Но и на каток Сеня не мог пойти. Он и так едва управлялся. Хорошо ещё, что контрольную по арифметике написал неплохо - не зря до часу ночи сидел. И по ботанике получил четвёрку. Ботанику Сеня не любил и считал её пустым делом. Но он подумал, что Дмитрий Петрович, наверно, порадовался бы и сказал: "Так! Так продолжать!", как говорил во время съёмок, если бывал доволен.
К удивлению Сени, девчонки в школе уже знали, что сцена у скалы отснята окончательно. Это, конечно, сообщила Лидка Ранжилова.
Оказалось, что и в самом деле в павильоне уже сняли со стены картину со скалой, и она, свёрнутая трубкой, лежала у стены. Сеня очень обрадовался, потому что ему осточертело повторять про цветок и жеребёнка Буяна.
Сидя на стуле, он даже не очень хмурился, когда Аглая Борисовна, по обыкновению, начала мазать ему лицо.
- Сейчас несколько кадров с Катей, - сказал Дмитрий Петрович.
Был он сегодня какой-то весёлый: наверно, ему и вправду понравилась отснятая сцена возле скалы. Он шутил с Игорем и с рабочими, передвигавшими аппараты, а Сене сказал:
- Отдыхай пока.
Но Сеня не пошёл отдыхать во двор, куда артисты иногда выходили в перерыве подышать воздухом. Ему не хотелось уходить из студии. Так уж получалось, когда Дмитрий Петрович хмурился, все тоже хмурились и ходили мрачные - и оператор Игорь, и осветители, и рабочие, - а когда Дмитрий Петрович улыбался, щуря под очками светлые узенькие глаза, всем сразу становилось радостно. Потому что хорошее настроение режиссёра означало, что работа идёт хорошо и фильм получается. И Сеня, которому тоже передалось общее настроение, пристроился в сторонке и стал смотреть, как снимают Лидку - Катю. Катю снимали в комнате, устроенной в другом углу павильона. Сцена была коротенькой и простой. Катя гладила себе белый фартук к школьному вечеру и напевала песенку. Лидка гладила хорошо, но пела плохо и даже сфальшивила. Но Дмитрий Петрович не обратил на это внимания, потому что потом за Катю должна была спеть настоящая певица, а Лидка только разевала рот. Это у неё получалось. Съёмку закончили. Дмитрий Петрович позвал Сеню.
- Сейчас займёмся с тобой. Готовьте сцену: Костя на коне! - крикнул он своему помощнику и осветителям. - Так вот, - обратился он к Сене. - Заболел телёнок, за которым ухаживает Катя, и Костя на своём Буяне мчится в соседнее село за ветеринарным врачом. Сцена на коне!
- На коне? - Сеня даже вспыхнул от радости. Значит, ему предстоит учиться ездить верхом.
Он даже испугался немного, потому что ни разу в жизни не садился на лошадь. Но он научится, непременно научится. Он будет стараться.
- Ну, - сказал Дмитрий Петрович каким-то скучным голосом, глядя не на Сеню, а куда-то в сторону, - конь, на котором тебе придётся сниматься, не совсем обыкновенный. Он… как бы тебе сказать… Но, впрочем, для работы это не суть важно.
Сеня не успел ничего понять. Машинально глянул он в ту сторону, куда смотрел Дмитрий Петрович, и замер.
На середину комнаты под юпитеры рабочие тащили деревянную кобылу, похожую на игрушечную лошадку, только огромного размера. Спереди у кобылы всё было как всамделишное: глазастая морда с чёрными ноздрями и длинная грива; широкая, крепкая грудь. Но тут лошадь кончалась. Спереди этого видно не было. Но когда Сеня взглянул сбоку, то ему сразу вспомнился конь барона Мюнхаузена, у которого турки отхватили воротами заднюю половину. С одной только разницей: у мюнхаузенского коня были, по крайней мере, передние ноги, а у этого вместо ног стояли грубые, наскоро сколоченные тумбы. Вот это чудовище и имел в виду Дмитрий Петрович, когда говорил, что конь, на котором Сене придётся сниматься, не совсем обыкновенный…
Где-то, как говорили здесь, в студии, "на натуре", то есть за городом, по настоящему полю на настоящем коне скакал цирковой артист-наездник. Он ловко брал на своём коне препятствия, летел через ветхий мостик, перепрыгивал через рвы. И Игорь с Дмитрием Петровичем ездили снимать его, только издали. А Сеня в студии усаживался на это безногое чудовище, выкрашенное в ту же масть, что и настоящая лошадь циркового наездника. Сеню снимали крупным планом - зрителю потом хорошо было видно его лицо.
- Ниже, ниже голову, к гриве! - командовал Дмитрий Петрович. - Да не сиди ты, как в кресле! Ты на коне! На коне! Ты скачешь рысью! Ты летишь галопом! Подпрыгивай! Подпрыгивай! - И Сеня трясся на пегом чудовище под ослепительным светом юпитеров.
