- Я могу ответить только абзацем из будущих мемуаров, - усмехнулся Скорцени. - Я выполнял свой долг и подчинялся не преступникам, а людям, с которыми Соединенные Штаты до декабря сорок первого поддерживали вполне нормальные дипломатические отношения.
- Верно, - поморщился полковник, - все верно, но это для суда. А я не посещаю судебные заседания, я передаю судьям человека, признавшегося в совершенных преступлениях или же изобличенного в них. И - умываю руки. У меня не вызывает содрогания образ Понтия Пилата, он не был злодеем, судил по совести, никто не вправе вменить в вину ошибку, - с кем не случается. Не ошибись он, кстати, не было бы в мире Христа; люди чтут мучеников, особенно безвинных. Вопрос в другом: вашей выдачи требуют не только итальянцы, но и чехи, поляки, венгры и русские. Каждый из них вздернет вас, вы отдаете себе в этом отчет?
- Вполне.
- Наконец-то я получил ответ, который меня вполне устроил. Боитесь смерти?
- Нет.
- Правда? Тогда идите в камеру и собирайте пожитки. Меня не интересуют психи. Люди, лишенные естественного страха смерти, - психи. Разведке от них нет пользы.
- Хотите что-то предложить мне?
- Я предлагаю здоровым людям, Скорцени. Итак, еще раз: вы боитесь смерти? Я имею в виду повешение в маленькой камере, без свидетелей, один на один с палачом?
- Боюсь. Вы правы. Боюсь.
- Ну и прекрасно. Вопрос не для протокола: Гиммлер вам поручил создание тайной сети "Шпинне", которой вменялось в обязанность восстанавливать третий рейх после его крушения?
- Рейхсфюрер мог отдать такого рода приказ только двадцать седьмого апреля, после того как он предал Гитлера, решив вступить с вами в прямые переговоры. Я в это время был в Зальцбурге, а он на севере.
- Вы настаиваете на этом своем показании?
Скорцени усмехнулся:
- Вы же сказали, что мы беседуем без протокола.
- Верно. Но, как разведчик, вы прекрасно понимаете, что наша беседа записывается. Итак, вы настаиваете на этом своем показании?
- Бесспорно.
- Вы знаете штурмбанфюрера СС Хеттля?
- Да.
- Кем он был?
- Связным офицером доктора Эрнста Кальтенбруннера.
- У вас нет оснований не доверять ему?
- Нет.
- Что вы можете сказать о нем?
- Это был офицер, верный присяге.
- О кэй, - вздохнул полковник. - Сейчас я приглашу его к нам. Не возражаете?
- Наоборот. Я рад этой встрече. Он содержится здесь же?
- Нет. Он доставлен сюда из своего особняка. Он живет в Бад-Ауозе, там же, где работал последний год при Гитлере. Только он приобрел - с нашей помощью - новую виллу, ближе к набережной.
Полковник снял трубку телефона, попросил "пригласить доктора Хеттля", поинтересовался, курит ли Скорцени, хватает ли сигарет, как кормят, не душно ли в камере, корректны ли охранники. Ответы узника - весьма обстоятельные, Скорцени в этом смысле был немцем, а не австрийцем - слушал рассеянно, разглядывая короткие ногти на крепких, боксерского склада пальцах.
Когда дверь отворилась и вошел Хеттль - в прекрасно сшитом костюме, тщательно выбритый, принеся с собой запах, видимо, очень дорогого английского одеколона, - полковник поднялся, протянул ему руку, предложил место рядом с собой и спросил:
- Господин Хеттль, вы знаете этого человека?
- Конечно, мистер Боу…
Полковник перебил его:
- Я здесь анонимен, господин Хеттль, я еще не убежден, что у меня получится разговор со Скорцени… Так что, пожалуйста, без фамилии.
- Да, конечно, господин полковник, - дружески улыбнулся Хеттль, по-прежнему не глядя на Скорцени.
- Кто этот человек?
- Штандартенфюрер СС Скорцени.
- Вы давно знакомы?
- Вечность.
Полковник засмеялся:
- А еще конкретнее?
