– Я уже взял на двугривенный, – сказал им таксист, – не мелькайте перед глазами. – Таксист уставился на продавщицу. – Какие у вас глаза. Хороший у вас магазин, самый прекрасный, по существу… у вас все есть для души.
– Даже черви, – ответила ему продавщица. – Правда, это уже частный сектор, но тем не менее. – Продавщица смотрела на покупателей, как на больных детей, которым обязательно и сию же минуту дай погладить живого слона.
Тимоша встряхнул банку с товаром.
– Дяденька, купите червей. Уже немного осталось.
– Я ловлю на блесну, – сказал шут с балалайкой.
– А вы на блесну червяка насадите – знаете, как клюнет!
– Я еще не выбрал блесну.
Таксист посмотрел на него исподлобья.
– Вы уже который день выбираете.
– Извините, – сказал шут. – Клянусь вам, я не хотел этого.
– Чего – этого? – насторожился таксист.
– Того, о чем вы сказали.
Шофер покрутил пальцами возле виска, снова повернулся к продавщице, показал рукой на полки с товарами.
– Прекрасно для глаз. Так бы и забрал все это домой. Имею в виду вместе с вами.
Продавщица ему улыбнулась.
– Дяденька, купите червей. Резвые, черти.
– На любую рыбу. Универсалы. Скоростники.
– Не занимаюсь, – сказал мальчишкам шикарный охотник. – Рыбная ловля не для меня. Рыбная ловля – занятие для глухонемых.
Шофер покрылся пятнами по лицу.
– Что вы сказали?
– Я сказал: рыбная ловля – занятие для глухонемых.
– Да вы имеете представление?!
– Граждане, поступила новинка… – Продавщица поспешно достала новинку в коробочке. – Полюбуйтесь…
Таксист набрал воздуху в широкие громкие ноздри.
– Кровопускатель. Лесной гангстер. Болотный пират!
– Вы только взгляните, – попросила его продавщица.
– Беру… – Таксист спрятал новинку в карман и, заведя глаза ввысь, произнес: – Если бы рыба клевала на яблоки, рыбаки бы всю землю яблонями засадили.
– А она не клюет, – ласково пробасил охотник.
Рыбак грозно скрипнул зубами, но выдержка в нем была, недаром он работал в такси.
– А бедные пташки плачут, – сказал он голосом мягким, как вазелин. – Бедные птенчики, несчастные сиротки. Кто ихнюю маму убил?
Продавщица нервно поправила шарфик.
– Граждане, обратите внимание. Блесна "Удача". Для мутной и полупрозрачной воды. – В ее руке блеснуло нечто золотое с красными перьями.
Рыбак схватил блесну вместе с ее рукой.
– Беру!
Продавщица спросила шута (дядю Шуру):
– А вы не хотите взглянуть?
– Я смотрю, – сказал шут. – Мне очень нравится.
– Тогда чего же вы ждете?
– Не торопить события, ждать – вот мой удел.
– И на эту не клюнет, – сказал рыбаку охотник.
Таксист мощно задвигал локтями.
– Я еще с вами договорю. Вы… вы медведь…
– Кстати о медведях… – Охотник придвинулся к шуту (дяде Шуре).
На улице нетерпеливо и нервно загудела машина.
– Кто там сигнал трогает? Руки переломаю! – крикнул таксист. И тут же улыбнулся продавщице, и тут же сказал с печальной надеждой: – Извините, работа.
– Рубль двадцать. За две блесны, – улыбнулась ему продавщица.
Таксист отсчитал деньги.
– Какие вечера у реки. Какие бывают ночи! Соловей мой, соловей…
На улице снова загудело.
– Ноги повыдергиваю! – заревел таксист и выскочил на улицу.
Когда дверь захлопнулась и в магазине установилась мирная тишина, охотник тронул дядю Шуру за локоть.
– Кстати о медведях, – сказал он загадочным басом.
Продавщица спрятала деньги в кассу.
