Глянул Колька вокруг воровато, точно он рвать эти цветы полез, и дальше. Как провалился мячик!.. Ой! Надо же! Сам Павел Иванович - в калитку и идёт по усыпанной песком дорожке мимо цветника. Тут уж не до мячика! Колька, как заяц, запрыгал назад. Сюда шёл - ни одного цветка не помял, а обратно - прямо по головам потопал. Скорей! Скорей! Да не вышло. Павел Иванович на дорожке остановился. Стоит и смотрит, как Колька Маленький шагает по гладиолусам. Подозвал испуганных ребятишек и велел:
- А ну, дежурных сюда!
Примчались дежурные. За ними воспитательница в белых кудрях-барашках, Клавдия Максимовна, бежит, переваливается, даже запыхалась от бега.
- Ах, какой мальчишка! Вы видите, Пал Ваныч, никакого сладу с ним нет. Никакой дисциплины…
А Колька Маленький стоит ногами на растоптанных цветах.
Вечером самое хорошее место - на веранде: и ветерок с моря обдувает, и цветы густо пахнут. Только комаров много. Это они на свет летят. Сидят ребята - и хлоп-хлоп себя то по шее, то по лопатке, то по голым ногам веточкой обмахивают. Только Колька Маленький не хлопает себя ладошкой, и веточки у него нет никакой. Хоть все комары в него вопьются - не заметит. До комариных ли тут укусов! На веранде полным-полно народу: и ребята, и воспитательницы обе, и уборщица тётя Маша с испуганным лицом, и завхоз, молодой толстый мужчина, на барьере пристроился, чтоб видней было. А смотреть-то на что? Смотрят все на Кольку Маленького. Он стоит посреди веранды, потому что сегодня обсуждают его недостойное поведение.
Павел Иванович, строгий и торжественный, словно на праздник собрался. На нём не белый костюм, как днём, а вечерний - тёмный. Говорит Павел Иванович тихо, так, словно ручеёк журчит. Говорит всё правильно. Что вот страна заботится о детях, всё им дала: и эту дачу у самого синего моря, и сад чудесный.
На веранде тихо-тихо. Только мерно шлёпает море. Сидят притихшие ребята, слушают. Разве не правда это? Правда. И дача-дворец у моря - правда, и сказочный сад. Ничего не жалеет для них родная страна. Утром, когда они ещё спят в своих прохладных спальнях, задёрнутых парусами-шторами, она спешит на работу. Она стоит у жаркой печи, чтобы к утру на завтрак у них был свежий хлеб. Она склоняется у стрекочущих машин - шьёт для них платья и обувь. Вытирая промасленные усталые руки, она озабоченно думает: "Ну, что ещё надо сделать ребятам?" Ей нелегко - ведь она одна заменила им отца и мать.
- …даже павлины, - журчит между тем Павел Иванович. - Но есть такие неблагодарные, - грозно повышает он голос, - которые не ценят. Готовы набезобразничать, поломать, цветы вытоптать. Вот полюбуйтесь, он стоит перед вами.
Стоит Колька Маленький посреди веранды. А тень от стриженой Колькиной головы покаянно лежит на полу. Покачнёт ветерок лампочку под потолком, где комарня крутится, и тень то скрючится, то подползёт к самым ботинкам Павла Ивановича.
- Вот и обсудите, хорошо ли это цветы топтать, красоту нашу портить.
Конечно, нехорошо портить красоту. И все знают, что нехорошо. И сам Колька Маленький знает.
Но ведь он не ломал, он не хотел ничего дурного. И то, что сказал сейчас про него Павел Иванович, несправедливо, как несправедливо многое в этом таком красивом, таком хорошем доме.
Низко опустил Колька стриженую голову с красными оттопыренными ушами, потупил глаза. Ни на кого не смотрит. Не видит Колька, как в углу молодая воспитательница Мила Александровна, волнуясь, мнёт в руках концы газовой косыночки и щёки у неё горят, как Колькины уши. И что-то хочет сказать Мила Александровна, поднимается, потом опять опускается на стул, бормочет:
- Ах, ну что же это! Нельзя так!
Ни на кого не смотрит Колька Маленький. Зато слышит он всё. Вот Лидка Самохина слово взяла:
- Недостойный это поступок! Колька ещё ниже опускает голову.
- О нас заботятся все, и Пал Иваныч, и мы должны, должны… - Что должны, Лидка забыла.
- …быть благодарными и слушаться, - подсказывает потихоньку из-за ребячьих спин, высунув свои кудряшки, Клавдия Максимовна.
