– Я еще не умею сказать, что именно… Но если подняться вверх и глянуть на людей сверху, то покажется вдруг, что это не люди, а булыжная мостовая.
– Ты говоришь по-детски, – сказал дальтоник. – Запомни: люди – наше богатство. – И он пошел, подняв голову, с достоинством и спокойствием человека, выполнившего свой долг.
Ольга постояла немного, раздумывая, потом догнала его.
– Скажите, где дом шестнадцать?
– Дом шестнадцать? – Гражданин оглядел весь порядок домов. – Видишь, вон тот, темно-серый. Там во дворе дом шестнадцать.
Ольга головой покрутила. Развела руками.
– Темно-серый? Но на этой улице нет темно-серых домов. Здесь все дома разноцветные. Я сразу заметила: это разноцветный город, только очень поблекший.
Дома от Ольгиных слов приосанились, повели плечами, гордо грудь выпятили.
Стояли дома очень тесно друг к другу, и, боясь, что полопается штукатурка, они проделали эти движения мысленно.
– Да, да, – повторила Ольга. – Это очень разноцветный город. Даже смешно, что кому-то он кажется серым.
Из подворотни снова вышла девчонка с черными волосами.
– Шубу напялила и дурочку корчит. Тоже мне… Вон красный дом, видишь? Заваливайся во двор, там дом шестнадцать. Недотепа рыжая. Периферия.
КАРТИНА ТРЕТЬЯ
Ольга вошла во двор. Переступила границу солнца и будто вспыхнула.
Двор залит солнцем до самых крыш. Темная, почти черная подворотня в стене. Вечная тень осела на ее сводах сыростью. Двор вымощен камнем брусчаткой, – розовым и сиреневым. Камни хорошо прогреваются и тепло свое отдают с легкостью. Между ними свежая, как в июне, трава. Каменная скамейка и каменная треснувшая ваза. В вазе красные астры.
Во дворе было пусто, тихо было. Воробьи добывали свой незаметный корм. Ослабевшие лепестки астр лежали на камнях красными каплями.
И вот в этой теплой тиши раздался вопль:
– Руки вверх! – С дерева, роняя листья и деревянные пистолеты, свалился четвероклассник Аркашка. – Р-руки вверх, говорю!
Ольга положила на скамейку портфель, прислонила к вазе рюкзак, подняла руки.
– Долго держать?
Аркашка обошел вокруг, ткнул Ольгу деревянным своим пистолетом.
– Не дрожи в локтях, – приказал он. – От страха дрожишь?
– Зачем от страха? Смешное ведь не бывает страшным.
Аркашка посмотрела на нее косо. Сказал:
– Обожди пока, не уходи. – Отвернулся, вытащил зеркальце и, глядя в него, скорчил совершенно свирепую рожу. – Ну, а теперь?
– Еще смешнее. – Ольга засмеялась, села на скамейку. – Ты умеешь ушами двигать? У нас в школе мальчишка был, сильно двигал. Еще он умел животом говорить.
Аркашка наставил на Ольгу все свои пистолеты.
– Встань! И не трать слова понапрасну. Они у тебя последние. Ты меня рассказами не разжалобишь. Р-руки вверх.
Ольга встала, чем привела Аркашку в некоторое замешательство.
– Ты слишком серьезно кричишь, – сказала она. – Это уже не смешно. Убери, пожалуйста, свои дурацкие пистолеты. Не тычь в лицо.
– Не испугалась, скажешь? Так… – Аркашка заткнул свои пистолеты за пояс. Выхватил из-за пазухи рогатку. – Руки вверх! Застрелю, не моргну.
Ольга взяла портфель.
– Осторожнее. Ты меня можешь случайно поранить. Где квартира четыре?
Аркашка отступил на шаг, натянул рогатку на всю длину.
– Молчать! Мне уже надоел твой голос. Вопросы задавать буду я. Пол?
– Что?
– Пол, говорю. Мужчина ты или женщина?
– Слушай, я тебя за уши оттаскаю.
– Проклятье, ты опять говоришь?
– Слушай, нельзя ли повежливее?
– Вежливость – язык трусов и подхалимов. Для людей действия вежливость – напрасная трата времени. Впрочем, эти знания тебе уже не сгодятся.
– Дай пройти.