– Трудно, – сказала она.
– Что трудно?
– Трудно быть продавщицей. – Она сунула карандаш за ухо, руки потерла и заговорила чужим, скрюченным голосом: – Продавщица – это артистка. Ее дело – продать залежалый товар. – И добавила уже своим голосом: – Артисткой быть тоже трудно. Когда я торгую, мне говорят: "Вы продавщица и не стройте из себя Дездемону". Когда я играю в самодеятельности, мне говорят: "Вы Дездемона – позабудьте, что вы продавщица". Видимо, артистам и продавцам многое следует забывать.
– Учись, Боба, – сказал Тимоша.
Шут вынул откуда-то из волос пушистую астру "страусовое перо". Протянул ее девушке-продавщице.
– Учись, Тимоша, – сказал Боба.
Девушка цветок понюхала. Улыбнулась задумчиво.
– Цветы, как много в вас смысла. – И вдруг, вероятно вспомнив свои обязанности, спросила шута очень строго: – Вы наконец выбрали что-нибудь, гражданин?
Охотник кашлянул деликатно.
– Кстати о медведях…
Дверь отворилась с мелодичным звоном. В магазин вошла Ольга. Она впустила с собой шум машин, говор прохожих, горький запах осенних садов. Она прошла мимо мальчишек.
– Купите червей, – сказал ей Тимоша. – Первый сорт черви.
– Высший люкс, – подхватил Боба. – Экстра… – Он хотел что-то еще добавить, да так и остался стоять с открытым ртом.
Ольга остановилась у прилавка с пестрым товаром. Боба глядел на ее затылок, на ее черные, как березовый уголь, волосы. Рот у него открывался все шире и шире и захлопывался судорожно.
– Кстати о медведях. Я, можно сказать, спал с медведем в обнимку. Жуткое дело…
Боба наконец справился с зевотой.
– Фантастика, – сказал он. – Не потерплю обмана.
Продавщица вскинула на него фиолетовые от негодования глаза.
– Мальчик, это еще что?
Боба ее не слышал. Он шептал что-то Тимоше на ухо, показывал на Ольгу.
Охотник смущенно откашлялся.
– Балбесы… Жуткое дело.
– Значит, спали в обнимку. – Продавщица поправила волосы.
– Рыжая! – вдруг сказал Боба.
Ольга пригнулась к прилавку, прилипла носом к стеклу. Продавщица уставилась на шута (дядю Шуру).
– Зачем вы сюда ходите? Зачем вы подарили мне астру?
– Рыжая! – еще громче сказал Боба.
– Почему вы молчите? – заплакала продавщица. – Молчите, даже когда меня оскорбляют.
Охотник уже держал Бобу за воротник. Тимоша отбежал к двери. Ольге удрать нельзя: у дверей Тимоша стоит.
В голубых глазах продавщицы блестели голубые слезы.
Боба понял свою ошибку.
– Я не вас, – заскулил он. – Я же знаю, что вы не рыжая.
– Какая вы рыжая, – подтвердил от двери Тимоша. – Вы в прошлый раз были белые, а еще позатот – розовые.
– Белая лучше, – сказал шут.
– Тогда я играла Офелию, – всхлипнула продавщица.
– И розовая хорошо, – сказал шут.
– Тогда я играла Джульетту, – всхлипнула продавщица.
– А я рыжий, – сказал шут. – Я работаю клоуном в цирке.
– Мы не вас, – сказал Боба.
Продавщица еще раз всхлипнула:
– А я обыкновенная. У нас молодежный экспериментальный театр. Мы ищем новые формы. Сейчас я играю мещанку – отрицательный персонаж.
Охотник Бобу встряхнул.
– Жуткое дело. Зачем ты кричал "рыжая"? Кого ты имел в виду?
– Да вот эту, – сказал Боба. – Она и есть рыжая.
Охотник посмотрел на Ольгу.
– Не надо. Не надо оскорблять. Ты же отчетливо видишь, что она черная.
