* * *
Ему захотелось свернуть с дорожки и подойти к озеру по подстриженной траве; несколько уток, подплыв, взошли на берег: не угостишь? С ветви голубой ели, росшей на островке, наблюдала ворона. У другого берега пышно зеленел камыш, на пологом склоне полулежала, куря сигарету, женщина в брюках, подальше молодая мама склонилась над детской коляской. Пора было обернуться. Долговязая фигура Вольфганга показалась на дорожке позади прогуливающейся пожилой пары.
Встретив Тика взглядом, выражавшим симпатию и просьбу, Слотов сказал грубо-искренне:
– Забрало меня не на шутку! Я... с Ульяной...
Приятель дружелюбно молчал, будто говоря: "Бывает". Чуть сутуловатый, он был выше Слотова.
– Каюсь, но как бы я мог ей не сказать: у тебя искра Божья! дебют что надо... – возбуждённо оправдывался Вячеслав Никитич.
– Итак, мы во власти... – благодушно промолвил Тик. – Думаешь, для меня это оставалось тайной, когда ты мне дал её текст и потом звонил?
Слотов поглядел себе под ноги, вскинул голову и измотанно попросил:
– Пойдём обостримся...
Оба бывали в кафе Академии искусств и теперь направились туда. Вячеслав Никитич довершил признание: он не заблуждается насчёт творческого дара Ульяны. Но что до того, коли... – и смолк, словно предлагая приятелю ухмыльнуться. Тот ограничился оттенком усмешки:
– Когда заправляешь обществом "Беседа" и писатели – свои люди, – естественно, проймёт искушение и самой побаловаться.
Они тропкой вышли из Английского сада: перед ними за деревьями поднималось острым углом одно из строений комплекса, в котором располагалась Академия искусств. Вокруг было тихо: лужайка вблизи, дома среди зелени. Приятели, перемывая косточки знакомым графоманам, обогнули здание и уселись за столом на воздухе у входа в кафе, где широкий выбор заокеанских вин намекал на дух снобизма. Слотов спросил, что Вольфгангу больше по вкусу: продукт Калифорнии, Аргентины или Австралии? Услышал: решай сам.
Ассоциация русских литераторов вновь стала темой разговора, но Вячеслав Никитич внёс в него доброжелательность, щедро раздавал похвалы, называя одного, другого, третьего автора... После того как кельнер принёс бутылку красного австралийского и было сделано по паре глотков, Слотов в настроении чуткой мягкости произнёс имя Ульяны.
– Она прямо как ребёнок, который о чём-то возмечтал, и если не получит... трагедия для него! – отчаянно-горестно глядя на Тика, он долил вина ему и себе. – Понимаешь, я её уверил: у неё отлично получилось и об этом не один я заявлю на обсуждении...
– У тебя с ней уже?.. – Вольфганг оказался не лишён известного любопытства.
"Да", – взглядом ответил Вячеслав Никитич и произнёс страдальчески: она ждёт радости, и если не... Замерев на вдохе, прочёл в глазах Тика, заинтригованно блеснувших: "То не даст больше?"
Выпили, и Вольфганг, словно глубоко задумываясь, сказал: похоже на кабернэ... Слотов как человек, движимый одной заботой, гнул своё, не отвлекаясь: ты знаешь, что на неё набросятся... Она будет травмирована, я безнадёжно проиграю в её мнении.
Тик съел ломтик баранины, поджаренной на гриле.
– Написала-то она серятину.
В лице, голосе приятеля отобразился нахлёст переживания: ты же не в печати выступишь, это реально не скажется на твоём авторитете, останется лишь впечатление твоей рыцарской галантности!.. Вольфганг взглянул из-под набрякших век. У него, пробормотал, есть какое-то самоуважение, в конце концов. "Тогда мне хоть из Берлина беги... на обсуждение, уж конечно, не пойду..." – беспомощно-тоскливо вымолвил Слотов. Тик принял вид усталости и иронического смирения. Ну-с, что требуется от него?
Коллега, казалось, сейчас протянет к нему руки:
– Сказать лишь, что у вещи – свои достоинства, дарование налицо! поздравить с успехом...
