- Смотрите, агай! - обрадовался Еркин. - Вон спутник летит!
Меж россыпи звезд торопилась одна, ничем не отличимая, кроме движения.
- Агай, вы бывали в Байконуре?
- Я знаю тот Байконур, где шахты. Старый - там до революции англичане хозяйничали. А космодром только так называется. Он от старого Байконура далеко, и туда никого не пускают.
- А-а… - протянул Еркин.
- Я вижу, отец водит дружбу с этими, из военного городка.
- Полковник Степанов часто приезжает. Интересуется, какая юрта у чабана, какая работа. Сказал отцу: дороги надо строить в степи. Первое условие цивилизации.
- Еще что советовал? - Кенжегали чувствовал: Еркин заговорил о чем-то для него важном.
- Не понимает, зачем нужен в животноводстве зимний отгон. Несовременный метод хозяйствования. Запасти кормов на всю зиму - не понадобится чабану гонять овец по снегу, мерзнуть на ветру.
- Что ему отец ответил? - Кенжегали неожиданно ощутил: его задевает за живое.
- Спасибо сказал за добрый совет. Как будем выполнять, сказал, не знаю. Ученые зоотехники норму придумали такую - одна овца на двадцать гектаров. Кто скажет - много, кто скажет - мало. Трава бывает густая, бывает совсем плешивая. - В голосе Еркина старший брат слышал отцовские интонации. - Овца ходит, траву щиплет. Густую, плешивую - какая есть. Другой работы овца не делает. Утром щиплет, днем щиплет, вечером щиплет - целый день. Отпуска у председателя не просит, зубы на ремонт не ставит, запасных частей овце не надо. Сама не заметила - двадцать гектаров за год выщипала. Кто за нее так сделает? Кто двадцать гектаров плешивой травы машиной ощиплет? Кто в кошару принесет?.. Так отец Степанову объяснил. Полковник смеялся: век живи - век учись…
- Я вижу, ты и сам много думаешь о том, как дальше жить чабанам? - осторожно спросил Кенжегали.
- Все чабаны думают дальше жить. Встречаются на зимовке, на джайляу. Ребят много - все с отцами работают. Ночью соберемся, разговариваем. Сказки старые вспоминаем… Отчего на луну долго глядеть нельзя? Если луна успеет сосчитать твои ресницы - ты умрешь. Сидим, рассуждаем. Спутник увидим - начнем про космос говорить, тоже интересно. Однако сколько о небе ни говори - все равно на землю вернешься. Спорим, красиво ли станет на земле, если всюду поля распашут, сады вырастят? Или, может быть, разная природа нужна: степи, пески, озера горькие. Волк тоже нужен, гюрза, каракурт… Сайгак нужен, а он здесь живет, где пески и озера горькие… Заяц… Песчаный или русак… Раньше у нас в степи только песчаный водился. Теперь русак пришел. Кудайбергенов-старик увидел - не поверил. Я тоже русака видел. Он сюда с запада идет. Ученые подсчитали: за год продвигается на сто километров. Нравится русаку наша степь.
- Интересуешься экологией? Перспективная наука. Будешь первым Садвакасовым, который поступит на биофак.
Еркин упрямо мотнул головой:
- Я хочу остаться здесь.
- Несерьезный разговор! Зачем человеку с твоими способностями идти дедовой дорогой? Выбрось из головы традиции рода, преемственность и все прочее из старого сгнившего сундука. Твое поколение должно выбирать свой путь. Думать о будущем, а не о прошлом. Видеть весь мир, а не только свой аул. - Кенжегали чувствовал, что младший брат весь сжался.
- Скажите, агай, отчего так получается? - тоскливо спросил Еркин. - Если говоришь - пойду в чабаны, то думают, что ты идешь в прошлое, где бедность и темнота. Или хвалят бесстыдно, будто ты уже герой и совершаешь разные суровые подвиги, выводишь отару из бурана или еще что. Я читал - сейчас пишут про комсомольцев-целинников: какие смелые - не побоялись поехать в Казахстан. Если они смелые, то кто же тогда мы, казахстанские? Родились в степи и считали, что живем как люди. А нам говорят: у вас одни трудности. Я читал про героев-целинников и думал: неправда, будто человеку нужна трудная жизнь, холод нужен и бураны, чтобы совершать подвиги.