– Прикинулась, – сказал Боба. – Могу биться – рыжая.
– Она действительно рыжая, – вмешался шут (дядя Шура).
– Балбесы. – Охотник выпустил Бобин ворот. – Даже если и рыжая. Нельзя указывать человеку на его природные недостатки.
Продавщица тоже посмотрела на Ольгу. Вспомнив свои обязанности, она спросила:
– Тебе чего, девочка?
– Ружье.
– Ружье?
Ружья стояли в стойке, как строгие черные клавиши.
– Ну, – сказала Ольга, – ружье, которое подешевле.
Продавщица ей улыбнулась:
– Ты, девочка, не в тот магазин пришла. Ружья – игра для взрослых. А взрослые игры не бывают дешевыми.
– Мне не играть. Я кого-нибудь укокошу. – Ольга кинула взгляд на Бобу и отвернулась.
– Что? – воскликнули охотник, продавщица, Тимоша и Боба в один голос.
Шут достал откуда-то балалайку.
– Укокошу, – повторила Ольга.
Тимоша подошел к ней, осмотрел ее со всех сторон.
– Зачем перекрасилась?
– Авантюристка! – сказал Боба. – Мы у нее спросим, зачем она перекрасилась. Сегодня она волосы красит – раз. Завтра маникюр наведет два. Послезавтра – губы намажет. Рыжая, от нее чего хочешь ждать можно.
Ольга схватила ружье. Вскинула его к плечу.
– Убью!
Боба упал на колени. Руки поднял.
– Убьешь – ответишь!
Тимоша снова спросил:
– Зачем же ты перекрасилась?
Охотник отобрал у Ольги ружье, поставил его на место.
Боба дрожал всем телом.
– Не дрожи, – сказала ему Ольга. – К сожалению, оно не заряжено.
– А я от смеха дрожу.
Охотник ткнул в ружье пальцем, затем этим же пальцем ткнул Ольге в лоб.
– Запомни, этим не шутят.
– Зато этим шутят. – Шут (дядя Шура) взлохматил Ольгины волосы. – Шутят сколько хотят, сколько угодно. Но если горбатому тысячу раз сказать, что он горбат, он кого-нибудь укокошит, и суд его оправдает.
– Она не горбатая. Она красивая, – смутившись, поправила его продавщица.
– Только рыжая, – подсказал Боба. – Страшное дело, если ружья вдруг попадут в руки к рыжим.
Ружья стояли в стойке; они-то знали, что оружие только в умных руках безопасно. Но их продавали, не спрашивая, умен или глуп покупатель. Ружья были товаром, а как известно, товар владельца не выбирает.
Шут (дядя Шура) тихонечко струны нащипывал.
– Рыжий – чудак. Рыжий – забава. Я выхожу на арену в своем парике, и люди сразу же начинают смеяться. Это моя работа. Я еще не успел произнести ни одной глупости, а они уже улюлюкают. Когда я спотыкаюсь и падаю, они стонут от хохота. Я делаю благородное дело. Смех – витамин для нервной системы. Особенно им нравится, когда я плачу… Но иногда мне кажется: разреши им – и они начнут швырять в меня зонтиками и растаявшим эскимо. Из-за одного только рыжего парика. Но ведь я могу его снять, мой рыжий парик. А вы не задумывались, почему у клоуна рыжий парик? Не зеленый, не синий, а рыжий?
Охотник посмотрел на шута с пониманием. Потом он снял свою тюбетейку. Голова у него оказалась лысая и блестящая, как плафон.
