– Надо подготовиться, – веско заметил президент Мэтьюз. – У нас может просто больше не быть такого шанса. Кроме того, наша делегация по ОСВ уже готова и получила необходимые указания. По правде сказать, они были готовы уже много месяцев назад. Надо будет привлечь сюда министерства сельского хозяйства, торговли и технологий, – и как можно скорее. Нам надо собрать делегацию, которая будет вести переговоры по оборотной стороне этого дела: торговле и технологиям. Господа, пожалуйста, позаботьтесь об этом. Займитесь этим немедленно.
На следующий день Максим Рудин представил этот же вопрос несколько иначе своему Политбюро.
– Они ухватили наживку, – заявил он, сидя во главе стола. – Как только они сделают уступку по пшенице или технологиям в одном зале для переговоров, мы сделаем минимально возможную уступку в другом зале. Мы получим наше зерно, товарищи, мы накормим народ, отодвинем угрозу голода, – и все это по минимальной цене. В конце концов, американцам никогда не удавалось переиграть русских на переговорах.
Послышался всеобщий гул одобрения.
– Какие уступки? – рявкнул Вишняев. – Как далеко отбросят эти уступки Советский Союз и триумф марксизма-ленинизма во всем мире?
– Что касается вашего первого вопроса, – отпарировал Рыков, – мы не сможем узнать, пока не закончим переговоры. Что же до второго – значительно меньше, чем отбросил бы нас голод.
– Необходимо прояснить два пункта, прежде чем мы примем решение: вести нам переговоры или нет, – заявил Рудин. – Первое, Политбюро будет постоянно информироваться на каждом этапе, поэтому если наступит момент, когда цена окажется слишком высокой, мы всегда будем иметь возможность на нашем заседании прервать переговоры, тогда я вынужден буду уступить товарищу Вишняеву и обратиться к его плану ведения войны весной следующего года. Второе, любые уступки, которые мы вынуждены будем сделать, чтобы получить пшеницу, не обязательно должны действовать в течение длительного времени после того, как будут произведены поставки.
На лицах некоторых людей, сидящих вокруг стола, появились широкие улыбки. Это был тот тип реальной политики, к которому члены Политбюро более привыкли, примером этому может служить то, как они превратили старые хельсинкские соглашения о разрядке в фарс.
– Очень хорошо, – сказал Вишняев, – но я думаю, что мы должны установить точные границы для наших делегаций на переговорах, за которые они не должны переступать в своих уступках.
– На это у меня нет никаких возражений, – сообщил Рудин.
Собравшиеся обсуждали этот вопрос примерно еще в течение часа с половиной. Рудин получил необходимые голоса за ведение переговоров, но опять с тем же незначительным преимуществом в семь голосов против шести.
В последний день месяца Эндрю Дрейк стоял в тени, отбрасываемой портовым краном, и наблюдал, как на "Санандрии" задраивают люки. На палубе в глаза бросались "вакуваторы", предназначенные для Одессы, – мощные всасывающие машины, которые, действуя наподобие пылесоса, должны были всасывать зерно из трюма корабля и сразу же подавать его в элеватор. Советский Союз, должно быть, хочет повысить свои возможности для перевалки зерновых грузов, подумалось ему, хотя и неизвестно почему. Под верхней открытой палубой располагались вилочные погрузчики для выгрузки в Стамбуле и сельскохозяйственная техника для Варны, в Болгарию, – часть перегруженных товаров, поставленных в Пирей аж из Америки.
Он увидел, как представитель агента сошел с корабля, пожав на прощание руку капитану Таносу. Танос оглядел пирс и заметил фигуру Дрейка, направляющуюся к нему, – в одной руке он держал чемодан, другая была занята сумкой, заброшенной на плечо.
Оказавшись в кабине капитана, Дрейк протянул ему свой паспорт и справки о проведенной вакцинации. Он расписался в судовом контракте и стал после этого членом команды. Пока он возился в кубрике, распихивая по углам свое снаряжение, капитан Танос внес его фамилию в список команды, успев проделать это до того, как на борт поднялся чиновник греческой иммиграционной службы. В каюте капитана они пропустили, как это водится, пару рюмок.
– У меня на борту еще один матрос, – сказал Танос как бы между прочим.
Иммиграционный чиновник проглядел список и кучу матросских книжек и паспортов, разложенных перед них. Большая часть их была греческими, но было и шесть иностранцев. Британский паспорт Дрейка резко выделялся на их фоне. Иммиграционный чиновник выудил именно его и стал шелестеть его страницами. Изнутри выпала пятидесятидолларовая банкнота.
– Безработный, – заметил Танос, – пытается добраться до Турции и дальше на Восток. Думает, что вы будете рады, если избавитесь от него.
