- Это Геверниц, - убежденно сказал Штирлиц, - заместитель Даллеса, натурализовавшийся немец. Сильный парень, толк в деле знает… Так вот, пусть те, кто оперирует здесь, вокруг Альт Аусзее, выйдут в эфир с длинной радиограммой - ее немедленно запеленгуют, а вы в это время будете сидеть за столом вместе с Ойгеном и Вилли - полное алиби. Я стану работать с документами, для вас лучше, если отчет о случившемся напишет Ойген… Очень, кстати, страшный человек, старайтесь наладить с ним добрые отношения… Сможете организовать такой радиосеанс?
- Смогу.
- А запросить Швейцарию, отчего я не получаю ответа, сможете?
- Это самое легкое задание, - усмехнулся Хётль.
- Но оно повлечет за собою - в случае если мы не получим ответа, который меня устроит, - более сложное.
- Какое? - вновь насторожился Хётль, даже голову втянул в плечи.
- Вы мне устроите встречу с американцами.
- Здесь работают не американцы, но австрийцы… И встречу я вам не стану устраивать…
- Так уж безоговорочно?
- Да.
- Боитесь, что прихлопну всех скопом?
- Да.
- Но ведь если бы я этого хотел, то попросил Ойгена и его команду заняться вами, и тогда вы устроите такую встречу через час, самое большее.
- Какая вам от этого выгода? - остановившись, спросил Хётль.
- Ну как вам сказать? - Штирлиц усмехнулся. - Получу Крест с дубовыми листьями, благодарность в приказе.
"Сейчас он станет меня убеждать, что выгоднее сотрудничать с американцами, - подумал Штирлиц. - Он лишен чувства юмора".
- Если бы Рыцарский крест вам вручили в сорок третьем, тогда одно дело, - сказал Хётль. - Какой в нем сейчас прок? Он вам, наоборот, помешает, вы знаете, Сталин навязал американцам драконовский закон о наказании офицеров СС…
- Да?! Черт, вы правы! - Штирлиц снова запрокинул голову; небо стало еще более темным, такое оно было тяжелое, высокое. - Сколько времени мы гуляем?
- Вы верно спросили, - ответил Хётль. - За нами пошел ваш Курт.
- Значит, минут тридцать… Проверка… Теперь вот что… Подумайте, кто из здешних осведомителей гестапо оставлен для работы в подполье? Кто возглавляет местный "Вервольф"?
- Это тайна за семью печатями, "Вервольфом" занимается НСДАП, гауляйтер Айгрубер…
- Он - больной человек?
- Здоровый.
- Я имею в виду психическое состояние… Плачет во время выступлений? Срывается голос, когда возглашает здравицу в честь фюрера? Действительно убежден в победе?
- В таком случае, болен… Только можно ли фанатизм называть болезнью?
- Или болезнь, или холодный и расчетливый карьеризм, который всегда граничит с предательством.
- Тогда, скорее, первое. Айгрубер болен…
- Болен так болен… Я не зря спросил вас про осведомителей, оставленных для работы в рядах "Вервольфа", Хётль. Мы проведем комбинацию; я стану с вами беседовать в присутствии Ойгена - после того как вы устроите радиосеанс. Беседовать буду обо всем и о том, кого можно подозревать в измене среди здешних жителей… Спрошу, кто особенно хорошо знает местность… Кто может тайно пройти в район замка и наладить связь со Швейцарией отсюда, чтобы бросить тень на вашу контору… Понимаете?
- Понимаю… Я постараюсь…
- Вам ведь зачтется, если вы упрячете в камеру - руками гестапо, которое вы, оказывается, давно ненавидите, - пару вервольфовских мерзавцев.
Курт окликнул Штирлица:
- Штандартенфюрер, срочная телеграмма от шефа!
- Что там случилось? - спросил Штирлиц, останавливаясь.
- С грифом - "лично", - ответил Курт. - Мы не читали.
