Глава вторая
ЯШИНА НОВОСТЬ
- Катя, Лизочка! У меня есть к вам очень важное дело, - торжественно проговорил Яша, неожиданно вбегая во двор с ранцем за плечами.
Мы только что втащили на гору наши саночки и теперь стояли красные, запыхавшиеся на ее верхушке. Яша имел очень таинственный вид. Его глаза смотрели серьезно и важно.
- Что такое? - воскликнули мы в один голос. - Что случилось, говори скорее!
- А вот что! - тем же торжественным тоном продолжал Яша, влезая к нам на горку и усаживаясь на санки. - Вот что: сегодня утром наш классный наставник сказал, обращаясь к нашалившему Пете Волкову, моему товарищу: "Как тебе не стыдно, Волков, вечно проказничаешь… Еще теперь Яша Миронов тебя сдерживает немного, а что ты будешь без него делать, когда он от нас уйдет".
Я так и обмер. "Как уйдет? - невольно вырвалось у меня. - Как, Василий Васильевич, разве меня выключают?" И признаться, девочки, я готов был разреветься, но Василий Васильевич сразу успокоил меня, сказав: "Что ты, что ты, братец, тебя-то выключают? Примерного ученика, которым весь класс должен гордиться? Нет, голубчик, просто по просьбе твоего дяди тебя переводят в петербургскую гимназию. А разве ты не знал? Тебе еще не говорили дома? Ну, верно, еще не решено окончательно… Да ты лучше, спроси-ка сам дядю - он тебе скажет". Ну, вот и все, девочки, что я хотел сказать, - закончил свой рассказ Яша.
- Как же так? Неужели ты уедешь от нас? - дрожащим голоском спросила Лизочка, успевшая за эти два года горячо привязаться к своему названому братцу.
В ее синих, лучистых глазках стояли крупные слезы, готовые скатиться на бледные щечки.
- Яша, Яшенька, Яшук, неужели ты уедешь от нас в Петербург, неужели уедешь, Яша? - твердила она, в то время как худенькие ручонки обвивали шею маленького гимназиста.
- Я ничего не знаю, право же, не знаю, Лизочка, - повторял растерявшийся Яша, - успокойся, милая, вот Катя же не плачет! Катя умница!
- Катя оттого не плачет, - уже капризно заговорила Лизочка, - что, верно, ей не жалко тебя, верно, она не так тебя любит, как я!
И она посмотрела на меня сердитыми глазками и потешно надула свой пухлый, пунцовый ротик.
Как она ошибалась, Лизочка! У меня замирало сердце от страха расстаться с Яшей, с моим милым братцем, с которым привыкла делить радость и горе!
Расстаться с Яшей! Нет, никогда! Это было бы до того ужасно, что я бы, кажется, не пережила разлуки! Но что же делать? Идти к дяде и тете и упросить их не отсылать Яшу в Петербург? Но они могут рассердиться за мое вмешательство. Ведь если Яшу переводить в петербургскую гимназию, так, значит, это так и надо. "Старшие" знают больше нас, детей, и, вероятно, все уже обдумали, прежде чем принять решение…
Я старалась успокоить себя такими рассуждениями, но сердечко мое невольно сжималось, а на глаза поминутно навертывались непрошеные слезинки.
Я не запомню другого такого печального обеда, какой был в тот памятный для меня день! Яша сидел за столом молчаливый и сосредоточенный. Лизочка почти ничего не ела, даже своих любимых трубочек с взбитыми сливками, чем привела в огорчение толстую кухарку Маврушу. Я через силу давилась жарким и пирожным, чтобы не дать заметить моего волнения. Я была немного старше Лизочки и должна была подавать пример моей маленькой кузине.
Дядя и тетя заметили, наконец, наше волнение и ласково спросили, не случилось ли чего с нами. Тогда Лизочка, вся красная и встревоженная, выскочила из-за стола и, бросившись к матери, зарыла свое личико в ее коленях, повторяя сквозь слезы:
- Мамочка… мамочка… голубушка… дорогая… не отправляй Яшу в Петербург!.. Не отправляй, милая.
- Лизок… ты что, девочка, о чем? - испуганно спрашивала тетя, нежно лаская рукой ее белокурую головку.
Встревожился не на шутку и дядя. Он строго взглянул на Яшу, как бы спрашивая у него причину этих слез. Яша виновато опустил свои добрые глаза и, поминутно путаясь и поправляясь, объяснил, в чем дело.
Чем дальше слушал дядя, тем лицо его становилось ласковее и веселее, а когда Яша кончил, он встал из-за стола, подошел к Лизочке и, подняв ее личико, залитое слезами, спросил:
- Так ты плачешь, детка, оттого, что тебе жаль расстаться с братцем?