- Я тебя не понимаю, чего же ты хочешь?
- Я хочу хорошей жизни.
- Ты? Хорошей жизни?
- Да. Для себя. Для Исабека. Для всех. Хочу жить хорошо! - повторил Еркин. - А чего не хочу - тоже скажу. Вот вы говорили с Исабеком и решили, что он совсем неумный. Но разве вы не знаете, отчего он такой? Над ним сейчас смеется девушка: ты тугодум, с тобой скучно. Вы знаете его девушку, я видел, как вы сегодня посмотрели ей вслед. Амина тоже аульная, но ей уже не годится Исабек, хотя он у нас первый силач и табун у него всегда будет самый лучший… - Еркин помолчал и заговорил резко: - Не хочу жить в древней юрте, какой бы красивой ее ни сделали. Не хочу жить в одиночестве, без людей.
- Я тебя не понимаю! Чего ты хочешь?
- Я хочу жить в Чупчи. Я хочу, чтобы у нас в степи было много людей, много света, много тепла, чтобы все хорошо жили.
- И что ты предполагаешь тут делать? - серьезно спросил старший брат.
- Я вот о чем думал, агай… - Еркин запнулся. - Вы только не смейтесь. Сайгаки у нас в степи обходятся без чабанов. Считалось, они вымирают и скоро вовсе исчезнут, а взяли под охрану - сайгаки расплодились, теперь даже требуется отстреливать. Вот я и думал… Человек может вернуть овце ее приспособленность жить в степи. Все, что было у овцы, пока она не стала домашним животным. Когда-то у человека никакого орудия не было, кроме палки. Вот он и стал пастухом. Я читал: в Австралии сторожат овец автоматы. Но зачем улучшать с помощью новой техники все ту же палку? Человек должен отпустить некоторых домашних животных на свободу. И брать в степи сколько нужно мяса, шерсти…
- Брать в степи. А что ей давать - об этом ты думал?
- Мы будем улучшать пастбища. Возродим саксауловые заросли. Создадим оазисы. Будет много колодцев, появятся новые озера…
- Ты много читаешь научной фантастики?
- Этот вопрос мне уже задавали! - строптиво ответил младший брат.
Кенжегали пожал плечами:
- И все-таки не обошлось без тяги к прошлому, но уже на ином, я бы сказал, современном уровне. Ты вдумайся! Сколько веков человек одомашнивал животных! А теперь выставит их за ворота? На современной скорости ринется в давно прошедшие времена, к каким-нибудь неандертальцам?
Сказал, и всего передернуло от стыда. Эх ты, ученый муж, сладил с мальчишкой!
- Прости, Еркин. Я не хотел тебя обидеть. Но век первых силачей, век батыров прошел. Мы живем в век науки. Все, О чем ты мечтаешь… ты и твои товарищи, когда вам не спится ночью. Об этом сейчас думают многие ученые. Как человеку сохранить естественные отношения с окружающей средой, как уберечь окружающую среду…
Не то он говорил младшему брату, не так. Кенжегали подумал о своей голодной диковатой юности: с годами он ее все больше ценил и чаще вспоминал. Старшие дети Мусеке упрямо рвались из старой тесной кожи, из однообразия аульной будущности. Они пробивались наверх, как должное принимали все скидки, которые делались молодым национальным кадрам в науке, в промышленности. А Еркин с той же силой бьется в противоположном направлении. Не отец уговорил его идти в чабаны. Еркин сам. И таким вот - идущим в противоположном направлении - младший брат стал ближе Кенжегали, чем собственные дети. Как ни говори, они выросли баловнями в доме обеспеченном и интеллигентном, а Кенжегали и Еркин - в юрте чабана.
- Я рад, что ты мне откровенно рассказал о своих планах на будущее, - говорил Садвакасов младшему брату, зеленой ветке могучего садвакасовского дерева. - Но чтобы их осуществить, надо стать не чабаном, а биологом или другое - партийным работником. Что может сделать чабан для изменения природы овцы?
- Сделает, что может, - нехотя ответил Еркин. - Чего не может, того не сделает. Чабан, ученый - все равно.
Старший брат снисходительно хмыкнул: детский максимализм, мальчишка еще.