Штирлиц посмотрел на Хётля, усмехнувшись:
- Они не читали. Они из клуба лондонских аристократов, нет? Пошли, продолжим разговор позже. Я жду вас через пару часов обратно… Где, кстати, ваша семья?
- В Линце, - ответил Хётль, не сводя испуганных глаз с лица Курта.
- Это правда? - Штирлиц нахмурился.
- А где ж ей еще быть?
Штирлиц спросил:
- Курт, где семьи всех сотрудников здешнего центра?
- Все живут дома, - ответил Курт, расшифровав, таким образом, то, что расшифровывать было никак нельзя - интерес Мюллера к сотрудникам Кальтенбруннера.
- Дома так дома. - Штирлиц вздохнул: - Кофе хочу… Горячего кофе. Ойген все-таки храпит, не выучил его Скорцени спать тихо, пусть не обольщается…
- Да, - согласился Курт. - Я слышал, как вы ушли из спальни и сидели в столовой чуть не до утра…
Штирлиц повернулся к Хётлю, внимательно посмотрел ему в глаза; тот, видимо, все понял - действительно, следят, - и слабая улыбка тронула его губы.
- Я жду вас, Хётль, - сказал Штирлиц. - Нам еще работать и работать.
- Я скоро вернусь, хайль Гитлер!
Когда он отошел шагов на тридцать, Штирлиц окликнул его:
- Дружище, отдайте диктофон, я совсем забыл, что велел вам его потаскать…
Курт прищурился, покачал головой, но ничего не сказал.
"Сейчас начнется, - подумал Штирлиц. - Сейчас они возьмут меня в переплет. Что ж, чем хуже, тем лучше, потому что ясней!"
…В переплет его, однако, не взяли, потому что в шифровке Мюллера говорилось: "Лицо, которым интересовался тот, кто отправлял вас сюда, в курсе вашей работы".
- Ну и что станем делать? - спросил Штирлиц, подняв глаза на спутников; он был убежден, что они прочитали текст; проверку устроил примитивную; видимо, Курт брякнет, судя по тому, как он открылся в разговоре с Хётлем.
- Запросите указания, - засветился Вилли, а не Курт.
"Или они разыгрывают сценарий? - подумал Штирлиц. - Курт подставился в парке, при Хётле, Вилли - здесь… А какой смысл? Понятно, что я в кольце; ясно, что я - объект игры Мюллера. Но чего же он хочет добиться? Чего он может добиться? Время упущено, времени у него нет. Что же он плетет?"
- Но ведь вы сказали мне, - Штирлиц обернулся к Курту, - что никто не читал телеграмму группенфюрера Мюллера… Вилли позволяет себе своевольничать? Вскрывает и просматривает то, что адресовано лично мне?
- Я догадался о ее содержании по вашему вопросу, - сказал Вилли. - Никто не читал телеграмму.
- Я читал, - заметил Ойген. - Дважды.
- Поэтому меня и занимает вопрос, что станем делать? - Штирлиц пожал плечами.
- Вилли прав, - сказал Ойген. - Запросите указаний.
- После того как закончу работать с Хётлем.
- Будьте любезны, передайте мне пленку, - попросил Ойген.
Штирлиц досадливо поморщился:
- Слушайте, не надо считать всех идиотами. Не мог же я говорить с Хётлем о деле после того, как вы передали мне диктофон.
- Могли, - сказал Ойген. - Чтобы сравнить манеру его разговора, когда он знает, что его пишут, с той, когда он убежден, что говорит с глазу на глаз, доверительно.
- У нас нет времени крутить комбинации, - сказал Штирлиц. - Ясно вам? Нет. Но мы обязаны понять то, что нам вменено в обязанность понять.
- Вам, - уточнил Ойген. - Мы лишь охраняем вас.
- Тем более, - сказал Штирлиц. - Тогда не суйтесь не в свое дело, а занимайтесь моей охраной. - Поднявшись, он обернулся к Вилли: - Проводите меня к радистам.