- Лет двадцать как минимум.
Полковник обернулся к Скорцени:
- Вы подтверждаете это?
- Да.
- Господин Хеттль, а теперь, пожалуйста, расскажите, что вы знаете об организации "Шпинне". Когда она была создана? Кто ее возглавлял? Цели? Сеть? Возможности?
- Лучше бы это сделал штандартенфюрер Скорцени. Он был назначен фюрером "Шпинне", он знает все детали.
- Ну как, Скорцени? - спросил полковник. - Вы расскажете или мы будем просить помочь нам господина Хеттля?
Скорцени вздохнул, пожал плечами:
- Мне горько слушать вас, Хеттль. О чем вы? Какой паук? Проигрывать надо достойно. Разве можно так ронять достоинство германского офицера?
- Мы его потеряли, надев черную форму, Отто, - ответил Хеттль.
- Так сняли бы! Мы никого не неволили, - усмехнулся Скорцени. - И начали бы борьбу против нас!
- Он начал борьбу против вас своевременно, Скорцени, - заметил полковник. - Он начал ее в сорок четвертом, когда до конца понял, что из себя представляет Эйхман. Не так ли, господин Хеттль?
- Да, Отто, это так. Я был в черной форме, но я вел борьбу против Гитлера.
Полковник кивнул:
- Господин Хеттль сотрудничал с Даллесом с зимы сорок пятого, Скорцени. Продолжайте, пожалуйста, Хеттль. Помогите бывшему штандартенфюреру вспомнить.
- Организация "Шпинне" была самой законспирированной в СС. Насколько мне известно от Кальтенбруннера, штандартенфюрер СС Скорцени получил приказ о своем назначении в феврале сорок пятого, но кто именно отдал ему этот приказ - лично Гиммлер, Шелленберг, а может быть, и сам фюрер, я затрудняюсь сейчас ответить. Но я утверждаю, что Скорцени получил в свое распоряжение значительное количество людей, обладающих явками, денежными средствами и связями в Испании и Аргентине. Ближе всех к Скорцени стоял Рихард Шульце-Коссенс, бывшая руководительница германского Красного Креста фрау Луиза фон Эртцен, оберштурмбанфюрер СС Дитрих Цимссен…
- Это какой Шульце-Коссенс? Офицер разведки, прикомандированный к штаб-квартире фюрера в "Вольфшанце"?
- Именно.
- Он был последним адъютантом Гитлера?
- Совершенно верно.
- А Цимссен?
- Офицер разведки лейб-штандарта СС "Адольф Гитлер".
- Хм… С этим я еще не говорил…
Скорцени снова вздохнул:
- Ах, бедный, добрый, наивный Хеттль… Никогда еще предательство не приводило к добру, а уж оговор - тем более.
- Перестаньте, Скорцени, - отрезал полковник и достал из портфеля пачку документов. - Тут есть ваши подписи… Как фюрера "Паука". Можете ознакомиться. Спасибо, господин Хеттль… Как вас устроили?
- Прекрасно.
- Завтра вам придется побыть в Висбадене, а в пятницу мы перекинем вас в Зальцбург. До свиданья и еще раз спасибо.
Проводив взглядом Хеттля, полковник поднялся, походил по кабинету, забросив короткие руки за крепкую спину, остановился перед столом, написал что-то на листке бумаги, показал написанное Скорцени: "Я предложу вам сотрудничество еще раз, но вы достойно откажетесь от моего предложения", сложил бумагу, тщательно уравнял ее ногтем и спрятал в нагрудный карман.
- Ну вот, Скорцени… Карты на столе, от вас зависит решение… Либо мы передадим вас русским - они с вами чикаться не станут, либо вы согласитесь на сотрудничество с нашей службой.
