с собой лишь чемоданчик с документами, зашел в ресторан отеля, заказал хороший бифштекс.
Петер решил поехать к Рошманну тем же вечером, а встретиться с ним на другое утро. Бумажка с телефоном адвоката из "Комиссии Z" по-прежнему лежала у него в кармане. Можно было звонить ему сразу же, но Миллер хотел сначала заглянуть Рошманну в глаза. К тому же вечером адвокату вряд ли удалось бы собрать за полчаса взвод полицейских для ареста. Утром сделать это гораздо легче.
Было уже почти два, когда Миллер вышел из отеля, погрузил чемоданы в багажник "ягуара", бросил "дипломат" с документами на переднее сиденье и сел за руль.
"Мерседес", который сопровождал его до выезда из города, а потом свернул к телефонной будке, он не заметил.
– Он уехал, – доложил Маккензен Вервольфу из придорожной телефонной будки. – Я только что проследил, как он помчался из города на юг.
– Ваше устройство с ним?
– Да, да, – улыбнулся Маккензен. – Стоит на передней подвеске. Километров через пятьдесят от Миллера живого места не останется.
– Превосходно, – проворковал адвокат из Нюрнберга. – Вы, наверное, устали, мой дорогой камрад. Вернитесь в город и отдохните.
Маккензен не заставил себя упрашивать. Ведь он со среды по-настоящему не спал.
Между тем Миллер проехал и пятьдесят километров, и еще сто пятьдесят. Дело в том, что Маккензен не учел одно обстоятельство. Его взрыватель давно бы уже сработал, будь он установлен на любом западногерманском автомобиле. Но "ягуар" – это английская спортивная машина с гораздо более жесткой подвеской. Когда Миллер мчался во Франкфурт, неровности дороги заставляли пружины над передними колесами лишь слегка сжиматься. Лампочка разбилась, но половинки ножовочного полотна не смыкались и не закорачивали цепь. Даже на самых крупных колдобинах между ними оставался небольшой зазор.
Не подозревая, что жизнь висит на волоске, Миллер за три часа проехал Мюнстер, Дортмунд, Вецлар и добрался до Гамбурга, а там повернул на кольцевую дорогу, ведущую в Кенингштейн и густые, занесенные снегом леса горного хребта Таунус.