Все молчали.
– Короче, – произнес, остывая, Светлов. – Вы взяли след этого раненого – вот и дуйте по нему. И чтобы через 24 часа…
– След потерян, – перебил Ласкин.
– Глупо искать его по больницам, – хмуро сказал Арутюнов.
– Если его прячет от нас ГБ или Отдел разведки, то черта лысого найдешь, – произнес Колганов.
– Надо найти! – сказал Светлов.
– Ка-ак?! – воскликнул Арутюнов.
– Мозгами, – ответил Светлов. – Если бы я хотел тебя спрятать от ГБ, куда бы я тебя засунул?
Арутюнов пожал плечами.
– Мало ли… В тюрягу…
– Есть еще одна версия, – произнес с порога появившийся в двери Тарас Карпович Венделовский. – Под Москвой, в Подольске, есть два госпиталя для раненых в Афганистане. Один – офицерский, другой – солдатский. Там по тыще человек лежит и все с пулевыми ранениями.
За его спиной стояли Вета Петровна и Ожерельев.
16 часов 25 минут
Едва Вета Петровна Мигун убедилась в том, что ей не грозят допросы и пытки в КГБ и все ее страхи были напрасны, она разительно изменилась. Среди будничной суматохи муровских коридоров, тяжелых, но не имеющих лично к ней отношения, шагов конвоиров, густого мужского мата, офицерских мундиров, телефонных звонков, криков и запаха табака она ожила, выпрямилась, даже помолодела, словно попала в свою боевую чекистскую юность.
И в кабинет Светлова она вошла следом за мной легкой, свободной походкой, уселась перед столом, закурила и сказала:
– Я могу дать вам ценную информацию. Очень ценную. Не только об убийстве Мигуна, а еще важней. Такую, что, может быть, Брежнев даже у власти останется. Но – при одном условии. Если на "Мосфильме" возобновят съемки фильма "Незримая война" по книге Мигуна "Мы вернемся" и, конечно, с гарантией, что этот фильм выйдет на экран. – И с этими словами она выложила из своей сумочки журнал "Знамя" № 5 за 1981 год. – Повторяю, у меня в обмен есть очень ценная информация.
Я посмотрел ей в глаза и сказал:
– Если вы имеете в виду письмо Ани Финштейн, то эту информацию вы нам уже дали.
– То есть? – удивилась она.
Я вытащил из кармана аккуратно сложенный в конверт лист бумаги, на который были наклеены клочки письма Ани Финштейн, и показал ей:
– Вета Петровна, в другом месте – не будем уточнять, в каком – за это письмо вам бы пришили нелегальную связь с заграницей. И уже не помогло бы, что вы – родственница Брежнева. Я не буду этого делать. И я даже не стану выспрашивать у вас, как называл ваш муж эту Аню Финштейн – "Антоша", "Анюта", "Анна" или просто какой-нибудь кличкой. Это любопытно, но несущественно, я могу это выяснить у режиссера картины, оператора или вообще не выяснять. Все, что меня интересует, да и то чисто психологически, это личность ее жениха Гиви Мингадзе. Конечно, скоро он и сам мне о себе расскажет, но предварительные данные мне бы не помешали.
Она подавленно молчала.
– Ну как? – спросил я. – Может, чаю попьем? Вы есть не хотите?
– Хочу… – сказала она негромко. И спросила с отчаяньем: – А как же фильм?
Я пожал плечами:
– Я не министр культуры, – и выглянул из кабинета, попросил дежурного старшину: – Старшина, притащите пару бутербродов из столовой и два стакана крепкого чая. Вот деньги.
– При чем тут министр культуры! – в сердцах сказала Вета Петровна. – Это не он решает, это решают в ЦК. Но какая разница – по Мигуну фильм или по другому писателю? А для меня в этих фильмах теперь вся жизнь! Если будут делать это кино – я для вас в лепешку разобьюсь, честное слово! А Брежнев пусть правит – черт с ним! Конечно, я могла отнести это письмо Андропову и с ним договориться, но… я уверена, что весь "Каскад" и смерть Мигуна – это его рук дело. Не могла же я пойти к убийце!
– Все, что я могу вам обещать, – поговорить об этом в ЦК сегодня вечером. Но без всяких ультиматумов.