– Отвечай, ты рыжая или перекрашенная?
– Что?
– Сегодня на рыжих облава.
Ольга села на скамейку, опустила руки устало.
– Предупреждаю: если назовешь меня рыжей, за уши оттаскаю.
– Не люблю рыжих.
– Мне твоя любовь не нужна. До любви ты и не дорос еще. Ты сначала научись хотя бы уважать человека.
– Я уважаю людей за дело. А с тобой не моргну – рассчитаюсь.
Ольга вытянула руки вперед.
– Согласна. Со мной уже давно пора рассчитаться. На, вяжи. Арестовывай.
Аркашка подошел вязать, и тут Ольга схватила его за ухо. Сделала она это мгновенно, словно муху поймала.
Воробьи на дереве заскакали с ветки на ветку. Парадные заухали. Водосточные трубы забормотали.
– Не тяни меня за уши! – вопил Аркашка, хлестал Ольгу резинкой рогаточной, бил по ногам.
– Извинись за рыжую, – потребовала Ольга.
Воробьи взлетели на самые верхние ветки, оттуда им было виднее.
– Рыжая швабра! – орал Аркашка. – Рыжая ведьма! Отпусти, говорю!
Ольга отобрала у него рогатку, ухватила за второе ухо и потрясла. В этот момент из парадной вышел шут (дядя Шура). Снял со стены дворницкий фартук с бляхой, надел на себя.
– Зачем безобразить? – сказал он. – Не можете как люди? Вам быстрее безобразить нужно.
Ольга выпустила Аркашкины уши. Они были красными и горячими, каждое как отвислый собачий язык.
Шут поклонился Ольге.
– С приездом. Предвижу массу хлопот. – У Аркашки шут (дядя Шура) спросил: – Аркадий, у тебя ничего не болит?
– Ну так, рыжая… – уныло сказал Аркашка, пряча от шута то самое место, которым в детстве рассчитываются за глупость, лень и всяческие неудачи.
Шут взял Аркашку за ухо, отвел и посадил на камень в сторонке.
– Не дергайте за уши! – завопил Аркашка. – Мне еще играть сегодня. Он прижал уши ладонями, покачал головой из стороны в сторону. Заскулил: – Уши мои, уши.
Шут (дядя Шура) пошел к подворотне. Аркашка вскочил и тут же сел снова, потому что шут (дядя Шура) обернулся внезапно.
– А если мне неудобно, если я на чем-то колючем сижу?
– Терпи!
– "Терпи, терпи"! Если всякие рыжие станут меня за уши дергать…
Шут подмигнул Ольге, покопался в одном своем рукаве, но ничего не нашел там, кроме разноцветного серпантина. В другом рукаве шут обнаружил гирлянду бумажных салфеток. Из карманов повытряс кучу всего разноцветного, бумажного, для дела ненужного. Из-за пазухи вытащил белого голубя. И лишь откуда-то из ворота, вспотев от усилий, шут достал настоящий живой цветок. Белый. Он бросил Ольге этот цветок и пошел в подворотню.
– Дядя Шура, – сказал Аркашка, – а я знаю, куда вы идете.
– Ну так что?
– А фартук. В фартуке на свидания не ходят.
Дядя Шура сорвал с себя фартук, галстук поправил, пригладил волосы и исчез в подворотне.
Ольга нюхала цветок. Аркашка на нее смотрел недовольно. Воробьи на дереве совсем присмирели.
– Ненавижу цветы, – заявил Аркашка. – Они вянут.
Ольга сказала ему:
– Деревянных пистолетов настрогал. В голове-то не густо чего-нибудь серьезное смастерить.
– Я знаю, где у меня настоящие пистолеты лежат. Когда понадобится, я, не моргнув…
– Нет у тебя настоящего пистолета. Где квартира четыре?
– А там все равно никого. Бабушка тебя на аэродром встречать уехала.
– Откуда ты знаешь, что это я?
– Твоя бабушка все время хвастает: внучка прилетает, внучка прилетает. Ни разу не сказала, что внучка рыжая. Ты где на Севере жила? На Новой Земле?
– Не скажу я тебе ничего.
– Ну и не говори. Я тоже не рыжий, я тоже на Север подамся.
– Зачем ты такой злой, отвратительный тип? Зачем ты так ненавидишь рыжих?