- Да, папа! - могла только выговорить Лизочка.
- И тебе его жаль, Катя?
Я молча кивнула головой.
Я боялась, что если скажу хоть одно слово, то расплачусь не меньше моей кузиночки.
- Ну, успокойтесь, ребятишки, - весело проговорил дядя. - Вам не придется расставаться с вашим другом… Не хотел я вам говорить этого раньше, да вот сама судьба за меня распорядилась… Василий Васильевич проговорился, и скрывать больше от вас нечего. Вас ждет большая новость: мы переезжаем на постоянное житье в Петербург… Яша поступает в одну из петербургских гимназий, и вы не расстанетесь с ним, даст бог, никогда. Лизок, утри свои хорошенькие глазки, и чтоб я не видел больше проливного дождика! Ну, рассмейся же, раз, два, три!
Едва кончил дядя, как Лизочка весело завизжала, что у нее всегда означало выражение восторга, а мы с Яшей повскакивали со своих мест и запрыгали от радости. Путешествие в Петербург казалось нам таким заманчивым и веселым! Особенно радовалась я, не забывшая большого и шумного города, где жила вместе с моей дорогой, незабвенной мамой.
Когда миновал первый взрыв восторга, мы забросали дядю и тетю вопросами: когда мы едем? Что берем с собой? Где будем жить? Поедет ли с нами толстая Мавруша, которая так хорошо готовит трубочки с взбитыми сливками? Кстати, вспомнив о трубочках, мы не отказались отдать честь вкусной стряпне и через пять минут няня приняла со стола пустое блюдо.
Глава третья
СБОРЫ. СНОВА В ПУТЬ-ДОРОГУ!
- Катя, Катенька, ты берешь кукольный сервиз? Он наполовину разрознен, и я думаю, не лучше ли отдать его бедным, - кричала мне из нашей детской няня, укладывавшая в дорожную корзину мои и Лизины игрушки.
Я на минуту задумалась… Сервиз был мне подарен Яшей на его первые карманные деньги, и мне жаль было отдавать в чужие руки эти поломанные, но дорогие мне чашечки и блюдечки.
- Нет, сервиз я возьму в Петербург, няня, а бедным детям мы отдадим что-нибудь другое, - ласково ответила я и стала помогать ей заворачивать игрушечную посуду в чистые тряпочки и класть их в корзину.
Как мало напоминали мне эти сборы в дальнюю дорогу те, что происходили больше двух лет назад в маленькой квартирке, где скончалась моя дорогая мама! Там все было тихо и печально. Здесь шумно и весело. Поминутно слышался серебристый голосок Лизочки и веселый смех Яши.
Тогда я ехала в чужую семью, в чужой город, не зная, будут ли там любить меня - избалованную материнской лаской девочку. Теперь мне нечего было бояться. Я ехала со своей семьей, где меня любили и баловали, как родную дочь! И я была счастлива.
Был счастлив не менее и Яша. Он не ходил больше в гимназию и помогал укладываться дяде и тете. Мы с Лизочкой тоже беспрестанно предлагали свои услуги, но только мешали старшим, суетясь без толку и подавая не то, что было нужно.
- Нет, уж лучше не помогайте, - заметила тетя, когда Лиза, желая услужить, потащила со стола большую фруктовую вазу, но не выдержала ее тяжести и выпустила ее из рук.
Ваза разбилась вдребезги.
Мы сами, наконец, сознались, что мы плохие помощницы, и, усевшись на диван в гостиной, стали разговаривать о предстоящем длинном путешествии.
Уроки наши прекратились на время сборов. Тетя сама занималась с нами - девочками и теперь, конечно, не имела времени продолжать занятия.
Наконец, сборы были окончены. Все было уложено и запаковано. Наступил день отъезда.
Стоял морозный зимний денек. Мы поднялись рано-рано и с утра приставали к старшим с вопросами: скоро ли поедем?
Наш городок лежал в ста верстах от железной дороги, и ехать до станции приходилось на лошадях… При одной мысли о предстоявшем нам путешествии в возке на тройке быстрых лошадок мы готовы были прыгать от радости.
И вот, наконец, этот возок, запряженный быстрой тройкой, подан к крыльцу.
Дядя, тетя и мы, трое детей, должны были уместиться в нем. Няня и Мавруша поехали за несколько дней раньше: няня, знавшая город, вызвалась найти квартиру.
- В тесноте да не в обиде, - говорил дядя, усаживая всех нас и заботливо укутывая наши ноги пледами и одеялами.