В дверь, постучав, вошел дежурный старшина, неся на подносе тарелку с бутербродами и два стакана чая. И у меня сразу кольнуло сердце – еще вчера с этим же подносом сюда входила Ниночка…
Рассказ Веты Петровны, жены Мигуна
– Гиви Мингадзе… В 75-м году Галя Брежнева привела к нам в гости двух полунищих забулдыг – Бориса Буранского и этого Гиви Мингадзе. Где она их подобрала – не знаю. Кажется, в каком-то ресторане, где этот Буранский пел цыганские песни. Этим забулдыгам было лет по тридцать, а Гале тогда было сорок пять, но она влюбилась в этого цыганского певца по уши! А Гиви… Что ж, я должна сказать, что это был очень остроумный и легкий молодой человек. Шалопай без особых занятий, но в карты играл превосходно. А Сергей Кузьмич заядлый преферансист, это вы знаете. Короче, этот Гиви стал его постоянным партнером по игре в преферанс, а играли, в основном, на квартире у Яши Брежнева, брата Леонида. Яша был металлургом когда-то, инженером по металлургии, но вышел на пенсию и сел писать мемуары, да играл в карты. Они же оба любят мемуары писать – что Леонид, что Яков. Только за Леонида журналисты пишут, а Яков сам кропал, но дело не в этом. Этот Гиви так подружился с Яковом – просто своим человеком стал в семье. И устроил такую коммерцию на этом знакомстве: брал от всяких жуликов взятки и с помощью Якова Брежнева устраивал их на высокие должности. Что стоило Якову Брежневу снять трубку и позвонить какому-нибудь министру да сказать тому: "Это Яков Брежнев говорит. Слушай, у меня тут есть хороший человек, очень толковый, друг нашей семьи, а у тебя вроде есть свободная должность директора пивного завода в Ленинграде. Брат бы сам позвонил, да ему некогда, сегодня заседание Политбюро…" И все – такого звонка было достаточно, кто же откажет брату Генерального Секретаря ЦК! Но Сергей Кузьмич ничего не знал об этом, это все у него за спиной, а так-то – ну, играют они по вечерам в карты и все. Галя своего Цыгана в Большой театр устроила, а этот Гиви вроде при Якове Брежневе, мемуары ему помогает писать. И однажды увидел на книжной полке у нас книгу Сергея Кузьмича "Фронт без флангов". Сергей Кузьмич ее еще в пятидесятых годах написал, когда мы в отпуск с ним на Валдай ездили. То есть, ну, в общем, мы ее вмеcте с ним писали – про наши фронтовые годы.
Переделали кое-что, досочинили и придумали себе общий псевдоним – "Семен Днепров". Чтоб не было сплетен, что руководитель КГБ пользуется своей властью и свои мемуары печатает. Короче, взял Гиви эту книжку почитать и через три дня приводит к нам какого-то своего приятеля, режиссера с "Мосфильма" Игоря Фростева. И тот нам стал рассказывать, какой замечательный фильм о работе чекистов можно сделать по этой книге. Так закрутилось это кино. Были, конечно, всякие сложности. Например, артист Вячеслав Тихонов – вы его знаете, он в "Войне и мире" князя Болконского играл – так он отказался играть главную роль. А там главный герой – чекист, командир отряда СМЕРШа, ну, то есть, сам Сергей Кузьмич имелся в виду. Фростев – к Мигуну, так, мол, и так: Тихонов отказывается играть главную роль, даже на кинопробу не приехал. Сергей Кузьмич человек не гордый был – сам позвонил этому артисту, пригласил его в КГБ и объяснил, что органы возлагают на него большие надежды – нужно создать положительный образ советского чекиста. Ну, Сергею Кузьмичу трудно отказать, вы сами понимаете! К тому же Тихонову сразу прекрасную квартиру выделили… Короче, так собрали лучших артистов, и я целиком с ними в эту работу ушла. Сначала мы сделали "Фронт без флангов", потом вторую серию – "Война за линией фронта", потом третью начали – "Незримая война". И меня эта работа целиком поглотила и примирила с тем, что… ну, что у нас с Сергеем Кузьмичем семейные отношения давно развалились. Развод он не хотел оформлять, а просто жил с этой… как ее?., ну, в общем, у него была женщина, я знала. Но у