Пять минут спустя удостоверения личности команды возвратились в деревянный ящик, а судовые документы были проштампованы, получив таким образом разрешение на выход из порта. Уже начинало темнеть, когда отдали швартовы, и "Санандрия", отойдя от пристани, сначала двинулась на юг, прежде чем повернуть на северо-восток в сторону Дарданелл.
Внутри корабля члены команды собрались за грязным обеденным столом. Один из них страстно надеялся, что никто из других матросов не заглянет под матрас на его койке, где была спрятана винтовка типа "Сако Хорнет". В Москве предназначенная для нее мишень сидела в это время за великолепным ужином.
Глава 7
В то время, как высокопоставленные лица в полной тайне были погружены в бешеную деятельность в Вашингтоне и Москве, старушка "Санандрия" потихоньку шлепала себе на северо-восток в сторону Дарданелл и Стамбула.
На второй день Дрейк заметил, как мимо проплыли голые и коричневые холмы Галлиполи, а пролив, разделявший европейскую и азиатскую части Турции, расширился в Мраморное море. Капитан Танос, который знал эти воды так же хорошо, как двор у себя дома на Хиосе, сам вел корабль, отказавшись от лоцмана.
Мимо них вихрем промчались два советских крейсера, направляющиеся из Севастополя в Средиземное море для наблюдения за маневрами шестого флота США. Сразу же после захода солнца показались огоньки Стамбула и моста Галатея, соединяющего два берега Босфора. На ночь "Санандрия" встала на якорь, а утром вошла в стамбульский порт.
Пока с корабля выгружали вилочные погрузчики, Эндрю Дрейк получил от капитана Таноса свой паспорт и соскользнул на берег. В обусловленном месте в центре Стамбула он встретился с Мирославом Каминским, где получил от него огромный тюк с пиджаками и пальто из кожи и замши. Когда он вернулся на корабль, капитан Танос удивленно приподнял бровь.
– Вы что, боитесь, что ваша девушка замерзнет? – спросил он.
Дрейк отрицательно покачал головой и рассмеялся.
– Матросы сказали мне, что половина команды берет их с собой на берег в Одессе, – сообщил он. – Мне показалось, что так мне легче всего удастся пронести мой груз.
Греческий капитан ничуть не удивился этому. Для него отнюдь не было тайной, что полдюжины его матросов также принесут подобный груз, когда вернутся на борт, чтобы продать эти модные пальто и джинсы спекулянтам на черном рынке Одессы в пять раз дороже их первоначальной цены.
Через тридцать часов "Санандрия" миновала Босфор, за кормой у нее остался Золотой Рог, – корабль держал курс на Болгарию, чтобы разгрузить там свои трактора.
Точно на запад от Дублина раскинулось графство Килдэр, знаменитое местечком Каррэ, где в Ирландии проводятся скачки, и тихим торговым городком Селбридж. На окраине Селбриджа возвышается самое большое и красивое в стране здание со статуей Афины Паллады на фронтоне – величественный Каслтаун Хаус. С согласия американского и советского послов правительство Ирландии предложил Каслтаун как место проведения конференции по разоружению.
В течение недели бригады маляров, штукатуров, электриков и садовников работали день и ночь, придавая последние штрихи двум залам, предназначенным для работы двух связанных между собой конференций, хотя никто не понимал причины, по которой вдруг возникла необходимость во второй конференции.
Фасад только главного здания имеет в длину 142 фута, а от каждого его угла заведенные под крышу коридоры с колоннами ведут в другие постройки. В одном из этих крыльев размещаются кухня и помещения для обслуживающего персонала, – здесь будет квартировать и американская служба безопасности, в другом крыле устроена конюшня, над которой размещаются также вспомогательные помещения, предназначенные для русских телохранителей.
Главное здание должно было служить одновременно как место для проведения конференции, а также жилищем для второстепенных дипломатов, которых собирались разместить в многочисленных комнатах для гостей на верхнем этаже. Только оба главы соответствующих делегаций и их ближайшие помощники должны были каждую ночь возвращаться в свои посольства, так как там имелось соответствующее оборудование для шифросвязи с Вашингтоном и Москвой.
На этот раз не было нужды в особой секретности, за исключением, разве, второй конференции. Освещаемые фотовспышками корреспондентов, собравшихся со всего мира, в Дублин прибыли оба министра иностранных дел, Дэвид Лоуренс и Дмитрий Рыков, которых встречали президент и премьер-министр Ирландии. После традиционных рукопожатий перед телекамерами и тостов, поднятых за здоровье друг друга, они оставили Дублин и двумя колоннами автомобилей отправились в Каслтаун.