– Хватит! Я не собираюсь представать трепачом, – обидчиво заметил Вольфганг.
Приятель, словно в радости единодушия, воскликнул: никаких пустых похвал! скажи только то, что я привёл для примера, и больше ничего не нужно, твоё слово достаточно много значит... до чего же я тебе обязан! – Слотов, как бы снимая патетику и в облегчении шутя, выразительно перевёл дух. – Спасибо тебе! – поднял рюмку и побудил к тому Тика.
Затем настал черёд подготовленного манёвра. Вячеслав Никитич извинился: ему надо отлучиться. Он не желал, чтобы его излияния об Ульяне были увековечены, и лишь сейчас, посетив туалет, включил запись. Вернувшись за столик, воодушевлённо изображал признательность Тику за помощь, будто уже ставшую фактом.
* * *
В небе ещё разливается свет, но воздух над лужайкой, которая видна с площадки перед кафе, уже по-вечернему голубоват. За столиком двое, мужчина, чьи длинные волосы собраны на затылке в пучок, скучновато внимает собеседнику. Тот в пылу благодарности словно бы ищет, чем обласкать слух приятеля.
– Может, не тот момент и ты не так поймёшь, но... твоя работа меня поразила!
У Вольфганга Тика на миг приподнялась бровь, мелькнуло выражение дружелюбного скепсиса: ты мне льстишь, дабы я сделал для тебя то, чего, собственно, не обещал. Но, желая меня умаслить, ты, вместе с тем, сознаёшь, что моя работа – действительно явление. Истина требовала поделиться обеспокоенностью:
– Сумел ли я добиться, чтобы это не была публицистика, где соль и перец – имя Путина... кое-что я постарался воссоздать художественно.
Вячеслав Никитич, точно проникнувшись важностью услышанного, сказал почтительно и робко:
– Ты шёл к пониманию характера...
Слотов будто провёл пальцем по запотевшему стеклу, и слова Тика о Путине каплями побежали по дорожке: на заре юности он не показал себя сорванцом, хулиганом, хотя щеголяет в интервью признанием, будто бы был настоящей шпаной. Шпана, не имевшая приводов в милицию? в школе не оставившая о себе дурной памяти?.. Это был до безликости ординарный характер, что очень не подходит лицу на его нынешнем месте. Шпана в ранней юности – выделяющий штрих, черта романтической пикантности.
Вольфганг процитировал Есенина: "я разбойник и хам и по крови степной конокрад". Слотов одобрительно рассмеялся и, со своей стороны, вспомнил из того же стихотворения: "Мне бы в ночь в голубой степи где-нибудь с кистенём стоять". Тик вернулся к Путину: кто с детства не знает значений "мочить", "капать", "стучать"? Но выражаться таким манером – это ещё не быть шпаной. Путину, однако же, охотно верят: признаётся-то в не совсем хорошем... откровенность тоже ему на пользу, создаётся что-то вроде обаяния агрессивной прямоты с примесью уголовщины, массе такое импонирует.
– О да! – воскликнул Слотов. Всё его существо, казалось, выражало удовольствие от того, что он слушает Тика.
Тот, входя во вкус, погружался в досконально обжитое. Отрок Путин, серость из серых, по чьему-то примеру пошёл в Спортивную школу молодёжи, как она звалась до шестьдесят четвёртого года, когда её переименовали в Школу высшего спортивного мастерства. Вова жил от неё неподалёку. Если что-то стало его выделять, то не шпанство, а занятия самбо, потом – дзюдо. Но как с умственным ростом? неужели никто не влиял, не согревал вниманием? Некто имелся, но о нём следовало навсегда забыть. Пустота, однако, не красила бы биографию президента, и люди, оформлявшие его жизненный путь, вклеили хрестоматийное и бесподобно умиляющее. Классная руководительница, дабы вырвать ученика Вову из объятий улицы, посещает его на дому. Как трогательна дружба между нею и супругами: заводским охранником и уборщицей! Летом учительница, отправляясь на юг отдыхать, берёт со своими детьми и Вову... какая ...ня! – эмоционально присовокупил Вольфганг. Он назвал политолога-немца, эксперта Германского общества внешней политики. Эксперт уцепился за байку об учительнице и вставил в свой труд, будто та давала Вове бесплатные уроки. С какой это стати она его так отличила? Сколько у неё было подобных учеников! Избирательный интерес, коли принять его за правду, наводил бы на мысли... Ты можешь себе представить – после паузы обратился Тик к Слотову, – чтобы советская классная руководительница, семейная, загруженная работой в школе по макушку, имела желание и время для бесплатных занятий с отдельным учеником? И как это было бы воспринято?