- …быть благодарными и слушаться, - повторяет Лидка.
- Правильное выступление! - говорит Павел Иванович. - Я рад, что вы сами осудили недостойный поступок. И мы напишем письмо в тот детский дом, где воспитывался Кашуков, и расскажем о его поведении.
Ребята помалкивают. И только один кто-то, кажется, Ловач, кричит:
- Верно! Напишем!
И снова тихо. Слышно даже, как стукаются об лампочку бабочки и шлёпаются на пол с обожжёнными крыльями. И вдруг раздаётся ещё голос, тоже одинокий:
- Неправильно! Несправедливо!
Это Колька Большой. Но он не мастер говорить, крикнул - и в кусты. А что этот крик - пустое дело!
- Всё, - говорит Павел Иванович, - наше собрание окончено.
И все расходятся.
В спальне сегодня никого из старших. Дежурная воспитательница Мила Александровна, которая должна прийти и проверить, как легли ребята, не пришла. Она в кабинете у Павла Ивановича.
Никто не спит, даже не ложится. Жужжат, спорят. И девочки тут же. В спальню к мальчикам не входят, в дверях толпятся.
- Разве он нарочно?
- И не хулиган он!
- А Лидка-то, Лидка заюлила. Я уж её за платье дёргаю: "Чего вылезла!"
Лидка стоит, под взглядами ребят потупилась. Прячет за спину свои руки в бородавках, помалкивает. Вдруг из коридора кто-то как поднапёр.
- Ой, чего толкаетесь! - кричат девочки. - Это ты, жирный?
В дверях Ловач. Пока тут все кричат да спорят, он небось в столовой опять столы обнюхал. Сегодня почти никто и не ужинал. Компот в стаканах - пей не хочу. Теперь явился. Вошёл, расталкивая девочек:
- А ну, брысь! - и двинул плечом. Привык, что с ним боятся связываться, с таким здоровым.
Но сегодня на ребят нашло. Распалились, кричат. А Ловач, что - Ловач. Сгрудились, напирают. Вон их сколько. Ловач заюлил не хуже Лидки Самохиной. Сгорбил свои жирные плечи, вроде меньше ростом стал. Боком, боком - пробрался к своей постели и сел там в углу, смирный.
А ребята не унимаются, бушуют. Кажется, приди сюда сам Павел Иванович - не отступят.
- Не виноват Колька Маленький!
- Да и не за цветы "го вовсе ругали. Думает, мы не понимаем за что! Мы прекрасно понимаем!
- "Понимаем"! А сами языки на сучки повесили, - укоряет Колька Большой.
- Попробуй скажи! - говорит один из мальчишек.
- Эх, вы! "Скажи, скажи"! - бормочет Колька Большой зло.
Он вдруг вскакивает с кровати, стаскивает свою постель и, волоча по полу одеяло, тащит всё в комнату, сваливает на кровать, где сидит, обхватив руками коленки, Колька Маленький. Отодвинув его, Колька Большой с этой кровати тоже стаскивает постель и несёт на веранду. Стелит Колькину постель рядом с Ловачом и подносит к самым глазам оторопевшего Ловача кулак:
- Вот это видал? А не видал - погляди. Тут его место! Ясно?
Не слушая Кольку Маленького, который бормочет: "Ну зачем ты! Ну чего ты!", Колька Большой подталкивает его за плечи на веранду.
- Вот здесь ложись и спи!
VI
Вечером на веранде хорошо слышно, как волны шлёпают внизу. Колька Маленький вечерами не спит долго. Лежит, заложив под голову руки, и старается представить себе, как сейчас там, в Крестинке…
"Письмо из Крыма! - кричит дежурный. - Ребята, письмо! От Кольки!"
"Чур, мне марку", - заявляет Валерка Вакушин.
"Да подожди ты с маркой!"
"Ну, как там курортник? Поправляется?"
"А это и не от него, - недоуменно говорит Маша Тихонова, разорвав конверт. - Ой, ребята!.."