В полдень 8 октября оба государственных деятеля и сопровождавшие их двадцать советников вошли в огромную Лонг Гэллери, отделанную изделиями из фарфора "веджвуд" голубого цвета в стиле Помпей, – этот зал имеет в длину 140 футов. Почти вся середина этого зала была занята сверкающим столом в стиле одного из Георгов, с каждой стороны которого и расселись делегации. По сторонам каждого министра сидели эксперты по оборонным вопросам, системам вооружений, ядерной технологии, космосу и ведению боевых действий с использованием танковых соединений.
Оба государственных деятеля прекрасно отдавали себе отчет, что их присутствие здесь необходимо только для того, чтобы формально возвестить об открытии конференции. После официальной церемонии открытия и договоренности о повестке дня они должны были вылететь домой, оставив переговоры на попечение глав делегаций – профессора Ивана И. Соколова со стороны Советов и бывшего заместителя министра обороны Эдвина Дж. Кэмпбелла со стороны американцев.
Оставшиеся помещения на этом этаже были отданы в распоряжение стенографистов, машинисток и аналитиков.
На один этаж ниже (на первом этаже) в огромной столовой Каслтауна, окна которой были задернуты занавесями, чтобы приглушить падающие на юго-восточный фасад усадьбы солнечные лучи, – не поднимая шумихи, занимали места члены делегации на второй конференции. Главным образом это были специалисты по технологиям, эксперты по зерну, нефти, компьютерам и промышленности.
На втором этаже Дмитрий Рыков и Дэвид Лоуренс по очереди произнесли краткую приветственную речь, в которой выразили надежду и уверенность, что конференции удастся преуспеть в решении проблем, стоящих перед миром. После этого они сделали перерыв на обед.
После обеда профессор Соколов имел беседу наедине с Рыковым перед его отлетом в Москву.
– Вам известно наше положение, товарищ профессор, – сказал Рыков. – По чести сказать, незавидное. Американцы будут стараться получить все, что только смогут. Ваша задача заключается в том, чтобы держаться до последнего и свести к минимуму наши уступки. Но мы должны получить это зерно; несмотря на это, каждая уступка по уровням вооружений и размещению войсковых соединений в Восточной Европе должна немедленно сообщаться в Москву. Это должно быть сделано потому, что Политбюро хочет быть вовлечено в процесс одобрения или забраковывания уступок в чувствительных областях.
Он воздержался от того, чтобы сообщить о том, что под чувствительными областями понимаются те, которые могли бы воспрепятствовать будущему советскому наступлению в Западной Европе, а также о том, что политическая карьера Максима Рудина висит на волоске.
В другой гостиной на противоположной стороне Каслтауна, – эта комната, как и у Рыкова, была предварительно проверена его собственными специалистами по электронике на предмет обнаружения возможных "жучков", – Дэвид Лоуренс совещался с Эдвином Кэмпбеллом.
– Теперь все в твоих руках, Эд. Здесь будет все по-другому, чем в Женеве. Проблемы, стоящие перед Советами, не позволят им постоянно затягивать переговоры, делать перерывы и поминутно сноситься с Москвой, что тянулось бы неделями. По моему подсчету, они должны заключить соглашение с нами не позднее чем через шесть месяцев. Либо они сделают это, либо не получат зерна. С другой стороны, Соколов будет драться за каждый дюйм на этом пути. Нам известно, что каждая уступка по вооружениям должна немедленно сообщаться Москве, но и Москве придется на этот раз быстро принимать решение: согласиться или отказать, – иначе их время истечет. И последнее, мы знаем, что нельзя загонять Максима Рудина слишком далеко в угол. Если мы сделаем это, его скинут. Но если он не получит пшеницу, его все равно свергнут. Проблема заключается в том, чтобы найти необходимый баланс: получить максимальные уступки, не доводя до восстания в Политбюро.
Кэмпбелл снял очки и сжал пальцами переносицу. Он провел четыре года, мотаясь между Вашингтоном и Женевой, на безуспешные до сих пор переговоры по ОСВ и не был новичком в вопросах ведения переговоров с русскими.
– Черт побери, Дэвид. Звучит здорово. Но ты знаешь, что они никогда не отказываются от принятых заранее решений. Было бы чертовски здорово и сильно помогло бы нам, если бы мы знали, насколько далеко их можно загонять и где находится граница.
Дэвид Лоуренс открыл свой "атташе-кейс" и достал оттуда кипу бумаг. Он протянул их Кэмпбеллу.
– Что это такое? – спросил Кэмпбелл.