Откуда-то послышались металлические трубные звуки. Кенжегали не сразу понял, что это. Гудит военный городок? Поднял голову и увидел: весь высветлился Млечный Путь, по-казахски Птичья дорога. Трубы пели там, наверху, на Птичьей дороге. Осень. Журавли летят на чужбину. Ему опять вспомнился русский в Нью-Йорке с просьбой о горсти земли. А казах о чем бы мог просить? Ведь есть и казахи, заброшенные судьбой на чужбину. Тоже горсть земли с Дорогих могил, соленой степной земли. Черных заветренных камешков с холма. Глиняную корку такыра. Ломкий пучок степной полыни. Серый колобок курта* со следами слепивших его женских пальцев, с прилипшими волосками овечьей шерсти…
* Овечий сыр.
Он слишком давно не бывал дома, в Чупчи. Он слишком часто ездил с представительными делегациями в те места под Алма-Атой, где в юртах по высшему разряду угощают кониной, кумысом, бесбармаком, не забывая и о коньяке, лимонах, боржоми. Но даже отец - из тружеников труженик! - не знал в своей жизни такой непрерывной, сжигающей года работы, которой занят его старший сын, самый удачливый из Садвакасовых. И младшего брата он увезет отсюда не для беспечной городской жизни, где вода сама бежит из крана и огонь кормится не кизяком, не саксаулом, а газом. Еркину предстоит труд более напряженный, чем тот, который из века в век знали тут, в степи. Еркину по силам современные перегрузки умственного труда. Он еще поймет, что можно испытывать наслаждение от яростной работы мозга, как испытываешь наслаждение своей физической силой. Вот о чем надо будет с ним говорить, будоражить самолюбие, садвакасовскую гордость, родовое упрямство. Скоро ему пятнадцать. По степному счету - возраст совершеннолетия. По-городскому… Кенжегали вспомнил своих ребят, их английскую школу: по городскому пятнадцать лет - трудный возраст.
Самое время подоспело заговорить о чем-нибудь другом, а к будущему Еркина вернуться после - и не раз! Пока Еркин не уступит здравому смыслу.
- Ты, наверное, спать хочешь?
- Нет, я люблю вот так сидеть по ночам, думать, разговаривать. Мы с ребятами до света досиживаем.
- Все казахи - полуночники. У нас это в крови. Слушай, Еркин… - Кенжегали тихо засмеялся, - по ночам вы с ребятами не только про будущее думаете. Про девчонок тоже. Я-то помню. В городах мальчишки теряют голову весной, а в аулах - летом, на джайляу. Ваше поколение не забыло ак-су #233;к?*
* Национальная игра. Ак-су #233;к в переводе значит "белая кость".
- Играем иногда. Но больше в футбол.
- Чудак ты. Футбол - это спорт. Ак-суек - мудрость жизни. Кто-то ищет ак-суек, а кто-то ищет девчонку. Мне бы сейчас твои годы… - Кенжегали помолчал, что-то вспоминая. - Слушай, Еркин, ты ведь знаешь Софью Казимировну. У нее должна быть дочка твоих примерно лет. Как девчонку зовут?
- Саул #233;.
- Ну-у… - Кенжегали удивился. - Почему не дали русского имени?
- Не знаю, - сказал Еркин. - Разве плохое имя Сауле?
- Хорошее имя. Но врачи нашей больницы сто лет называли детей христианскими именами. Чупчи к этому привык. Слушай, Еркин, а она красивая?
- Красивая, - серьезно ответил Еркин.
- Самая красивая в поселке? Еркин промолчал.
- Первая любовь очень много значит в жизни человека. - Старший опять говорил как бы самому себе. - Кого полюбил первой любовью - после всю жизнь сказывается. Ты мне поверь. Я-то знаю. Рвешься в высоту - за ней. Хорошо! Впрочем, ты еще мал. Когда-нибудь поймешь… Пойду-ка я спать. Я ведь рано ложусь, рано встаю. Не по казахскому обычаю - по европейскому. - Он ушел в юрту.