нас в Политбюро не любят, когда кто-то из членов правительства разводится и женится на молодых, вы же знаете. Короче, он жил на две семьи – со мной чисто товарищеские отношения, а где он бывал все остальное время – меня не касалось. Мы на эту тему вообще не разговаривали. Я увлеклась кинематографом и, между прочим, мы с Сергеем Кузьмичем за эти фильмы ни копейки не получили – весь гонорар пожертвовали в фонд помощи детям Вьетнама. Чтобы в ЦК не говорили, что мы на кинематографе наживаемся. И, между прочим, на съемках второго фильма в начале 78-го года Гиви Мингадзе познакомился с нашей монтажницей Аней Финштейн. Это была очень красивая девочка – еврейка с огромными глазами, вот такие волосы до спины, Эсфирь, принцесса! Мигун ее так и называл, кстати. Но… Этот Гиви оказался негодяем. За все добро, что мы ему сделали, и особенно Яков, – он нам по-черному отплатил. Он спрятал на квартире у Якова Брежнева магнитофон и два месяца этот магнитофон записывал там все разговоры. А ведь туда и Брежнев приходил, и Устинов, и Галя, и Юра Брежневы. Ну, Сергей Кузьмич его разоблачил, конечно. Отнял пленки и отдал Брежневу. А самого Гиви мы пожалели – Боря Буранский за своего друга у Мигуна в ногах валялся, вот мы его и пожалели. Вместо того, чтобы расстрелять негодяя за политическую диверсию, оформили ему десять лет по валютному делу. А теперь оказывается, что у него не все пленки тогда отняли, а какие-то черновые пленки были у отца этой Ани Финштейн… Но Сергей Кузьмич не получал от нее никакого письма – это точно, он бы мне сказал…
– Это письмо перехватила цензура и доставила в КГБ, – сказал я Вете Петровне.
– Ну видите! Так вот какие пленки они у меня дома искали. Но те пленки давно у Брежнева. Он из-за них своего брата уже три года на даче под домашним арестом держит. А они их у нас искали, идиоты!
Я усмехнулся:
– Вета Петровна, вы рассказали только часть правды. Если у вас были товарищеские отношения с вашим мужем, то вы не можете не знать, что Гиви Мингадзе и Борис Буранский в 76-м году по приказанию Мигуна сожгли в гостинице "Россия" весь штаб Отдела разведки МВД СССР. А кроме того, вы наверняка знаете, откуда такое совпадение: Гиви Мингадзе был арестован 17 июля 1978 года, и в этот же день умер от инфаркта Федор Кабаков, а через день Суслов слег в больницу. Это по их заданию Гиви записывал семейные разговоры Брежнева?
– Об этом я ничего не знаю, – сухо сказала Вета Петровна.
В это же время
В соседнем кабинете Марат Светлов "распекал" капитана Арутюнова:
– Изверг! Такую грандиозную идею – и при всех ляпнул! Ты же понимаешь, что мы все у них под колпаком! За каждым нашим шагом следят и стучат если не Краснову, то Щелокову! Мы их переиграть должны, переиграть у них же на виду! А ты!… Это же так просто – спрятать этого раненого в отдельном боксе тюремной больницы, куда никакой следователь, даже я, не могу войти без пропуска! Ох ты, сукин сын, армянская голова! – живые глаза Светлова блестели азартом. – Значит, так! Поручаю лично тебе, но чтоб ни одна живая душа не знала, даже Пшеничный! Завтра с утра берешь за шкирку городскую санэпидстанцию, трех врачей, и по-тихому объясняешь им задачу: во всех тюремных больницах устроить санитарную проверку. На чуму, на холеру, на вшивость, на дизентерию, на триппер – это меня не касается, это они сами пусть придумывают. Важно, чтобы они обошли все больничные палаты в тюремных медчастях и осмотрели всех больных. И если среди них нет этого раненого, значит – он может быть в областных тюрьмах, и делаешь проверку там. Только сам ни в одну тюрьму носа не суй, чтоб не спугнуть зверя, понял? А Пшеничный со своей бригадой пусть лазит по больницам, и Венделовский – по госпиталям. Для прикрытия, для отвода глаз… – Светлов взглянул на ручные часы и спросил у Арутюнова без всякого перехода: – Слушай, ты не знаешь, во сколько в "Национале" собираются валютные 6…ди?