Лоуренс ответил, тщательно подбирая слова:
– Одиннадцать дней назад в Москве на заседании Политбюро Максим Рудин и Дмитрий Рыков получили добро на ведение этих переговоров. Но большинством всего в семь голосов против шести. Внутри Политбюро есть фракция, которая хочет прекратить переговоры и свергнуть Рудина. На этом заседании Политбюро установило точные параметры того, что профессор Соколов может или не может уступить, – того, что Политбюро позволит или нет отдать нам. Если превысить эти параметры, Рудина могут скинуть. Если это действительно случится, перед нами раскрываются весьма и весьма печальные перспективы.
– Итак, что же это за бумаги? – спросил Кэмпбелл, держа в руках кипу листов.
– Они поступили из Лондона прошлой ночью, – ответил Лоуренс. – Это стенограмма того, что происходило на заседании Политбюро.
Кэмпбелл в изумлении посмотрел на бумаги.
– Боже, – протянул он, – мы можем теперь диктовать наши собственные условия.
– Не совсем, – поправил его Лоуренс. – Мы можем потребовать максимум того, на что может пойти умеренная фракция внутри Политбюро. Стоит чуть-чуть перегнуть палку, и можно потерять все.
Визит британского премьер-министра и ее министра иностранных дел в Вашингтон два дня спустя описывался в прессе как неофициальный. Очевидной причиной для посещения первой женщины-премьера в Великобритании было выступление с приветственной речью на конференции союза англоговорящих стран с последующим визитом вежливости к президенту Соединенных Штатов.
Но большая часть последнего проходила в Овальном кабинете, где президент Билл Мэтьюз, по бокам которого сидели его советник по национальной безопасности Станислав Поклевский и госсекретарь Дэвид Лоуренс, подробно просветил своих английских гостей о многообещающем начале конференции в Каслтауне. Повестка, сообщил президент Мэтьюз, была согласована с необыкновенной живостью. По меньшей мере, три главных направления для последующего обсуждения были определены двумя делегациями с минимальными придирками со стороны Советов, хотя обычно они возражают по каждой точке и запятой.
Президент Мэтьюз выразил надежду, что после многих лет бесплодных переговоров Каслтаун наконец может привести к всестороннему соглашению о сокращении вооружений и численности войск, размещенных вдоль железного занавеса от Балтийского до Эгейского морей. Решающий момент наступил, когда встреча двух глав правительств подходила к концу.
– Мы считаем жизненно необходимым, мэм, чтобы та информация, которой мы располагаем сейчас и без которой конференция вполне способна закончиться неудачей, – чтобы эта информация продолжала к нам поступать.
– Вы имеете в виду "Соловья", – решительно уточнила британский премьер-министр.
– Именно его, мэм, – подтвердил Мэтьюз. – По нашему мнению, "Соловей" должен продолжать свою работу.
– Я вас поняла, господин президент, – спокойно ответила она. – Но мне известно, что уровень риска в этой операции очень велик. Я не даю прямых указаний сэру Найджелу Ирвину в отношении того, как он должен или не должен вести себя в руководстве его службой. Я полностью доверяю ему в этом отношении. Но я сделаю все, что смогу.
Только после того, как перед главным фасадом Белого дома закончилась традиционная церемония проводов английских гостей, – с не менее традиционным подходом к лимузинам и улыбками перед телекамерами, – Станислав Поклевский дал волю своим чувствам:
– В этом мире нет такой опасности для этого русского агента, которую можно сравнить с успехом или провалом переговоров в Каслтауне.
– Согласен, – сказал Билл Мэтьюз, – но Боб Бенсон сказал мне, что на данной стадии опасность заключается и в самом разоблачении "Соловья". Если это произойдет и его поймают, Политбюро узнает, что он успел передать нам. В этом случае их реакцию в Каслтауне вполне можно предвидеть: ничего хорошего для нас, во всяком случае. Поэтому "Соловья" надо будет либо заставить замолчать, либо вывезти, но только после того, как договор будет готов и подписан. А на это вполне может уйти еще шесть месяцев.
В этот же вечер, когда в Вашингтоне вовсю еще сияло солнце, в Одессе оно уже садилось, – в это время на рейде отдала якорь "Санандрия". Когда замолк стук якорной цепи, на сухогрузе воцарилось молчание, прерываемое только слабым жужжанием генераторов и посвистыванием стравливаемого пара. Эндрю Дрейк стоял на полубаке, оперевшись о перила, и смотрел на мигавшие в порту и городе огоньки.
К западу от корабля, в северной оконечности порта, был расположен нефтяной терминал, огороженный цепным заграждением. К югу порт был защищен выходящим далеко в море молом. В десяти милях за этим молом в море впадает река Днестр, в болотистой дельте которого за пять месяцев до этого Мирослав Каминский похитил ялик и сделал свой отчаянный рывок к свободе. А теперь благодаря ему Эндрю Дрейк, или точнее Андрий Драч, возвратился на землю своих предков. И в этот раз он прибыл вооруженным.