"А что если после моего зафиксированного звукозаписью отказа, - подумал Скорцени, - они и в самом деле выдадут меня русским? Что если он играет мной, этот седоголовый? Такое вполне можно допустить, янки берут не силой, а коварством. Хорошо, а если я скажу ему, что мне надо подумать? Каждое мое слово записывается, Хеттль раскололся, я в ловушке… Но ведь просьба отложить разговор может трактоваться будущими историками как косвенное согласие на вербовку… Вправе ли я упасть лицом в грязь, я, Отто Скорцени, освободитель Муссолини, любимец фюрера, герой рейха? А дергаться в петле я вправе? Время, всегда надо думать о времени, выигрыш времени равнозначен выигрышу сражения - аксиома. В воздухе носится то, о чем говорил фюрер: союзники передерутся, Трумэн никогда не уживется со Сталиным. Кто тогда будет нужен Трумэну, чтобы спасти Европу от большевизма? Мы, солдаты рейха, мы - больше эта задача никому не по зубам. Поверить этому седому? В конечном счете я могу согласиться на сотрудничество, если действительно пойму, что меня выдают русским, но я скажу об этом братьям по СС, и они задним числом санкционируют этот поступок, ибо и в логове янки я стану работать на нас, на будущее немцев".
Поняв, что он нашел оправдание себе, ощутив какое-то расслабленное успокоение и одновременно брезгливость к себе, Скорцени ответил:
- Я никогда ни с кем не пойду ни на какое сотрудничество.
- Хм… Что ж, пеняйте на себя… Но ответили вы как солдат. Едем.
- Куда? - спросил Скорцени, ощутив, как внутри у него все захолодело; голос, однако, его не выдал - был по-прежнему спокоен.
- Я приглашаю вас на ужин. Пусть ваш последний ужин в жизни пройдет лицом к лицу с вашим врагом.
Он привез Скорцени на вокзал, забитый американскими солдатами - шумно, весело, угарно; тут уж, конечно, никакой записи быть не может (ее действительно не было); в офицерском буфете было, однако, пусто; полковник заказал по стэйку, пива и московской водки, пояснив, что русские союзники в Берлине отдали большую партию чуть не за полцены, не знают бизнеса - именно сейчас, на гребне братства, надо было б продавать втридорога.
После первой рюмки полковник жадно набросился на мясо, но его манера не была Скорцени отвратительна, потому что он видел в этом характер человека: кто быстро и сильно ест, тот умеет принимать решения, а это дано далеко не многим.
- Знаете, я довольно давно изучаю прессу и радиопрограммы Геббельса, - расправившись со стэйком, продолжил полковник, отхлебнув сухого, беспенного, какого-то вялого американского пива. - И чем дольше я изучал Геббельса, тем яснее мне становилось, что он таил в себе постоянное, глубоко затаенное зерно ужаса перед фюрером… Видимо, поэтому он так безудержно лгал, извращал факты, переворачивал явления с ног на голову, чтобы доказать любой - самый вздорный - постулат Гитлера… Я поднял его досье… Вы знаете историю доктора Геббельса?
- Меня интересовало будущее, полковник… Когда воюешь, постоянно думаешь о будущем, то есть о жизни… В историю обрушиваются только после побед…
- И поражений. Причем я затрудняюсь сказать, после чего нации охотнее всего растворяются в истории, может быть, даже после поражений… Так вот Геббельс. В принципе Гитлер как фюрер государства должен был судить его за каждодневную дезинформацию, ибо хромой уверял народ в неминуемой победе даже тогда, когда кончился Сталинград. И народ верил ему - врать он умел талантливо, он по призванию не пропагандист, а драматический актер, он верил своей лжи, он бы Отелло мог сыграть, право… Я посещал его публичные выступления, знаю, что говорю… Я видел напор, атаку, взлет, но каждый раз во время его речей - а я садился в ложу прессы, близко от него, - я порой замечал в его пронзительно-черных, круглых глазах ужас. Да, да, ужас… Он вспыхивал и моментально исчезал… Но он вспыхивал, Скорцени… Просмотрев в Нюрнберге досье, которое мы на него собрали, я порадовался своей наблюдательности… Нет, я не хвастаюсь, это в общем-то не в характере американца, мы прагматики, а хвастовство слишком женственно, это угодно порабощенным народам, лишенным права на свободу поступка… Вам известно, что наиболее талантливым оратором, громившим Гитлера в середине двадцатых годов, был именно Геббельс?