…Мюллер прочитал телеграмму Штирлица уже вечером; весь день был в городе, еще и еще раз проходил явки ОДЕССы; лишь потом приехал к Кальтенбруннеру; шеф РСХА неожиданно поинтересовался - это было утром, - зачем в Альт Аусзее отправилась группа работников гестапо. В разговоре с ним вскользь пробросил, что бригада, отправленная в Линц, должна помочь местному РСХА. Где-то в горах, совсем неподалеку от виллы, активно работают партизаны. Об этом стало известно фюреру. Он обеспокоился. Спрашивает - нельзя ли проверить. Об исполнении необходимо доложить ему, хотя, понятно, подробный отчет о работе будет передан вам, группенфюрер.
- Кто там работает? - спросил Кальтенбруннер.
- Штандартенфюрер Штирлиц…
- Кто? - Кальтенбруннер сделал вид, что никогда и ничего не слыхал об этом человеке.
- Штирлиц из шестого отдела.
- А почему человек из разведки выполняет ваши поручения?
- Потому что он умеет работать как никто другой…
От продолжения этого разговора, Мюллеру весьма неприятного, спас звонок Геринга. Тот интересовался, в какой мере шведская гражданская авиация может быть использована в интересах рейха. Кальтенбруннер сразу же вызвал работников группы, занимавшихся люфтваффе. Воспользовавшись этим, Мюллер попросил разрешения уйти. Обергруппенфюрер ответил рассеянным согласием - в каждом запросе Геринга он видел подвох, не хотел, чтобы тот жаловался фюреру. При том, что Гитлер перестал относиться к рейхсмаршалу так, как прежде, все равно они часто уединялись. Гитлер поддавался влияниям; неизвестно, что может брякнуть Геринг, и уж реакция фюрера на его нашептывания совершенно непредсказуема.
Мюллер еще раз прочитал телеграмму Штирлица:
"Штурмбанфюрер Хётль обещал подготовить ряд материалов, представляющих интерес, в течение ближайших трех дней. Считаю возможным работу продолжать. Каковы рекомендации?"
Сняв трубку, он вызвал радиоцентр, продиктовал:
"Альт Аусзее, Штирлицу.
Сообщите о проделанной работе развернуто. Три дня ждать нельзя.
Мюллер".
…Хётль приехал через пять часов, предложил Штирлицу прогуляться. Когда они вышли, Штирлиц показал глазами на карман пальто; тот понял: беседа записывается; понизив голос, начал рассказывать о том, что Роберт Грюнберг и Константин Гюрат последние месяцы часто появляются в окрестностях замка; однако гауляйтер Айгрубер запрещает давать на них информацию в Берлин; дважды их появление казалось подозрительным, потому что они шли без фонарей, вечером, когда уже смеркалось; в один из этих именно дней был засечен выход в эфир неустановленного передатчика.
Штирлиц снова показал глазами, лицом, руками, что, мол, надо еще, говори больше, пусть кончится пленка. Хётль кивнул, продолжил рассказ.
Наконец Штирлиц - так же, полушепотом, - спросил:
- Как реагировал на эти сообщения обергруппенфюрер Кальтенбруннер?
Хётль ответил так, как ему еще утром посоветовал Штирлиц:
- Гауляйтер Айгрубер запретил отправлять Кальтенбруннеру негативную информацию, чтобы не нервировать его попусту…
Штирлиц посмотрел на часы: пленка должна была вот-вот кончиться; она и кончилась, потому что в диктофоне тихонько щелкнуло…
- Все, - сказал Штирлиц облегченно. - А теперь вот что, милый Хётль, передачи из Швейцарии не было, я уже узнал у радистов, Даллес молчит. Поэтому готовьте мне встречу с вашими контактами…
- Это ж невозможно. Вас не выпускают из-под опеки.
- Верно. Поэтому готовьте встречу здесь, в парке, возле ворот. Сколько человек вы сможете привести?