– Вот, – сказал охотник. – Жуткое дело. Со времен гражданской войны. Я болел тифом. Тиф – болезнь военная, голодная. Во время тифа волосы у меня выпали и больше уже не выросли. Двадцати лет мне еще не было. Я смолоду лысый. Так меня Лысым и звали. На войне я даже имя свое забыл. Лысый так Лысый – какая разница на войне? Зато в мирное время у всех имя-отчество, а я опять Лысый. В трамвае кондуктор кричит: "Эй ты, лысый, деньги платил?" У других не спросит – у меня обязательно. Жуткое дело. В кинематографе в спину толкают: "Эй ты, лысина, не отсвечивай, спрячь отражатель за пазуху". На танцах девчата со мной танцевать не идут стыдятся. Со всех сторон хихикают: "Эй ты, плешь. Эй ты, голова, как колено. Эй ты, кудрявый…" Сначала я объяснял: мол, потерял волос в сражениях войны за Советскую власть. Даже орден показывал. Да всем не накланяешься, и от рассказов кудри не нарастут. Я даже застрелиться хотел. Потом подумал, подумал и утих. Надел тюбетейку и так всю жизнь в тюбетейке прожил.
– Что же мне делать? – спросила Ольга.
Боба тут же сунулся с предложением:
– Побрейся. Лучше быть лысым, чем рыжим. Могу биться.
– А еще поэт, – сказала Ольга.
И он к устам моим приник
И вырвал грешный мой язык,
И празднословный, и лукавый…
Разве ты когда-нибудь сможешь такие стихи написать!
Девушка-продавщица погладила Ольгу по голове:
– Ты хорошо читаешь. Не нужно бриться. Проще можно. Стань великим человеком – и все. Великим все разрешается. Великие могут быть рыжими, лысыми, бородатыми, даже лопоухими.
– А если я не смогу?
– Не надо, – сказал охотник. – Посмотри на меня. – Он приосанился, выставил ногу в болотном кожаном сапоге. – Видишь, как я одет? Я одет экстравагантно. А кто дал мне право так одеваться? Охотничий билет. Я охотник, и одеваюсь я, как охотник. Сними я ружьишко, патронташ, кинжал, всякий встречный-поперечный надо мной захохочет. А сейчас молчат – не смеются. Потому что у меня охотничий билет – разрешеньице. У меня, жуткое дело, все в соответствии с документом. – Охотник произнес как пророчество: – Удостоверение личности.
Боба захохотал.
– Она тоже охотница. Моржа один на один завалила.
– Ну, завалила. Я его из винтовки.
– Моржа? – Охотник поежился и засмеялся. – Кстати о медведях, сказал он. – Я вам еще не поведал?
– Она оленей била. – Боба от смеха скорчился. Он смеялся с подвизгом.
Охотник смеялся сипло, словно из него пар выходил.
Ольга бросилась к стойке с оружием. Они с продавщицей вместе схватили ружье и потянули его каждый к себе, позабыв, что в незаряженном ружье больше смешного, чем страшного.
Охотник и Боба заливались, словно два саксофона.
Тимоша молчал.
Шут (дядя Шура) тоже смеялся. Он сидел на полу и смеялся голосом скрипки. Из его глаз длинными острыми струйками били слезы.
Закатывался Боба:
– Во врет – уметь надо. Ну и рыжая! Соври еще!
Икал охотник:
– Жуткое дело. Куда мне со своим медведем…
Ольга выпустила ружье. Продавщица спиной ударилась в полку с товарами. Ольга тут же схватила другое. И… грохнул выстрел. Ольга испуганно посмотрела вокруг. Дыма не было, раненых тоже. Это выстрелил шут (дядя Шура) из дурацкого пистолета разноцветными кругленькими бумажками с очень вкусным названием – конфетти.
– Почему вы смеетесь? – спросила Ольга. – Почему вы смеетесь, не зная? Почему вы ему верите, почему вы не верите мне?
– Она нерпу сама себе настреляла на шубу, – взвизгнул Боба.
Ольга выбежала на улицу.
– Боба, имеешь, – тоскливо сказал Тимоша.
– Посмеяться нельзя? Смех – витамин для нервной системы. – Боба снова застрекотал: – Ха-ха-ха!
И никто не заметил, как в магазин тихонько вошел Аркашка с Ольгиным нерпичьим портфелем.