Колька Маленький проводит ладонью по сухим глазам. Он больше не плачет. Сколько дней уже нет ему писем из Крестники. Ни одного. Рассердился Сергей Петрович. А он бывает, Сергей Петрович, сердитым. И тогда только держись! И кричит, и ругает. На Зинку Канакину он даже ногами топал за то, что ленивая Зинка сестрёнку свою запустила. Это у них там, в доме, у старших ребят маленькие подшефные есть - у кого братишка, у кого сестрёнка. За ними присматривают, и учиться помогают, и так вообще. Маленькому трудно без матери. Разве воспитательнице за всеми усмотреть? Поссорится или подерётся и плакать будет. А Зинка свою сестрёнку совсем запустила. Один раз хватились, а у той девчонки в волосах чёрт знает что. Зинка и не чесала её вовсе, и вообще внимания на неё не обращала. Ох и кричал на неё Сергей Петрович! А один раз как он Алика Ланового!.. Это ещё вначале, когда Алька к ним только пришёл. У Альки и мать есть, да не могла с ним справиться, вот он и очутился в детдоме. Сначала ходил руки в карманы и щурился: я, мол, только свистну - мать прискачет и заберёт. Так вот, Алька одной девочке ругательство сказал. Сергей Петрович услыхал, стал кричать на него, а Алька стоит улыбается. Так Сергей Петрович как стукнул его! У него только одна рука, у Сергея Петровича, но крепкая рука. Алька захныкал, заревел. Все думали, он матери напишет, чтобы прискакала и забрала его. Но он не написал. Так и живёт у них в доме. И не ругается. При мальчишках, может, когда потихоньку и скажет, а при девочках - никогда.
А теперь рассердился, наверно, Сергей Петрович на Кольку: "Что же это Николай наш дом позорит!" Он горячий, Сергей Петрович. Однажды зашёл у ребят разговор про недостатки, у кого какие недостатки имеются. И Сергей Петрович тут сидел. Вишню перебирали на варенье - прошлый год у них вишни ужас сколько было; говорят, что бывает такое - вишнёвый год. Так вот, у них вишни перебирали тогда - и ребята, и воспитатели, и Сергей Петрович своей одной рукой. Он, конечно, отставал от ребят.
Заговорили про недостатки. Каждый про свои. Сенька Чухин про силу воли - она у него слабовата. Аня Брыкина говорит - трусиха. До Сергея Петровича очередь дошла, ребята хотели его пропустить, потому что какие у него недостатки, а он сказал:
"Нет, что же, у меня, ребята, тоже есть. Я вот вспыльчивый. Жалею об этом и борюсь с собой".
После полдника, когда раздают письма, Колька Маленький подходит к Клавдии Максимовне. В последние дни всё больше она дежурит. Раньше спрашивал: "А мне?" А теперь не спрашивает. Просто стоит и смотрит, как ребята берут конверты.
И Колька Большой тут же стоит. Ему неоткуда ждать писем. Отец, наверно, и не знает, где он теперь, Колька. И хоть не очень они дружно жили с отцом, а всё же теплится где-то: а вдруг придёт письмишко! А ещё он из-за Кольки Маленького сюда приходит. И каждый раз говорит ему:
- Напишут! Вот увидишь, напишут!
И так он уверенно говорил это, так ему хотелось, чтобы написал Сергей Петрович Кольке письмо, что он себе это ясно-ясно представлял: сидит там, в том Колькином доме крестинском, за столом высокий человек, похожий на стрельца из тира. Сидит и пишет своей одной рукой Кольке письмо. А чтобы лист не двигался, кладёт на него тяжёлый пресс.
Всё чаще в последнее время Колька Большой думает о том, о чём прежде никогда не задумывался: о жизни, о людях, о себе. Он, Колька, живущий в этом сказочном доме у самого синего моря, он, как Иван-царевич, стоит на развилке дорог: направо пойдёшь, сказано в сказке, сам сыт будешь, да конь голоден, далеко не уедешь. Налево - путь далёк лежит. Конь сытый бежит, да сам-то как?
Чего ему надо, Кольке? Тянуть и хватать всё, как Ловач? Нет. Пусть путь далёк лежит. Он тоже хочет по справедливости, как говорит Колька Маленький. Только есть ли она на свете, справедливость?
Колька Большой выскользнул потихоньку из детдома. На улицах ни души. В такую жару все или в море сидят, или в парке у самой воды. И в тире пусто. Колька уже несколько дней сюда не заглядывал и на рынке не был. Человек со шрамом сидел на своей табуретке, перебирая патроны. Когда Колька вошёл, он кивнул ему, как знакомому, и, положив ружьё, насыпал горстку патронов. Это неважно, что у Кольки сейчас с собой нет денег. Колька знает: он поверит.