Еркин слышал: льется вода в стакан, брат запивает таблетки, помогающие сну, укладывается поудобнее на кошме. Поворочался, встал, выходит из юрты:
- Ты напрасно думаешь, Еркин, что, уходя из Чупчи, мы оставляли здесь все без перемен. Наш уход тоже сказывался на жизни степи. Электричество, радио - все новое, что появлялось в Чупчи, было частью общих перемен во всей стране и у нас в Казахской республике. А к этим переменам приложили руку и мы, ушедшие из аулов.
- Я понимаю, агай, - сказал Еркин. - Только отец наш такую шутку любит. Казах в самом дальнем ауле живет - разный хороший обычай другого народа ему покажи, он переймет. Казах в город уедет - боится свое лицо потерять, старые аульные привычки с собой везет.
Глава четвертая
С субботы на воскресенье из военного городка отправились двумя машинами за сто километров на Соленые озера: Степановы всей семьей, председательница женсовета Мария Семеновна с мужем, Рябов.
Хозяйственней всех собирался на рыбалку муж Марии Семеновны, майор Коротун - невысокого росточка, краснолицый. В городке его все так и звали, без имени-отчества: Коротун. И первой сама Мария Семеновна: "Коротун, горе ты мое, долго еще тебя ждать!"
Когда добрались до озер, Коротун принялся хлопотать насчет очага. Саксаулины он привез: не старые рыхлые коряги - молодые и гладкие, с прозеленью, крепкие и ветвистые, как олений рог. Надел брезентовые рукавицы, ухватил саксаулину, лихо размахнулся и со зверским лицом обрушил на камень. Толстая ветка лопнула посередке. Коротун ее доломал, придавив ногой.
Рябов и Витя в сторонке разложили снасти и что-то соображали по раскрытой книжке "Рыболов-спортсмен".
- Маша, а ты что сидишь? - спросила Наталья Петровна. - Тебя не продуло в машине? Я ведь говорила - застегни окошко.
Маша встала и пошла к Вите и Рябову. Отец, как всегда, успел исчезнуть со своими старыми бамбуковыми удочками.
- Тебе, Маша, какой поплавок привязать? - спросил Витя. - Красный или зеленый?
- Красный заметней. - Рябов привязал к леске гусиное перышко: снизу белое, сверху красное.
Возле машин и палаток остались с Коротуном хозяйничать Наталья Петровна и Мария Семеновна. Для того и затеяна рыбалка, чтобы им ближе сойтись.
Наталья Петровна берет из машины канистру с водой, и уже есть о чем поговорить:
- В Мусабе, помню, мы жили… Приедет солдат с цистерной, а мы - делить: каждой хозяйке по два ведра. Раз в месяц бочка воды полагалась - постираешь, детей помоешь… Как праздник!
- А мы сразу после фронта да в Якутск, - согласно вступает Мария Семеновна, бывшая фронтовая медсестра. - Чаю попить - снега в котелок наберешь и на примус. А молоко-то я какое покупала! Несешь с рынка замороженный кругляк…
- На Чукотке один год яиц было не достать, - вспоминает Наталья Петровна. - Дети уж и забыли, какие яйца бывают. Потом привезли, я сотню взяла. Приношу домой, а Маша спрашивает: "Почему мячики не круглые?"
- Теперь-то там, говорят, апельсины круглый год.
- Теперь не сравнишь - везде стало лучше. Квартиры со всеми удобствами. А мы с мужем еще в бараках начинали. Да что там бараки! - Наталья Петровна глядит победно, уперев руки в бока, - И не то бывало! Дочка-то моя… в поезде родилась. Скорый "Москва-Хабаровск".
- В поезде? Маша?! - восхищенно ужасается Мария Семеновна.
- Муж меня одну готовился встретить, а мы - здравствуйте! - выходим вдвоем.
- Господи! - Мария Семеновна вздыхает слышно. - Могу себе представить, каково ездить по городкам с малыми-то детьми… А у нас с Коротуном детей нет и не было. Так вот и живем… - На ее круглом властном, даже вздорном лице проскальзывает давняя, незаживающая боль. - Маша-то у вас совсем уже взрослая. В каком классе?
- В восьмой перешла.
- Учится хорошо?