- Что-то я вас не понимаю, штандартенфюрер…
- Проще простого, Хётль. Вы приводите ваших людей, мы снимаем охрану, я ликвидирую моих стражников, и все вместе уходим в горы… Вашу семью советовал бы перевезти сегодня же куда-нибудь подальше, нечего им делать дома…
- Это слишком рискованно.
- Конечно, - согласился Штирлиц. - Но еще рискованнее держать жену и детей в качестве заложников… Вы же понимаете, что наша команда сюда не в серсо приехала играть… Не я, так другой схватит вас за руку… Только другой начнет с того, что бросит вашу жену и детей в подвал и применит к ним третью степень устрашения… В вашем присутствии…
- Мои контакты из австрийских подпольных групп наверняка запросят Даллеса. Их код не раскрыт Мюллером?
И Штирлиц совершил ошибку, ответив:
- Читай он эти телеграммы, вы бы уже стали крематорским дымом…
…Пообещав Штирлицу налет на замок, уговорившись, что он, Хётль, подготовит за сегодняшнюю ночь план операции вместе с теми, кто выступает против рейха, штурмбанфюрер зашел в коттедж, где работал Ойген и Курт с Вилли, рассказал пару еврейских анекдотов, обсудил план работы на завтра и уехал в Линц. Оттуда-то он и позвонил по личному телефону Кальтенбруннера, сказав:
- Команда идет по следу, пусть их заберут отсюда.
И - положил трубку.
Поступив так, он выполнил рекомендацию Даллеса, только что переданную им по запасному каналу связи: "Уберите из Альт Аусзее того человека, который понудил вас отправить его шифрограмму, адресованную русским".
…Кальтенбруннер, который знал о его контактах с Западом, - был тем не менее прикрытием, на какое-то время, во всяком случае.
Дома Хётль выпил бутылку коньяку, но опьянеть не мог; позвонив Кальтенбруннеру, он поступил так, как ему подсказала его духовная структура. Однако облегчения не наступало; страх не проходил; то и дело он вспоминал слова Штирлица, что семья может оказаться в заложниках. Но он не мог жить сам, ему был нужен приказ, совет, рекомендация того, кто стоял над ним, иначе он просто-напросто не умел - руки становились ледяными, мучала бессонница, бил озноб.
Хётль попросил жену сразиться с ним в карты, веселая игра "верю - не верю"; проигрывая, начал злиться; выпил две таблетки снотворного и провалился в тревожный, холодный сон.
…В два часа ночи Кальтенбруннер позвонил Мюллеру.
- Послушайте-ка, - сказал он, - мне не нравится ситуация в Альт Аусзее. Пусть ваши люди сейчас же выезжают оттуда и днем явятся ко мне для доклада, подумаем вместе, как организовать надежный поиск вражеских радистов.
- Хорошо, обергруппенфюрер, - ответил Мюллер. - Я подготовлю телеграмму Штирлицу.
Телеграмму отправлять не стал, а поехал в бункер, к Борману.
Тот, выслушав его, сказал:
- Что ж, значит, Кальтенбруннер тоже играет свою карту, честному человеку нечего бояться проверки… Молодец Штирлиц…
Через семь минут после этого разговора Мюллер отправил телеграмму Ойгену: "Вывезите Штирлица и доставьте его ко мне не медля ни часа".
30. ТРАГИЧЕСКОЕ И ПРЕКРАСНОЕ, УМЕНИЕ ПОНЯТЬ ПРАВДУ
(12 апреля 1945 года)
Получив подробный меморандум Гопкинса о последних акциях ОСС, поняв сразу же, какие узлы генерал Донован опускал в своих сообщениях, каких деталей касался вскользь, о чем вовсе не писал, словно бы того, что было, и не было вовсе, Рузвельт попросил адъютанта по ВМФ принести папку, где хранилась переписка со Сталиным, и отложил те телеграммы, которые были связаны с операцией "Санрайз".
Президент прочитал свои послания и ответы русского маршала дважды, снова пробежал записку Донована, посвященную переговорам Аллена Даллеса с обергруппенфюрером СС Карлом Вольфом, пролистал меморандум, составленный и по этому вопросу другом и советником Гарри Гопкинсом, и ощутил вдруг, как заполыхали щеки.