…Ребята в классе всё больше убеждались, что Сеня Бармушкин, став киноартистом, заважничал. Когда его спрашивали про съёмки, он отворачивался и молчал как рыба. Или просто убегал. Стал какой-то нервный. Если ребята, собираясь, начинали смеяться, Сеня вздрагивал и испуганно поглядывал в их сторону.
"А что, если Лидка Ранжилова разболтала про эту деревянную кобылу?" - проносилось у него в голове.
Съёмки шли почти каждый день. Сам Сеня иногда бывал свободен, но Дмитрий Петрович, Игорь и все остальные работали с утра и до вечера… Дмитрий Петрович даже похудел. Не улыбался, а щурился из-под очков, заставляя рабочих и осветителей перетаскивать с места на место декорации и юпитеры. И всё говорил Игорю: "Не то. Нет, не то!" - и в голосе его слышалась досада. Артистами он тоже был недоволен. Даже Лидку Ранжилову останавливал сто раз.
- Проще! Проще! Ты не декламируй, а говори по-человечески!
Но говорить по-человечески было для Лидки, по-видимому, самым трудным.
- Ах, Костя, я не знала, какой ты! - восклицала она, подвывая.
Дмитрий Петрович махал рукой и кричал:
- Выключить!
Юпитеры гасли. Дмитрий Петрович лез за папиросой и говорил таким спокойным голосом, что всем становилось не по себе:
- Итак… начнём сначала.
Сеня подходил к Лидке. Игорь снова носился со своим аппаратом, выбирая лучший ракурс. Рабочие и осветители не ворчали, что Дмитрий Петрович заставляет их снова и снова передвигать декорации. Задерживались допоздна.
Даже Аглая Борисовна, кончив гримировать актёров, не уходила домой. И, когда Дмитрий Петрович однажды сказал ей: "Что ж вам тут мучиться! Да и дома вас ждут, наверно", ответила: "Ничего, посижу. А вдруг что нужно".
Утром Сеня с огромным трудом заставлял себя подняться с постели, потому что, вернувшись вечером из киностудии, засиживался за уроками. Так иногда хотелось всё бросить, но он представлял себе бледное, с красными веками лицо Дмитрия Петровича и его укоризненный взгляд из-под очков: "Как же это ты, брат? Сам понимаешь, наше дело такое. Держись!"
Однажды к концу дня, когда уже отсняли Лидку и одного толстого артиста с бородой, игравшего врача, Дмитрий Петрович подозвал Сеню и спросил:
- Тебя когда-нибудь обижали?
- Обижали? - Сеня пожал плечами.
- Ну представь себе… тебя обидел, обидел твой лучший друг.
Сеня честно пытался представить. Сперва он задумался: кто же его лучший друг? Гошка Комаровский, который учится с Сеней в одном классе, или Генка Пухов из их дома? Пожалуй, всё-таки Генка. Гошка хоть и весёлый парень, но не так уж Сеня с ним дружит. А Генка, толстогубый, неповоротливый Генка - кого он может обидеть? Просто смешно.
Костя был одинок в своём горе. Он стоял и плакал на пустынной улице посёлка… А Сеня стоял посреди студии под огнём юпитеров и никак не мог заплакать, хотя ему было не менее тяжело, чем тому Косте. Он, наверно, совсем бездарный и совсем не годится в артисты. Дмитрий Петрович ошибся, выбрав его, а не кого-нибудь другого. Будь на месте Сени талантливый артист, Дмитрий Петрович, наверно, не мучился бы так. Он уже выкурил всю пачку папирос. Сто раз по его команде вспыхивали и снова гасли юпитеры. А Сеня, вконец измученный, по-прежнему стоял посреди студии. Он уже не думал об этом Косте и его горе. Он думал о себе, о том, что у него в жизни всё так плохо, так неудачно получается. Вот учил он, учил всё время географию, но его не спрашивали. А когда он один раз, вернувшись поздно из студии, не выучил - просто сил не было, завалился спать, - его, как назло, вызвали, и учительница ругала его и сказала, что это, наверно, успехи в кино вскружили ему голову и он катится по наклонной плоскости. И мама, которая недавно всем знакомым рассказывала, как Сеня снимается в кино и какая у него почти что самая главная роль, теперь кричала: "Думаешь, артистом стал, так и учиться не надо! Моду завёл - по ночам домой являться".
Это, конечно, было несправедливо и очень обидно. Сеня вдруг почувствовал, как у него перехватило горло и на глаза навернулись слёзы. Он вытер глаза рукавом рубахи и даже не обратил внимания на то, что в зале снова вспыхнули юпитеры и Дмитрий Петрович сказал:
- Так!