- Средненько, - признается Наталья Петровна председательнице женсовета. - Троек, конечно, нет, но при ее способностях могла бы стать круглой отличницей. Да и то сказать, чуть не каждые два года - новая школа. Господи, была бы у нас бабушка! Я бы ребят на все школьные годы к ней. Росли бы, учились, как все нормальные дети. Вы себе представить не можете, до чего я завидую тем, у кого бабушки. А у нас… Я в детдоме выросла. Папа на фронте погиб, мама при бомбежке - мы от самой границы эвакуировались. У мужа тоже родители на войне погибли. У него и отец и мать были учителями, их немцы расстреляли за связь с партизанами. И Колю вместе с ними поставили, две пули попало, да не насмерть - живым закопали. На его счастье, наши село отбили, Колю один офицер вытащил живого из ямы с мертвыми. После войны отвез в суворовское. А что суворовское? Тоже детский дом. Сами выросли без родителей - детей теперь растим без всякого опыта семейного воспитания. Очень трудно семье, когда нет стариков.
- Представляю себе, - сочувствует Мария Семеновна.
Обе понимают: разговор пока что идет больше дипломатический, чем откровенный и задушевный. Но уже проясняется: сойтись подружнее они сумеют. Да ведь и надо сойтись - без этого никак не прожить в военном городке.
Рябов с Витей наконец-то наладили удочки себе и Маше. Рыбалку решили начать там, где в густых камышах светлели чистые заливчики. Рядом, в чаще ржавых стеблей, что-то хлюпало и чавкало. Рябов ежеминутно поправлял очки, соскальзывавшие по вспотевшему носу, и шепотом рассказывал Вите: еще совсем недавно, всего сто лет назад, известный путешественник Семенов-Тян-Шанский проходил здесь неподалеку со своим караваном, и казаки из конвоя шашками рубили сазанов, копошившихся в камышах.
Лейтенант снарядился на рыбалку в синем тренировочном костюме, в солдатской панаме с дырочками, но эту ковбойскую панаму Геннадий Васильевич успел подарить Вите; а у самого еле держался на макушке Витин детский картузик с прозрачным козырьком. Маша поглядела на дурацкий картузик, на очки со слепым отражением воды, на тонкий нос в капельках пота и пожалела: "Почему он такой некрасивый? Симпатичный, но некрасивый".
Не клевало ни у нее, ни у Вити, ни у Геннадия Васильевича. Маша прекрасно знала, почему не клюет. Рыбаки-теоретики! Очень уж много Рябов и Витя знают про рыб, про все их хитрые повадки. Нечего тут с ними делать.
Она смотала свою удочку и пошла вдоль берега. С невысокого пригорка открылись все три озера в низких плоских берегах. Где нет камыша - белая кайма, как морская пена, но это не пена, а соль. Море тоже соленое, но там не бывает по берегу белой крепкой корки, на море вода неспокойная. На Черном море прибой, и на Тихом океане прибой. С самолета поглядишь вниз - берег в белом кружеве.
Маша вспомнила, как простилась с Чукоткой и оказалась в древнем городе на Волге.
Она шла набережной, читала таблички на домах: "Памятник архитектуры. XVII век. Охраняется государством". В некоторых памятниках жили обыкновенные жильцы. Маша приехала из городка, где самому старому дому десять лет. Засмотрелась и опоздала в школу.
В классе на доске было написано: "Природа тундры". Висели картины: на скучной земле паслись олени, похожие на коров. Маша отвернулась от картин, нарисованных художником, никогда не бывавшим за Полярным кругом, и стала глядеть в окно: по синему небу встречь облакам плыли золотые купола с крестами.
- Степанова! - донеслось до нее издалека. - Новенькая, я к тебе обращаюсь! - Географичка подошла к ней поближе: - Тебе неинтересно то, о чем я рассказываю?
Полагалось ответить: "Нет, мне очень интересно". И тебя тут же поймают на слове: "Тогда повтори, о чем я рассказывала". А ты не раскроешь рта. И для всего класса на вечные времена останешься дурой. Положение было безвыходным. Маша вдруг ощутила полное спокойствие:
- Да, мне неинтересно.
- Вот как? - Географичка присела от неожиданности.
- Мы позавчера приехали с Чукотки, - вежливо разъяснила Маша, - тундру я видела каждый день. Она не такая.
Класс завыл от восторга. На перемене Машу расспрашивали про белых медведей. А папа устроил Маше выволочку за то, что она будто бы ищет дешевой популярности.