Мы поминутно высовывались из возка, чтобы еще раз взглянуть на милый домик и двор с палисадником, где провели столько хороших, счастливых деньков.
- Прощай, сад, и дом, и дворик, все прощайте! - растроганно проговорил Яша.
- И горка прощай! И наша улица! - вторила ему Лизочка.
А я замолчала. Теперь мне было немного грустно уезжать из тех мест, к которым я успела привыкнуть, хотя впереди меня и ждал старый знакомый - Петербург, с которым было связано столько родных и милых воспоминаний!
Наконец, мы разместились. Лошади тронулись, и кибитка заскользила по гладкой и ровной пушистой дороге.
Мы, тесно прижатые друг к другу, в теплых шубках и валенках, с лицами, до самых глаз укутанными большими теплыми шарфами, высунулись в последний раз из возка, чтобы еще раз взглянуть на оставленное родное гнездо. У калитки стоял дворник Иван, оставшийся при доме в ожидании нового хозяина, и махал нам шапкой…
Наконец, возок завернул за угол и наша улица, домик и Иван - все исчезло из виду.
Глава четвертая
НА ПОСТОЯЛОМ ДВОРЕ
Дорога по-прежнему шла мягкая, ровная. Наш возок точно скользил по пушистому и гладкому белому ковру… Лошадки бойко бежали, позвякивая колокольчиками… Солнышко то сияло радостной улыбкой, то внезапно пряталось… Маленький снежок шел, не переставая.
Было три часа дня, когда мы подъехали к станционному домику, чтобы переменить лошадей, да, кстати, и пообедать. Нам было ужасно весело, несмотря на то что ноги закоченели и затекли от долгого сидения.
Мы смеялись на большую черную собаку, лаявшую страшным басом из своей будки, смеялись на крошечную девочку, выскочившую нам навстречу в большой и неуклюжей материнской кофте…
- Как тебя зовут? - спросила Лизочка, смотря на нее своими смеющимися глазками.
- Манька, - ответила девочка тоненьким, как у птички, голоском.
- А сколько тебе лет? - приставала Лизочка.
- Не зна-а-аю! - протянула девочка.
Мы так и покатились со смеху.
Какими вкусными кислыми щами и простой, на сале жаренной кашей угостил нас хозяин постоялого двора! За обедом мы смеялись и болтали, не переставая.
- А ямщику дали водки? - спросил неожиданно дядя. - Яша, отнеси-ка ему! - добавил он, подавая стакан мальчику.
- А он обедал? - осведомилась всегда о всех заботливая Лизочка.
- Обедает, будьте покойны, добрая барышня, - ласково улыбаясь, сказал хозяин.
Он все время ласково поглядывал на нас своими добрыми старческими глазами.
Было уже довольно поздно, когда мы, отдохнувшие и насытившиеся, сели в возок и тронулись с постоялого двора, напутствуемые добрыми пожеланиями старика-хозяина.
Погода изменилась к худшему. Мелкий снежок, моросивший с самого утра, стал к вечеру падать крупными хлопьями. На опушке леса ямщик наш повернулся к нам с козел и спросил дядю:
- А что, барин, не вертать ли обратно?
- А что?
- Да как бы метелица не разыгралась… ведь след потеряем - в лесу заночевать придется.
- И то, не вернуться ли? - озабоченно вставила тетя.
Но мы, дети, всполошились против этого. Провести ночь в возке на открытом воздухе нам казалось так сказочно заманчиво!
- На постоялом дворе тараканы, а я ужасно боюсь тараканов, - тянула капризным голоском Лизочка, высовывая из-под теплого платка свой покрасневший носик.
- А волков не боишься? - засмеялся дядя.
- Нет, не боюсь, - храбро заявила девочка, - ведь с тобой ружье, папа!
- Ну, ладно, не трусить только, едем! - согласился дядя и громко прибавил, обращаясь к ямщику: - Подгони-ка маленько, чтобы до ночи выбраться из лесу.
Тот только головой мотнул да прикрикнул на свою тройку.
Лошадки побежали еще быстрее. Колокольчик громко звенел под дугой, над самой гривой коренной серой, и возок быстрее заскользил по гладкой снежной дороге.
А ветер делался все сильнее и сильнее. Хлопья снега все чаще и чаще ударяли о верх кибитки.
Дядина борода, усы и шапка казались совсем белыми. Тетя плотнее закутала нас с Лизочкой большими оренбургскими платками и останавливала поминутно, прося не разговаривать. И Яша приумолк. Он забился в самый угол кибитки и, кажется, дремал, положив голову на теплый рукав дядиной шинели.