– Но она – живой свидетель и участник, автор мемуаров, – с горловым смешком сказал Вячеслав Никитич.
Улыбка коллеги. Дама-пенсионерка, при выпавшем ей счастье, вспомнит, если скажут: Вова однажды поделился с ней, что ему во сне голос поведал о великом предназначении... Слотову тотчас припомнилось пророчество Вещего Авеля. Тик спросил: тебе не попадался в немецких журналах снимок Путина и учительницы? Увы, нет. "Под деревом на скамье сидят рядышком старенькая наставница и как бы исполненный задушевного благолепия Путин", – пояснил Вольфганг, добавив, до чего любят российские политумельцы подкидывать Западу свои поделки. Упомянутый немец-эксперт, дабы удобоваримо преподнести приём своего героя на юрфак, подхватил товарец: в школе Вова дружил с учеником, которого звали Александр Николаев и чей отец работал в КГБ. Какой из этого сделан вывод!.. ты не читал труд политолога? – уточнил Тик. Коллега не читал, и Вольфганг передал вывод, каковой запомнился наизусть: "так что Путин получил контакт с КГБ".
– Чудненько! – Вячеслав Никитич хихикнул, искренне вторя насмешке приятеля над глупостью фразы.
Тот посмотрел выразительно: что за контакт мог возникнуть у сотрудника КГБ с подростком?.. Можно бы предположить, но не будем увлекаться... – Тик нахмурился и проговорил: благодетель его тёзки был руководителем и из крупных. У него оказалось достаточно власти, чтобы вознести любимого до синекуры: местечка чиновника КГБ в братской ГДР. Если же говорить об отце его школьного друга, допуская, что тут не миф, то каковы у человека мотивы – заниматься Вовиной судьбой? Их не видно!
Слотов, не забывая о работающем приборе, был само внимание к словам Вольфганга: эксперт пишет, будто летом семидесятого, то есть окончив школу, Путин пришёл в КГБ и осведомился, как он может стать агентом. Но ведь он уже в контакте с КГБ! И не знает?.. "Не-а!" – подыгрывая, бросил Слотов. Мы-то с тобой, сказал Тик, представляем, что Комитет не испытывал недостатка в желающих попасть туда на работу. Досточтимая структура власти, блага и выгоды... ты знаешь, как туда принимали? "Слышал кое-что", – обронил приятель как бы в готовности вобрать любопытное. Вольфганг пояснил: он интересовался вопросом, в перестройку беседовал с бывшими сотрудниками ведомства. Оно само предпочитало делать предложение, предварительно изучив кандидатуру. Непременное условие – высшее образование. На службу мог быть приглашён и выпускник финансово-экономического института, и парень с дипломом инженера-пищевика. Но вчерашний школьник, который ещё никуда не поступил, нигде не работает, не попал бы и в стукачи, ежели слова политолога "стать агентом" прочесть: "стать стукачом".
Вячеслав Никитич, отмечая, что приятель верно информирован, помнил далёкое: "К нам приходят, просятся в помощники – мы отвечаем отказом". Посмеиваясь, Слотов отпил из рюмки.
– И что ответили в КГБ?
– Если верить эксперту Германского общества внешней политики, то Путину настоятельно рекомендовали – настоятельно, а не как-нибудь! – сначала закончить юридический факультет. Тут же распознали человека с будущим! Большому кораблю... хм.