– Ольга, – позвал он. – Ольга!.. Дядя Шура, где Ольга?
– Убежала, – сказала ему шут (дядя Шура).
Аркашка подошел к Бобе.
– Здравствуй, старый бродяга, – сказал ему Боба. – Вижу, ты, брат, не изменился с той благословенной поры, когда ходили кожаные рубли и деревянные копейки, когда короны королей были доступны для нас, как теперь портсигары, когда принцессы были красивыми, а вино крепким, когда наши шпаги не знали ржавчины поражений…
– Здравствуй, старый бродяга. Над Ольгой смеешься?
– Угадал, гениальный ребенок.
Аркашка трахнул Бобу портфелем по голове.
– Еще хочешь?
– Ты что, одурел? – спросил Боба. – Ты, старый бродяга…
– Не за гениального ребенка – за Ольгу.
Боба бросился на Аркашку, он бы смял его, но тут между ними встал Тимоша.
– Отскочите, – сказал он. – Или оба в нокауте. Зачем ее портфель приволок?
– Она улетать хочет. Вот уедет она, если все здесь над нею смеются. А тебя, Боба, я из рогатки достану.
– Уехать? Ребенок! От себя куда уедешь? Нету таких колес.
Продавщица посмотрела в глаза дяде Шуре, в самую их сердцевину.
Тимоша бросился к двери. На улицу выскочил.
– Ольга!
– Ольга! – передразнил его Боба. – Еще один спятил.
Тимоша вернулся с улицы, к охотнику подошел:
– А вдруг она не врала?
– Маловероятно, – вздохнул охотник. – Хотя и другое – смеху не к спеху.
– А вдруг она не врала? – спросил Тимоша у продавщицы.
Продавщица кивнула:
– Не врала.
– А вдруг, – сказал шут, – а вдруг врала?
Боба хихикнул, но, поймав скучный Тимошин взгляд, наглухо прикрыл рот ладонью.
– А вдруг? – повторил шут. – Ай-яй-яй, и мы ей поверили.
– Ну и что? Ну и поверили! – сказал Тимоша с сердитым напором.
– Аркашка, где она может быть, твоя Ольга?
– Она не моя. С какой стати она моя? Она такая же моя, как и твоя…
– Короче, где она?
– В парке.
Тимоша выскочил, хлопнул дверью. За ним побежал Аркашка. И уже потом пошел Боба, почесывая затылок.
Продавщица сказала:
– Они встретятся в парке…
Шут сказал, глядя в пол и краснея:
– Там хорошее место для встречи…
Охотник на цыпочках, чтобы не скрипнуть, пошел из магазина. Он шел затаив дыхание, он не хотел мешать.
– В восемь вечера, – сказал шут.
– В восемь вечера, – сказала ему продавщица.
КАРТИНА СЕДЬМАЯ
Осень пахнет забродившим яблочным соком. Листья на деревьях – будто крылья чудесных бабочек. Они, наверно, улетают с ветвей к желто-розовым зорям, к багряным закатам, мажутся в огненных красках и прилетают обратно, чтобы всех подразнить своим солнечным цветом.
Осенью – ясным днем, темной ночью, даже в дождь, даже в бурю – слышен печальный какой-то звук, будто поезд уходит. Будто поезд этот последний.
Шут (дядя Шура) бодро шел по аллее старинного, парка. Он говорил:
– Убежала девочка плакать. Как говорится, не прижилась. Но сантименты нам не к лицу! Мы тверды и проворны. Ха-ха-ха… Перемелется – мука будет. Подумаешь, рыжая девчонка – частный случай. – Шут голову опустил. Руки развел. – А самое синее небо над нами. И самые теплые крыши над нами. И самые добрые люди вокруг. И очень хочется тихой красивой личной жизни. Особенно когда мы влюблены… Тс-с… Осторожно… – Шут оглянулся. – Это не детская тема. Я извиняюсь.