"Будто брал без спроса апельсиновое варенье у бабушки, - подумал Рузвельт. - Его хранили для рождественского чая, а я лакомился им в ноябре, и это увидели, и я тогда впервые сделался пунцовым от стыда…"
- У меня чертовски устали глаза, если вас не затруднит, прочитайте мне, пожалуйста, всю переписку с Дядей Джо, - попросил Рузвельт адъютанта. - Я хочу понять общий стиль диалога. Иначе мне будет трудно составить такую телеграмму русскому лидеру, в которой будет зафиксировано не только мое нынешнее отношение к факту переговоров, но и некое извинение за то недостойное поведение, которое позволили себе - видимо, по недоразумению - наши люди в Берне и здесь, в штабе Донована.
Адъютант надел очки и начал читать - громко, монотонно (Рузвельт всегда просил читать именно так, ибо опасался эмоций, которые придают слову совершенно иной смысл; если слушать предвыборные речи республиканского соперника Дьюи, то, казалось, его устами вещает сама Правда, но стоило прочитать речь, и можно было только диву даваться: полная пустота, никаких мыслей, бухгалтерский отчет, составленный к тому же человеком не очень-то чистым на руку).
"Лично и секретно от премьера Сталина президенту Рузвельту… - зачитал адъютант и откашлялся. - Я разобрался с вопросом, который Вы поставили передо мной в письме… и нашел, что Советское Правительство не могло дать другого ответа после того, как было отказано в участии советских представителей в переговорах в Берне с немцами о возможности капитуляции германских войск и открытии фронта англо-американским войскам в Северной Италии.
Я не только не против, а, наоборот, целиком стою за то, чтобы использовать случаи развала в немецких армиях и ускорить их капитуляцию на том или ином участке фронта, поощрить их в деле открытия фронта союзным войскам.
Но я согласен на переговоры с врагом по такому делу только в том случае, если эти переговоры не поведут к облегчению положения врага, если будет исключена для немцев возможность маневрировать и использовать эти переговоры для переброски своих войск на другие участки фронта, и прежде всего на советский фронт.
Только в целях создания такой гарантии и было Советским Правительством признано необходимым участие представителей Советского военного командования в таких переговорах с врагом, где бы они ни происходили - в Берне или Казерте. Я не понимаю, почему отказано представителям Советского командования в участии в этих переговорах и чем они могли бы помешать представителям союзного командования.
К Вашему сведению должен сообщить Вам, что немцы уже использовали переговоры с командованием союзников и успели за этот период перебросить из Северной Италии три дивизии на советский фронт.
Задача согласованных операций с ударом на немцев с запада, с юга и с востока, провозглашенная на Крымской конференции, состоит в том, чтобы приковать войска противника к месту их нахождения и не дать противнику возможности маневрировать, перебрасывать войска в нужном ему направлении. Эта задача выполняется Советским командованием. Эта задача нарушается фельдмаршалом Александером. Это обстоятельство нервирует Советское командование, создает почву для недоверия.
"Как военный человек, - пишете Вы мне, - Вы поймете, что необходимо быстро действовать, чтобы не упустить возможности. Так же обстояло бы дело в случае, если бы к Вашему генералу под Кенигсбергом или Данцигом противник обратился с белым флагом". К сожалению, аналогия здесь не подходит. Немецкие войска под Данцигом или Кенигсбергом окружены. Если они сдадутся в плен, то они сделают это для того, чтобы спастись от истребления, но они не могут открыть фронт советским войскам, так как фронт ушел от них далеко на запад, на Одер. Совершенно другое положение у немецких войск в Северной Италии. Они не окружены, и им не угрожает истребление. Если немцы в Северной Италии, несмотря на это, все же добиваются переговоров, чтобы сдаться в плен и открыть фронт союзным войскам, то это значит, что у них имеются какие-то другие, более серьезные цели, касающиеся судьбы Германии.