Я уже не видала больше впереди нас серой спины ямщика. Его кафтан сделался весь белый от снега, и сам он был очень похож на тех белых старичков-кукол, которые вешаются на елку.
Начинало заметно темнеть. Дядя приказал зажечь фонари, но, как ни старался наш ямщик, фонари гасли от порывов сильного ветра, и мы ехали в густых сумерках.
Мне стало холодно ногам и захотелось спать. Лизочка давно дремала в своем уголку, забавно потягивая носиком. Я подвинулась к ней поближе и очень скоро уснула сама.
Глава пятая
МЕТЕЛЬ. ВОЛКИ
Проснулась я, когда было совсем темно. Возок не двигался. Лизочка, позабывшая спросонья, что мы находимся в дороге, требовала, чтобы зажгли лампу. Яша старался зажечь спичку, но руки его окоченели и не слушались.
- Что, сбились? - тревожно спрашивала тетя, стараясь говорить как можно спокойнее, чтобы не испугать нас.
- Известно, сбились, - ответил ямщик недовольным голосом и стал понукать тройку.
Но лошади стояли. А кругом белели сугробы и ветер жалобно выл какую-то дикую песенку.
У меня сильно закоченели ноги, и я старалась отогреть их, ударяя одну о другую.
- А где же папа? - испуганно вскрикнула Лизочка, видя, что дяди Пети нет на его прежнем месте в кибитке.
- Успокойся, деточка, папа пошел искать дорогу! - поспешила ответить тетя.
Но Лизочка еще сильнее взволновалась. Она плакала и твердила, что папа заблудится и что его съели волки.
Мне самой было страшно в этом большом лесу, где так громко свистела и выла вьюга.
Один Яша был спокоен по-прежнему. Он, как умел, помогал тете успокоить расходившуюся Лизочку, говоря, что дядя сейчас вернется и что в этом лесу волки не водятся.
Но в ту самую минуту, когда неожиданно появившийся, весь запушенный снегом дядя сказал, что нашел дорогу, где-то недалеко раздался неприятный вой.
- Что это? - встрепенулись мы. - Что это?
Но старшие нам не ответили. Я только слышала, как тетя прошептала совсем тихо:
- Господи, помилуй нас!
Дядя торопил ямщика, и оба они изо всех сил старались вытащить завязнувшую в снежном сугробе тройку.
А страшное завывание все приближалось… Где-то, не очень далеко, засветились какие-то огоньки…
Наконец лошади попали на дорогу и дядя, поспешно усевшись в возок, приказал ямщику ехать что есть силы.
- Сам понимаю! - сурово ответил он с козел, в то время как тетя передавала дяде длинный и тяжелый ящик, лежавший позади нее.
Я догадалась, что это были ружья, и еле удерживалась, чтоб не вскрикнуть. Соседство хрупкой и болезненной Лизочки, страх окончательно испугать девочку удержали меня.
А вой делался все громче и страшнее. Я поняла, что за нами гналась волчья стая.
Я никогда не забуду этой ночи… Наш возок мчался быстро, быстро… Лошади хрипели и дрожали, чувствуя врагов.
Дядя зарядил оба ружья, одно держал наготове, другое - передал Яше.
Лизочка рыдала и билась от страха… Я твердила молитву, которой научила меня няня: "Да воскреснет бог и да расточатся врази его!" Тетя обняла нас с Лизой и прижала к себе крепко-крепко. Я не видела в темноте ее лица, но мне послышалось, что она тихо, сдержанно плачет. И мне стало невыносимо страшно! А волки были близко, совсем близко.
Они гнались, не отставая, за нашим возком и страшно выли, щелкали зубами. Вот двое из них, самые храбрые, забежали вперед и хотели броситься на одну из лошадей, но дядя выстрелил, и четыре огонька, светившиеся так близко, вдруг потухли.
- Наповал! - радостно прошептал Яша, подавая дяде другое ружье.
Метель между тем поутихла. Бледная луна чуть-чуть выглянула из-за облака и слабо осветила дорогу. Осветила и бесчисленное множество волков, гнавшихся за нами.
- Яша, - прерывающимся голосом приказал дядя, - заряди, родимый, да повали-ка вот этого, что подбирается к пристяжной.
И Яша, не говоря ни слова, храбро зарядил ружье и выстрелил в указанного зверя. В моей голове мелькнула мысль: где научился стрелять Яша? - но тут же я вспомнила, как дядя брал его с собой на охоту и как мы с Лизочкой горько плакали над убитым им зайчиком и долго дулись за него на Яшу.