"Стреляй, - скажет, - потом принесёшь". Он ведь не знает, откуда у Кольки деньги: толкучий рынок далеко отсюда. Приятно стоять здесь, под низкими сводами, прислонившись к прохладной стене, и вдыхать запах пороха. И прохладное отполированное ложе приятно чувствовать под рукой. И горстка патронов на прилавке. И человек со шрамом дружелюбно смотрит на Кольку своим единственным глазом. Он ничего не знает и никогда не узнает. Колька отодвинул ружьё, покачал головой и вышел из тира. После прохлады тира жара особенно ощутима. Кажется, улица раскалилась добела. Никого. Только мороженщица катит пустую, без мороженого, тележку, в белом халате бежит через дорогу в галантерейный магазин молоденькая медсестра, да, стараясь выбирать тень, медленно шагает почтальон, тот самый, что носит в детдом письма. Колька бросился по улице и догнал его.
- Дяденька, - сказал он, - а дяденька, а нам, в детский дом, Кашукову, нету писем?
- Кашукову? Какому Кашукову? - недовольно сказал почтальон. Ему совсем не хотелось стоять посреди раскалённой улицы и искать письмо в своей тяжёлой сумке. - Ах, ты из детдома! Ну, я ведь вам после обеда ношу. Тогда и получишь.
- Это не мне! - сказал Колька. - Это Кольке Маленькому. Такой стриженый, знаете его?
- Стриженый! Все вы там стриженые!
- Он очень ждёт.
- Кашукову нету сегодня, - сказал почтальон. - Чего ж ему ждать? И так чуть ли не каждый день ему письма таскаю.
- Как - таскаю? - рванулся Колька.
Но почтальон, не отвечая, уже зашагал дальше. Колька побежал в детдом. Открыто в калитку не пошёл - перемахнул через забор со стороны пустыря. Шуганул дремавшего в тени павлина. Кинулся искать дежурную воспитательницу. Время было обеденное. Ребята уже шумели в столовой. Но воспитательницы там не было. Колька сунулся на кухню - одна повариха хлопочет у плиты. Ничего не поймёшь - где может быть в такое время воспитательница и кто сегодня дежурит? Пробегая по коридору, услышал из кастелянской, где на полках бельё и разные вещи, завхоз кому-то выговаривает:
- Ещё за вами три полотенца и наволочка.
Пробежал бы Колька дальше - какое ему дело до полотенец и наволочек, да в ответ:
- Поищите получше и найдёте. Куда же я, по-вашему, их дела? В чемодан, что ли, спрятала? - Это Милы Александровны голос. Обиженный. Того и гляди, заплачет.
А завхоз своё:
- Я этого не могу знать. И искать мне некогда. А вам расчёт, сами говорите, срочно.
- Ах ты боже мой, ну вычтите из моей зарплаты! - Мила Александровна распахнула двери кастелянской, чуть не стукнув Кольку по лбу. Хотела что-то сказать, но Колька перебил её. Стал, загородив дорогу, в узком коридорчике.
- А Кашукову письма были? - спросил и посмотрел прямо в лицо воспитательнице.
- Какие письма? - не поняла Мила Александровна, но выяснять не стала. Сказала досадливо и устало: - Ничего я не знаю. И вообще я тут больше не работаю.
- Как - не работаете? - удивился Колька.
Но Мила Александровна только рукой махнула - не могла же она рассказывать мальчишке, что несколько дней назад она высказала Павлу Ивановичу всё, что думала о нём.
"Этот мальчик - разве он виноват в том, в чём вы его обвинили? - говорила она тогда, взволнованная собранием, на котором обсуждали Кольку Маленького. - И вообще, у нас тут действительно такое делается, а вы… "Дача… Павлины"! Пустые слова".
"Вы… вы сами, как павлин", - чуть не вырвалось у неё, когда она взглянула на чёрный отглаженный костюм и спокойно-важное лицо, на котором под стёклами в модной пластмассовой оправе зло поблёскивали маленькие глаза. Мила Александровна спохватилась и закончила неожиданно: "Вы несправедливы!" - словно любимое словечко Кольки Маленького перешло к ней.
Павел Иванович сказал со скорбным вздохом:
"Очень жаль, но вместе мы работать не можем. Кто-то должен уйти - или я, или вы".
И вот уходила она.
Колька Большой, стрельнув у девочек бумаги и устроившись в углу сада на скамейке, старательно писал на листке человеку, которого он никогда не видел, но которому крепко верил. Он старался писать аккуратно и без ошибок, но буквы ползли какая куда, да и ошибок он насажал полно. Он писал: "Здравствуйте, Сергей Петрович! Не верьте им. Они всё врут. И Колька ваш хороший. А писем, которые вы пишете, он не получает. Они куда-то деваются. Приезжайте, Сергей Петрович, и заберите его". Ему очень хотелось добавить ещё "и меня", но он не стал писать этого. Засунул листок в конверт и написал адрес: "Крестинка, детский дом, заведующему Сергею Петровичу".