– Ненавижу, и все. У меня свое мнение. Отдай рогатку.
Ольгин голос стал тихим и жалобным:
– У тебя глаза в разные стороны, я ведь тебя не дразню.
– Ну и что? Я практиковался глаза в разные стороны разводить, а мне книжкой по голове трахнули. Я временно косой, а ты навсегда рыжая.
Ольга вскочила, хотела схватить Аркашку за ухо, но он извернулся, подставил ей ножку – и она упала.
– Отгулялась, рыжая команда, – засмеялся Аркашка. – Я теперь наведу порядок. Я всех рыжих разоблачу.
Ольга поднялась с земли, отряхнулась. Аркашка на всякий случай отбежал к подворотне и угодил прямо в руки к пожилой, даже, можно сказать, старой дворничихе. Дворничиха крепко схватила Аркашку за ухо.
– Чтобы не дрался, не мешал людям жить.
Аркашка завопил:
– Пустите! Все хватают за уши. Не за что больше хватать, да?
– А вот я тебе метлой.
– Все равно не имеете права за уши дергать.
– А кто здесь набезобразил? Кто здесь мусору накидал? – Дворничиха шевельнула ногой разноцветные ленты.
– Я, что ли? – возмутился Аркашка. – Не видите – дяди Шурины принадлежности. Все на меня сваливаете. – Аркашка стал выворачивать свои карманы. Оттуда посыпались рогатки, увеличительные стекла, деревянные кинжалы, военные погоны, стреляные патроны и потускневшая медаль "За оборону Ленинграда" – по всей вероятности, бабкина.
Дворничиха поддала Аркашке рукой. Аркашка собрал свое боевое имущество и поплелся к парадной, зажав в кулаки красные, натасканные уши.
– Уши мои, уши, – стонал он. – Уши мои, несчастные уши.
Дворничиха взяла метлу от стены, смела разноцветный мусор в кучу.
– И сколько же люди носят при себе всякого лишнего! Если бы взять их да потрясти, да пылесосом почистить. Ох и большая работа…
Дворничиха чихнула, принялась искать носовой платок по карманам, вытащила оттуда штук тридцать ключей, несколько мотков шерсти, очки – одни для чтения, другие для дали, – тряпочки всевозможные, лекарства разные, в пакетиках и в бутылочках. Дворничиха даже похудела на вид, когда все это вынула. Наконец она высморкалась и упрятала свои богатства обратно.
– Вот так, – сказала она. – Нельзя людей-то трясти, люди не любят, когда их трясут. Они свое барахло любят.
Старая дворничиха села на скамейку, посадила Ольгу рядом с собой.
– Вот мазурик, как больно толкает. Не думает.
– Я сама упала.
Дворничиха засмеялась, а когда отсмеялась, сказала:
– Нельзя мне смеяться – одышка. Ты меня не смеши… – И опять засмеялась. А когда отдышалась, сказала: – Я маленькая была, тоже всегда падала. Меня набьют мальчишки или еще обидят чем, я домой пришлепаю и говорю: "Упала". Вот была глупая, ну совсем дурочка.
Воробьи с верхних веток опустились на нижние – им теперь не опасно было.
Аркашка высунулся из парадной. Крикнул:
– Рыжая, ты зачем к нам приехала? У нас своих рыжих хватает.
Ольга рванулась было, но старуха удержала ее:
– Наплюй. Маленькие собачонки почему злые? К ним, бедняжкам, никто всерьез не относится.
– Какой он маленький – дылда!
– Это он по росту большой, а по уму еще мелкий.
– Зачем он дразнит? Что я ему сделала?
– Наплюй. Он дразнит, а ты будто и не слышишь.
– Вам говорить просто – вас не дразнят. А меня все дразнят. Как увидят, так и пожалуйста: "На рыжих облава. Рыжая – бесстыжая". Даже когда я совсем крошечная была, и то не стеснялись. У меня уже никакого терпения нет. – Ольга шмыгнула носом сердито. – Я, наверно, кого-нибудь убью. Схвачу кирпичину и кокну по голове.
– Господи помилуй! – Дворничиха засмеялась. – Прыткая какая! Ты думаешь, они ждать станут, пока ты кирпичину схватишь? Они первые схватят да тебя и кокнут. Ты лучше словом. Он тебя: "Рыжая". А ты ему, к примеру: "Сам дурак". Поняла?