17 часов 40 минут
– Может, рюмку коньяка для храбрости? – предложил мне Чанов перед дверью брежневского кабинета.
– Нет. Нарзан я бы выпил…
– Нарзан там, у Леонида Ильича в кабинете. Пошли.
Генерал Жаров еще раз похлопал меня по карманам брюк и пиджака, приговаривая: "Не обижайся, порядок такой. Это у нас партийный ритуал! Тебя не обыщешь, другого не обыщешь, а там, глядишь… Прошу!" – и сам открыл перед нами дверь в кабинет.
Просторный, тепло натопленный кабинет тонул в рубиновом полумраке. За окнами, совсем близко, в каких-нибудь 50 метрах ярко горела на Спасской башне рубиновая звезда, и это ее свет красил брежневский кабинет рубиново-красными отблесками, в которых тонули и обстановка, и маленькая дежурная настольная лампочка тоже под красным, в тон рубиновой звезде, абажуром. В этом единственном пятне света сидел за письменным столом круглолицый седой крепыш с розовым от света лампы лицом и мокрыми губами – Константин Черненко. Он что-то писал – молча, старательно, быстро. А у окна, в кресле-качалке спал Леонид Ильич Брежнев – завернутый в клетчатый плед, с безвольно обмякшим во сне мясистым лицом. Он дышал открытым ртом, старческий подбородок висел над краем шерстяного пледа. На коленях у него дремал рыжий котенок, держа лапами его маленькую пухлую руку.
Неслышно ступая по толстому ворсистому ковру, Чанов кивнул на ходу Черненко, подошел к Брежневу, постоял над ним, слушая дыхание, потом взял от стены стул и поставил этот стул напротив Брежнева, в двух шагах от него. И кивнул мне на этот стул. Я сел. Все так же хозяйски, молча, Чанов открыл в этом красном полумраке какой-то стенной шкаф, который оказался холодильником, вытащил бутылку нарзана и налил мне минеральную воду в фужер. Звук булькающей и шипящей минеральной воды разбудил Брежнева.
– А? – встрепенулся он знаменитыми на весь мир густыми черными бровями. Потом взглянул на меня с интересом и пожевал со сна губами. – Ты кто?
– Это следователь Шамраев Игорь Иосифович, – сказал ему Чанов.
– Здравствуйте, – брякнул я, не зная, с чего начать, и мой голос прозвучал излишне громко в тишине этого кабинета. Испуганный котенок хотел спрыгнуть с колен Брежнева, но он удержал его и произнес врастяжку:
– Это… сейчас… от тебя… зависит – здравст… здравств… здравствовать мне… или в постель ложиться…
Его нижняя челюсть двигалась с видимым усилием, словно что-то мешало ей сомкнуться с верхней, и оттого длинные слова проходили через этот рот с трудом, почти без согласных, но глаза Брежнева смотрели на меня цепко, в упор:
– Ну? Что с Мигуном?… Его убили?
Я произнес:
– Леонид Ильич, я должен говорить с вами наедине.
Сидевший в глубине кабинета за письменным столом Черненко удивленно вскинул лицо, а Брежнев сказал мне:
– Не бойся… Здесь… все свои…
– Я могу выйти, – сказал Чанов.
– Леонид Ильич, есть факты, которые я могу сказать только вам и без свидетелей. Это мой долг следователя, – сказал я и повернулся к Черненко. – Извините, Константин Устинович.
– Ну, раз долг… – Брежнев сделал короткий жест мягкой рукой, чтобы Чанов и Черненко вышли, и спросил у меня с усмешкой: – И кота убрать?
Я отпил минеральную воду, Чанов и Черненко вышли.
– Так… – сказал Брежнев, не двигаясь в кресле. – Ты выяснил… кто… его… убил?
– Да.
– Анд… Анд… Андропов? – его нижняя челюсть все же преодолела это трудное сочетание согласных.
– Я могу оперировать только фактами, Леонид Ильич, – я открыл свою папку, вытащил фоторобот – портрет раненого. – Этого человека Мигун ранил в момент самообороны. А этот, – показал я второй фоторобот – портрет полковника Олейника, – сопровождал раненого от дома Мигуна в больницу.