У Тика вызывала восторг следующая фраза эксперта: "Путин привёл в движение все рычаги, чтобы поступить на элитный юридический факультет Ленинградского университета". Поистине сногсшибательно. Не один даже рычаг, а – "все рычаги"! Сколько же их было к услугам паренька с его происхождением, который школу окончил далеко не медалистом? Конечно же, он попросил похлопотать отца своего школьного друга, и отец, подобно учительнице с её бесплатными уроками, поспешил Вове на помощь. Так, а другие рычаги?.. Вольфганг удовлетворённо наблюдал за Слотовым, чьё отношение к эксперту выразил предел чистосердечности: "В сих случаях говорят – это даже не анти-юмор". – "Сарказм навыворот!" – впечатал Тик. Политолог, заметил он, забыл сказать, что Путин поступил на отделение международного права юрфака: элитней некуда. Видимо, сделать это ему особенно настоятельно рекомендовали в КГБ...
Несколько минут устройство в кармане Слотова фиксировало сдерживаемый сливающийся хохоток двоих писателей. Тик не хотел расставаться с изысканиями германского учёного.
– На втором курсе студент Путин познакомился с преподавателем Собчаком. Собчак знал, чья рука имеет касательство к тому, что мы называем "рычагами"... Наш политолог об этом без понятия и пишет о смерти Собчака, настигшей его в новую изменчивую эпоху: "Умер от инфаркта. И унёс – как некоторые утверждают – "тайну" Путина навсегда с собой в могилу". Ох, не нравится аналитику слово "тайна" – даёт его в кавычках.
Вольфганг остановился на не совсем верном "от инфаркта". В своё время газеты в России и за рубежом привели подробности, какие политолог предпочёл опустить. Анатолий Собчак приехал в Светлогорск Калининградской области, и 18 февраля 2000 года служащие гостиницы "Русь" обнаружили его в номере мёртвым. Предположительной причиной смерти стал или острый инфаркт или отёк лёгкого. Само собой разумеется, точно установить причину должно было вскрытие. "Но здесь и начинаются загадки", – писала выходившая в Германии газета "Восточный экспресс" (N 5, 2000). Вдова категорически запретила вскрытие. "Почему?" – задавался вопросом автор публикации. Ведь по свидетельствам тех, кто тесно общался с Собчаком в последние месяцы, бывший питерский мэр на самочувствие не жаловался, излучал энергию. 26 марта ожидалось избрание Путина президентом, и Собчак рассчитывал возглавить его администрацию или занять пост генерального прокурора. Ранее проиграв на выборах в Госдуму, он отнюдь не потерял куража и стремился к роли в большой политике. Ему было многое, если не всё, известно о делах Путина в питерский период (газета не касалась осведомлённости бывшего преподавателя о жизни его студента в Ленинграде семидесятых). Таким образом, представление о секретах, какими владел Собчак, оставалось односторонним. Автор статьи Андреас Кройцберг, и не он один, не упустили, однако, главного: информация, которой располагал экс-мэр, позволяла бы ему оказывать серьёзнейшее давление на Путина. Устойчивое увлечение Собчака интригами и политическими разоблачениями было известно. Как, между прочим, и то, что спецслужбы умеют "искусственно стимулировать" инфаркт.
Вольфганг Тик сказал обо всём этом лаконично (Слотов читал о смерти Собчака), и оба занялись поступком вдовы.
– Ей-то не понять, кто убрал супруга? Его не воротишь, а чего добьёшься? – рассуждал Тик. – Сделать заявление? А кто бы дал что-то доказать? И уплыло бы из рук нажитое мужем: ясно же, как оно наживалось... Сама в нищете, дочь нищая... Потому женщина последовала совету: власти было удобнее, чтобы запрет на вскрытие исходил от вдовы.
– Разум выиграл вчистую! – произнёс от души Слотов. – Но начни кому-то объяснять – тебе тут же: предательство обелять?! и пошло-поехало, честные то же мне...