- Этого не может быть, - отрезал Скорцени, сделав маленький глоток пива. - Не противополагайте его пропаганде - свою, это недостойно победителей.
- Изложение фактов - пропаганда?
- Вы пока еще не назвали ни одного факта.
- Назову… Имя Штрассера вам, конечно, знакомо?
- Вы имеете в виду изменника или эмигранта?
- Изменником вы называете истинного создателя вашей национал-социалистской рабочей партии Грегора Штрассера?
- Истинным создателем партии был, есть и останется фюрер.
- А вот это как раз пропаганда. Я дам вам архивы, почитаете… Архивы, Скорцени, страшнее динамита… Именно поэтому - и я понял, что вы догадались об этом, - мы приехали сюда, на вокзал, из-под записи, чтобы ничего не попало в архив: я дорожу вами, потому что вы уже Скорцени… А когда Гитлер начинал, он был Шикльгрубером, вот в чем беда… И состоял на контакте у капитана Эрнста Рэма - в качестве оплачиваемого осведомителя… Не надо, не дышите шумно ноздрями, я же сказал - вы познакомитесь с архивами… Я нарочито огрубляю проблему, называя фюрера осведомителем политического отдела седьмого, баварского то бишь, округа рейхсвера. Скорее Шикльгрубер был неким агентом влияния, он работал в маленьких партиях, освещая их Рэму, который руководил всеми его действиями… Вы не слыхали об этом, конечно?
- Я слыхал… Это ваша пропаганда…
- Если прочитаете документы - измените свою точку зрения или останетесь на своей позиции?
- Если документы истинны, если я смогу убедиться - с помощью экспертиз, - что это не ваша фальшивка, я соглашусь с правдой, но во имя будущих поколений немцев я никогда - публично - не отступлюсь от того, чему служил.
- То есть, вы покроете проходимца только потому, что вы ему служили?
- Не я. Нация. Нельзя делать из немцев стадо баранов, даже если фюрер и был, как вы утверждаете, на связи у изменника Рэма.
- Факты измены Рэма вам известны? Или предательства Штрассера? Не надо, Скорцени, не прячьтесь от себя… Я продолжу про Геббельса, иначе мы с вами заберемся в дебри, а я вывез вас с санкции охраны на два часа - фактор времени, ничего не попишешь. Так вот, после ареста Гитлера, когда он сидел в ландсбергском "санатории" - так называли тюрьму, где он отбывал год после мюнхенского путча двадцать третьего года, - братья Штрассеры обосновались в Руре и начали битву за рабочий класс, партия-то была "рабочая" как-никак… И, между прочим, преуспели на севере Германии. Но более всего им там мешал блестящий оратор, представлявший интересы "Дойче фолькспартай" - доктор Йозеф Геббельс. Он поносил нацистов и Гитлера с такой яростью, он произносил такие страстные речи против вашей идеи, что Штрассер пошел ва-банк: узнав, что Геббельс нищенствует, живет на подаяния друзей, он предложил ему пост главного редактора газеты национал-социалистов с окладом двести марок. И Геббельс принял это предложение. Более того, он стал личным секретарем Грегора Штрассера. Об этом вам известно?
- Я не верил.
- Но слыхали об этом?
- Да.
- И о том, что Гиммлер был личным секретарем "эмигранта" Отто Штрассера, тоже слыхали?
- Я знаю, что Гиммлер руководил ликвидацией изменника Грегора Штрассера и санкционировал охоту за эмигрантом Отто. Про другое - не знаю.
- Не знаете, - задумчиво повторил полковник. - Еще водки?
- Нет, благодарю.
- Пива?
- Если можно, кофе.
- Конечно, можно, отчего же нельзя…
Полковник попросил принести кофе, достал алюминиевую трубочку, в которой был упакован кубинский "упман", раскурил толстую сигару и вздохнул:
- По профессии я адвокат, Скорцени. Моя проблематика в юриспруденции любопытна: защита наших нефтяных интересов в Латинской Америке. Я провожу с вами эту беседу потому, что меня интересует ваша концепция национализма… Что это за феномен? Однозначен ли он? В Латинской Америке вот-вот произойдет взрыв национальных чувствований, а мы к этому, увы, не готовы. Вот я и решил проработать эту проблему с вами - австриец, отдавший свою жизнь немцам.