Ольга прочертила пальцем тропинку на щеке для слез. Но слез не было. Ольга плакала редко, хотя ей очень хотелось иной раз поплакать.
– Что вы, – сказала она. – Я не умею. У меня внутри все сжимается, и становится стыдно. Мальчишку дураком обозвать и то неудобно, а взрослого человека… Да что вы!
– А ты взрослого не обзывай. Ты поинтересуйся, умный он или нет. Он сам поймет, что ты имеешь в виду.
– Не могу… Какой-нибудь пьяный идет по улице, ругается, теряет свою совесть на каждом шагу – с ним нянчатся, пульс щупают. Жалеют. Тьфу… А меня увидят – сразу лицо как двустволка и палят: "Рыжая!" Шоферы на машине остановятся, скажут: "Рыжая" – и дальше поедут. Даже когда похвалить хотят или приласкать, так не говорят "молодец", или "хорошая", или "милая". Только: "Рыженькая, подосиновичек, рыжик, рябинка". Я надеялась, что здесь люди культурные. В таком городе разве можно?
Старуха пошевелила Ольгины волосы.
– А что, город как город, как другие города. Одышка у меня от больного сердца.
– Я понимаю, от ответа уходите.
– Да куда же я ухожу? Вот я. Тут.
Аркашка высунулся из лестничного окна, прицелился в Ольгу зеркальцем. Солнечный зайчик вспыхнул в Ольгиных волосах, сполз ей на покрасневшую щеку.
– Я иногда все думаю, думаю. Кошки обижают воробьев, собаки обижают кошек. Это понятно. У них борьба видов – выживает сильнейший. Звери, что с них взять! Дальше думаю. Мальчишки обижают собак, кошкам крутят хвосты, пинают ногами. Зачем? С воробьями мальчишки поступают совсем подло: бросают в них корки и норовят попасть в голову. И воробьи никак не могут разобраться, кормят их или убивают. Я спросила у нашей учительницы: откуда такое берется? Она мне говорит: "Думай о чем-нибудь другом. Разве тебе не о чем думать? Думай, например, о будущем. Зачем ты живешь? Кем ты хочешь быть?" Я ей сказала, что я и думаю о будущем. Были бы вы рыжая, тоже бы так думали.
Солнечный зайчик обжег Ольгин глаз. Ольга вскочила, подняла кулаки. Дворничиха посадила ее обратно.
– Наплюй.
Аркашкино зеркало снова залепило Ольгин глаз солнцем. Ольга прикрыла лицо руками.
– Может быть, этот Аркашка в тебя влюбился, – осторожно сказала старуха. – У нас ни единой девчонки во дворе нет.
Воробьи чирикнули все разом, словно сто смычков упали на струны.
– В меня не влюбятся. Я рыжая.
Солнечный зайчик резвился на Ольгиной голове.
– Ишь дурью мается, – вздохнула старая дворничиха. – Бабка его занянчила. Маша, моя подруга. Она ему даже игрушек не покупала обыкновенных. Погремушек, грызушек – ни в коем случае. Всё со значением, всё викторины.
Аркашка захукал по-обезьяньи, заикал по-ослиному. Выстрелил в Ольгу из тонкой резинки бумажной пулей.
Старая дворничиха взяла Ольгу за руку.
– Наплюй. Он как улизнет из дома, сразу начинает по-ослиному кричать, с пистолетами бегать. Я иногда пугаюсь, думаю: прости Господи, вот и свихнулся мальчик. Но он крепкий. Ему от бабки нервы крепкие перешли.
– Рыжая! – заорал Аркашка. – Рыжая!
Дворничиха сорвалась с места, побежала к парадной. Она держала метлу, как копье.
– Я же тебя, гений гнилой! Я тебе покажу рыжую!
Аркашка вывалил длинный язык:
– Рыжая кошка!
Ольга подняла из-под ног обломок вазы. Запустила им в Аркашку. Но он соскочил с подоконника. Звякнуло стекло. Осколки посыпались на брусчатку, вспыхнули на ней пронзительно.
Аркашка захохотал.
Дворничиха с укором посмотрела на Ольгу.
– Я ж тебе говорила – наплюй.