И неожиданно при виде этих конкретных документов-фотографий Брежнев совсем не по-инвалидски, не по-старчески, а как-то живо, энергично подался ко мне от спинки своего кресла и спросил без пауз, без трудностей с челюстью:
– Чьи это люди?
– Раненого я еще не знаю, а второй – полковник Олейник из Отдела разведки МВД.
– Арестован? – выстрелил он вопросом, и даже "р" прозвучало ясно, коротко.
– Нет еще, Леонид Ильич. Рано.
– Что значит рано? Я тебе дал срок до третьего числа…
– Леонид Ильич, дело не столько в том, кто конкретно убил, сколько в том, почему убили…
– Нет! – перебил он жестко. – Именно – кто убил и чей выполняли приказ? Щелокова? Суслова? Андропова? Гришина? Кириленко? Чей? Молодец! Молодец, Леонид Ильич! Не зря я этот месяц в кровати провалялся! Давай бери весь Отдел разведки и пусть раскалываются – чей приказ выполняли? – он энергично закачался в кресле-качалке, а я с изумлением глядел на него – только что, минуту назад это был престарелый, с безвольно обвисшим лицом, с еле двигающейся челюстью полупокойник, и вдруг…
– Что ты смотришь на меня, как баран на новые ворота? – усмехнулся он. – Это бегинская хитрость. Как ему в Кнессете ихнем вотум недоверия хотят вынести, так у него сердечный приступ. А Чанов, умница, углубил идею: чуть что – Суслов, или Кабаков, или еще какая-нибудь сволочь на мое место метит – так я еле живой, умираю. Ну, они и ждут – когда я помру, зачем же насильно скидывать, если я сам не сегодня-завтра Богу душу отдам. Но пока то-се, мы тут производим перестановочку сил и… И как только мне доложили, что Мигун покончил жизнь самоубийством, я сразу понял – крышка им! Крышка! Вот тут они у меня, в кулаке, – его рука сжала котенка за загривок так, что котенок даже пискнул и засучил в воздухе лапами, но Брежнев посмотрел на него и усмехнулся: – Когти подрезаны, а? Не можешь царапнуть? Так мы и им сейчас когти укоротим. Влипли они с этим самоубийством. И я их красиво надул – сделал вид, что поверил, даже покойника обидел – не пришел на похороны, но зато – тебе это помогло, точно? А то бы они куда чище замели следы убийства… Давай, Шамраев, действуй дальше, мне к 3-му нужно все знать, все! И – документально. Можешь идти.
– Извините, Леонид Ильич, – сказал я. – Я должен задать вам несколько вопросов.
Он удивленно взглянул на меня:
– Допросить, что ли?
Я промолчал.
Он откинулся к спинке кресла, лицо снова поплыло вниз и губы приоткрылись.
– Ну… спрашивай, если нужно… – произнес он с явным усилием.
Тем не менее я сказал:
– В июле 1978 года Мигун передал вам пленки с записями, которые были сделаны неким Гиви Мингадзе на квартире вашего брата Якова Ильича. Эти пленки у вас?
Он молчал. Рубиновый свет от звезды на Спасской башне заливал его и, наверно, меня, и я не мог понять – от этого ли света или от прилива крови его лицо стало красным. Но дыхание его сделалось громче, трудней. Потому он сбросил с колен котенка и спросил, закрыв глаза:
– Так… Что еще ты… хочешь спросить?
– Может быть, позвать Чанова?
Он отрицательно качнул головой:
– Нет… Спрашивай…
У меня уже вертелся на языке вопрос о связи этих пленок со смертью Кабакова, но я пожалел старика. Я сказал:
– Примерно месяц назад на имя Мигуна пришло из Израиля письмо от невесты этого Мингадзе. Она сообщала, что где-то в Москве спрятан не то дубликат этих пленок, не то оригинал – не знаю. Она просила Мигуна отдать ей жениха, и в обмен предлагала указать, где эти пленки спрятаны. Но письмо попало не к Мигуну, а к Пирожкову. Теперь КГБ охотится за этой невестой Мингадзе в Израиле, а Отдел разведки ищет эти пленки здесь. Я думаю, что Суслов мог требовать эти пленки у Мигуна во время их последнего разговора.
– Вы… нашли эти пленки? – произнес он, не открывая глаз, и почему-то перейдя со мной на "вы".