* * *
Розовый отблеск на облаках угас, сумрак неспешно облекал деревья, подкрадывался к столику у входа в кафе. Два человека слегка навеселе толковали о молодой женщине, которая, благодаря разумной маме, прославилась в качестве светской львицы на российский манер. Улыбчивый мужчина с лысиной ото лба, с бачками, ввернул в размышления приятеля о женской сексапильности:
– Чего нет, того нет – ты прав. Хотя – кому что, про тех же гомиков сказать...
Вольфганг неосознанно послушался шпоры:
– Я знал парней, один попросту отталкивающей внешности, но их любили партнёры высокого ранга и какие заботливые! Мой тёзка не был красавчиком с лучистыми глазами – а вызвал любовь, пережившую годы.
Вячеслав Никитич глубокомысленно повторил:
– Годы... – и ненавязчиво адресовал Тику вопрос: – Представляю, чем может возбудить некрасивая женщина... но и тут было что-то...
– Разумеется, было! И эти чёрточки я даю.
"Чёрточки..." – весело думал Слотов, слушая, как может мужчину соответствующей ориентации взбудоражить по-особенному щеголеватая походка, поигрывание ягодицами. А рот – подвижный, сочный, сохранивший как бы детскую припухлость и память соски... видел же школьный портрет? Ну конечно (эти выпяченные губы...)! Кивок Вольфганга. "Один понимающий мужчина, – пауза, и он продолжил: – обзавёлся копией портрета". Вячеслав Никитич шутливо заметил:
– Впечатлительные у тебя консультанты.
В глазах Тика скользнула досада:
– Намекнёшь – а сам я не?.. Нет! – он мотнул головой. – Чем обязан доверию? У меня нет ни малейшего предубеждения, это чувствуют. Такие люди очень воприимчивы – отдают должное... Я не боюсь представить себя мужиком, кому нужно не то, что мне.
Слотов изобразил человека, который не без зависти обнаружил плюс, приносящий выгоды коллеге. Глаза у Вольфганга были на месте, и он сохранил словоохотливость:
– Не собираюсь злословить о любви, какой предавался мой тёзка. Хотелось, нравилось – его дело. Но я за то, чтобы по жизни продвигались благодаря мозгам и труду, а не... – фраза оборвалась.
– Ты воссоздаёшь эпизоды?
– Не без того... – с лукавой ноткой ответил Тик и сменил тон: – Страсть была нешуточная! Охладей друг – и это сказалось бы на успеваемости студента. Но заботливость не ослабевала, а кто её проявляет – не могло быть тайной за семью печатями... Однажды студент Путин подъехал к университету на новеньком "запорожце". И как объяснил сей нонсенс? Бесхитростно. Папа выиграл машину в лотерею.
Слотов не забыл мечту отца о хотя бы подержанном "запорожце" и выдохнул через нос воздух медленно и печально. В мысли об этажах власти, на каких будут знакомиться с записью, Вячеслав Никитич опасался, учитывая щекотливость темы, оскорбить главную фигуру. За невозможностью молчать он прибегнул к помощи Бернарда Шоу, сказав о бессмертии его "Пигмалиона" и запоздало спохватившись, что сравнение с дочкой мусорщика Элизой Дулитл кого-то не порадует. Зато Вольфганг поймал на лету удачу:
– Вова – моя Прекрасная Леди! Чарующе!
Он тотчас напомнил разговор у миссис Хигинс, слова Элизы Дулитл "пришили старуху" и прибавил к ним классическое: "в сортире мочить". Слотов между тем молча наслаждался ещё одним фактом своего превосходства: "Ты положил столько старания, гордишься достигнутым, а на воплощение Прекрасной Леди вышел-то я!"
– Пигмалион моего тёзки воспитывал его не в одном сугубо узком плане, но и внушил запросы: отделение международного права, восхождение в КГБ. Новая Элиза Дулитл явила способности к манерам, правда, её иной раз прорывает, но ведь и с той случалось подобное – высшее общество перенимало её словечки. Чего же удивляться на российскую публику? Просто она больше умиляется, – писатель умолк, представляя умилённые лица.
Вячеслав Никитич проговорил, как бы собираясь поразмышлять:
– Чувства масс... Элиза Дулитл...