- Я не знаю, что такое "австриец", - сразу же ответил Скорцени, - такой нации не существует. Есть диалект немецкого языка, австрийский, а точнее говоря - венский. С этим смешно спорить, а нации не существует, это чепуха.
- Хм… Ладно, бог с вами, - усмехнулся полковник. - Давайте я, наконец, закончу с Геббельсом… Вам известно, что именно он предложил исключить из партии Гитлера? В двадцать пятом году? И его поддержали помимо братьев Штрассеров гауляйтеры Эрик Кох, Лозе, Кауфман?
- Дайте архивы, - повторил Скорцени. - Я не могу верить вам на слово, это опрокидывает мою жизненную позицию…
- Дам… Но я это все к тому, что Геббельс - при том, что умел великолепно говорить речи, - все же был дерьмовым пропагандистом и большим трусом. Как и Геринг, Гиммлер, Лей, да и вся эта камарилья. Каждый из них понимал, что животный антисемитизм Гитлера, как и его постоянные угрозы капиталу, раздуваемые, кстати, Геббельсом, не позволят Западу серьезно разговаривать с ним. Если бы Геббельс не был замаран грехами молодости по отношению к Гитлеру, у него бы хватило смелости скорректировать политическую линию фюрера, и единый фронт против большевизма был бы выстроен в тридцатых годах… Он, фюрер, держал подле себя замаранных, Скорцени, он их тасовал, как замусоленные карты… Так вот, единый фронт - если всерьез думать о будущем - придется налаживать вам… Вам и вашим единомышленникам - не тупым партийным функционерам, чья безмозглость и безынициативность меня прямо-таки ошарашивают, не палачам гестапо - но состоявшимся немцам… Не думайте, что у нас многие поймут мой с вами разговор: беседа с нацистским преступником Скорцени в Вашингтоне многим не по вкусу… Я рискую, разговаривая с вами, Скорцени, я поступаю против правил, против наших правил, потому-то я и не хотел, чтобы наш разговор писали… Его бы потом слушали марксистские еврейчики, которых привел в ОСС президент Рузвельт… Или русские, вроде Ильи Толстого, - его тоже пустили в нашу разведку… Да его ли одного?! Словом, готовы ли вы сотрудничать со мной и моими единомышленниками? Если да, то я смогу уже сейчас освободить ваших доверенных людей, не столь заметных, как вы… Ваш черед наступит позже… Если нет - я умываю руки.
- Шульце-Коссенс у вас?
- Да.
- Сможете освободить его?
- Постараюсь.
- Ригельта?
- Этот болтун? Ваш адъютант?
- Он не болтун. Он знает свое дело.
- Вам не кажется, что он трусоват?
- Нет. Он играл эту роль - с моей санкции.
- Хорошо… Я попробую освободить его.
- Я назову еще двух-трех людей, которые будут полезны нашему делу, если они окажутся на свободе.
- Но не больше. И пусть принимают мои условия, подготовьте их к этому. Офицерские сантименты оставьте для будущих книг, сейчас надо думать о деле, земля горит под ногами, Скорцени… А Кальтенбруннера с Герингом вы все равно не спасете. Как не стали бы спасать Геббельса - по прочтении архивов, которые я вам передам завтра. Балласт есть балласт: все, что мешает дороге вверх, должно быть отброшено, не терзайтесь муками совести…
Той же ночью Скорцени перевели в камеру Кальтенбруннера. Быть провокатором он не собирался, считая, что лучше покончить с собой; его, впрочем, об этом полковник и не просил; наоборот, посоветовал: "Будьте самим собой. Меня интересует всего-навсего психологический портрет Кальтенбруннера. Говорите с ним, о чем хотите… Вы же единственный, с кем он будет чувствовать себя раскованно, поймите ситуацию правильно".
…Ничего этого, естественно, Ригельт не знал.