На чердаке паук муху поймал в тенета. Кот на крыше поскользнулся: хотел воробья схватить. В водосточную трубу провалился. Прочистил ее сверху донизу, вылез бурый от ржавчины, заорал благим матом.
Дворничиха попробовала поднять Ольгин рюкзак, да не смогла.
– Как же ты с такой тяжестью управляешься?
Ольга взяла портфель, ухватила мешок за лямку, и они поволокли его вместе с дворничихой к парадной.
– И наплюй, – сказала дворничиха. – Наплюй, и все тут.
Двор опустел…
Ухнула подворотня, эхо поднялось по водосточным трубам, запуталось на чердаке в паутине.
Во двор из окна лестничного спрыгнул Аркашка.
– Рыжая! – заорал он.
И когда его голос смешался с уличным шумом, стал незаметным звуком в общем грохоте улицы, на сцену вышел шут (дядя Шура). Он давно стоял где-то сбоку. Был он в обыкновенном костюме, какой все мужчины носят, в брюках и в пиджаке, и галстук на нем темно-красный.
Шут поиграл на своей балалайке. Что-то грустное поиграл, словно холодным ветром по осеннему лесу. Потом позвал:
– Аркадий, поди-ка сюда.
Аркашка приблизился к нему с опаской.
– Ну, чего?
– Ты отличник?
– Отличник.
– Изложи свое отношение к рыжим.
– Я же вам излагал, – пробурчал Аркашка, прикрыв уже упомянутое место ладонями.
– Изложи публике.
– Дядя Шура, бабушка считает, что в нашем доме спокойнее, когда вы на работе, особенно когда на гастролях.
– Передай ей привет. Излагай, публика ждет. Как ты относишься к рыжим?
– Дядя Шура, бабушка говорит – хорошо бы вам ожениться. Вы, наверно, питаетесь всухомятку.
– Передай ей спасибо. Что ж ты не излагаешь?
Аркашка засопел всеми дыхательными отверстиями, потупился, втянул голову в плечи.
– Дядя Шура, я знаю, куда вы ходите. Она крючками торгует.
– Что?!
– Я случайно узнал, дядя Шура.
– А ну, марш домой! Иди играй на рояле!
Трень-брень.
Шут струны подергал невесело, поиграл маленечко для себя. Потом голову поднял и заговорил:
– Я хочу извиниться. Может быть, некоторые особо высокочтимые зрители усомнятся в моем рассказе. Скажут, мол, рыжая девчонка – частный случай. И почему рыжая? Разве мало у нас блондинов, брюнетов, шатенов и прочих?.. Много. Они тверды и проворны… – Шут легонько провел по струнам. – Я извиняюсь. Нам придется продолжить о рыжей девочке, хотя, конечно, это есть частный случай.
Трень-брень.
КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ
Дворничиха отомкнула дверь бабушкиной квартиры. Ввела Ольгу в комнату.
– Тут твоей бабки дом. Сиди в уюте, дожидайся ее.
– Спасибо. – Ольга села на стул у дверей, рюкзак положила к ногам.
– Клаше скажешь, что это я тебя запустила, Даша. Для твоего возраста – тетя Даша. Ну, сиди. Экая закусочка возбудительная! – Дворничиха оглядела стол, уставленный едой, отщипнула виноградину и ушла.
Комната у бабушки мало сказать замечательная – чудесная комната. Солнце в ней – как в аквариуме. Воздух свежий, тополем пахнет. Слышно, как воробьи на дворе пищат, как на соседней улице трамвай ходит. Слышно, как этажом ниже шипят оладьи на сковородке.
Ольга встала осторожно, сняла шубу и положила ее рядом со стулом на пол. Стул в крахмальном халате. Он похож на больничную строгую няню.
Ольга прошлась по комнате – руки за спину, чтобы случайно не задеть чего, не нарушить порядка.
– Ой как, – сказала она. – Не то что у нас. Будто собрались важные господа и все друг на друга не смотрят. Наверное, каждый считает себя красивее другого. Господа, помиритесь. Вы все ужасно красивые. Господин стол, можно вас потрогать немножко? Спасибо. – Ольга провела по столешнице пальцем. Стол завизжал.
– У вас неприятный голос, господин стол, – сказала Ольга. – Вы недотрога. – Она отошла от стола к дивану.