Они вместе вышли из студии на резкий морозный воздух. Несмотря на поздний час, они не сели в троллейбус, а пошли пешком. Сене уже совсем не хотелось спать. Они с Дмитрием Петровичем шли молча или перебрасывались словами о каких-то пустяках. Дошли до метро. Прощаясь, Дмитрий Петрович протянул Сене руку и вдруг тяжело положил ему обе руки на плечи и ласково сказал:
- …Наше дело такое. В каждое слово нужно вложить сердце! В искусстве без сердца нельзя!.. Наше дело такое, - повторил он не то грустно, не то гордо.
Потом ещё что-то доснимали. Дмитрий Петрович и Игорь просматривали плёнку, спорили. Сенино присутствие уже было не нужно, но он по-прежнему приезжал в студию. Здесь было пусто. Убрали декорации Катиного домика, картина со скалой, свёрнутая трубкой, лежала сбоку у стены. Унесли куда-то мюнхаузенского коня. Наверно, он уже сослужил свою службу и больше никому никогда не понадобится. Даже головастые юпитеры перетащили в соседний павильон, где шли съёмки другой группы. В пустой студии стучали плотники, разбирая последние щиты. Только Аглая Борисовна сидела на своём месте с неизменной папиросой в руке, но гримировала она теперь не Сеню и Лидку, а каких-то других, незнакомых артистов, забегавших к ней из соседних павильонов.
Ребята в школе теперь уже реже интересовались съёмками. И если и расспрашивали, то не Сеню, а Лидку.
Лидка и сообщила всем, что фильм готов и режиссёр обещал показать его в школе.
В этот день в вестибюле совет дружины повесил большой плакат, извещавший о том, что в актовом зале после уроков будет демонстрироваться новый кинофильм.
Сеня вместе с ребятами сидел в набитом битком зале. Долго не могли как следует занавесить окна, чтобы было темно, и старшеклассники взбирались на подоконники и, смеясь и поддерживая друг друга, натягивали поплотней занавеси. Но вот в зале погас свет. Кто-то захлопал в ладоши. По залу пробежал шумок. Наконец всё стихло. Появилась надпись: "Первый дождь". И крупные капли расплылись кругами по лужам. Сеня сидел с ребятами и смотрел на экран. И, хотя он знал, что должно произойти, что скажет Катя, как поступит Костя, он смотрел фильм как что-то новое, незнакомое. Вот замелькали на экране первые кадры. Улицы села, снятые за городом, ребята, бегущие в школу. Вот появилась среди подружек Катя с длинными косами и портфелем в руках. А вот и Костя догнал её и они пошли рядом, отстав от других ребят.
Глядя на экран, Сеня совсем не помнил о том, что он сам снимался в роли Кости. Это был не Сеня, а какой-то другой мальчик. И теперь, когда Сеня смотрел фильм, ему нравился этот простоватый, прямодушный и отважный паренёк. И верилось, что он и в самом деле может залезть на вершину скалы за цветком. Никто из зрителей даже и не подозревал, что это не настоящая скала, а нарисованная на холсте вместе с деревцами и облаками. И даже Сеня теперь не помнил об этом. А когда Костя на своём Буяне поскакал за врачом, все хотели, чтобы он вовремя успел доскакать и чтобы доктор согласился лечить Катиного телёнка, потому что это был не ветеринарный врач, а обыкновенный человеческий доктор и он совсем не обязан был идти в соседнюю деревню лечить телёнка.
Мелькнул кадр - взволнованное лицо мальчика с веснушками - крупным планом. Его лохматая голова, низко склонённая над гривой. А за ним второй кадр - всадник, ловко скачущий на небольшом пегом коньке. И, конечно, никто из зрителей не догадался, что это снимались два человека: ученик их школы Сеня Бармушкин и артист цирка - знаменитый наездник. Все видели одного только паренька Костю и в этот момент все они хотели, чтобы он поскорей доскакал до врача. И даже Сеня не помнил, как он трясся в студии на деревянном мюнхаузенском коне. Он тоже видел перед собой Костю и желал ему удачи.
Когда в зале зажёгся свет, Сеня ещё некоторое время продолжал смотреть на экран. Он не слышал, как Гошка Комаровский что-то кричал ему, а Рита Америцкая пыталась о чём-то спросить. В эту минуту он вдруг как-то осознал, что теперь всё кончилось - и съёмки, и студия, и волнения. Не то чтобы ему нравилось сниматься или он хотел стать киноартистом. Нет, он вовсе не думал об этом. Но ему было очень жаль чего-то, так внезапно вошедшего в его жизнь и так же внезапно кончившегося.
Дмитрий Петрович с усталым, но улыбающимся лицом стоял, окружённый ребятами. Сеня протиснулся поближе. Ему хотелось сказать режиссёру что-нибудь хорошее, но он не знал, что сказать.
И вдруг у него само собой вырвалось:
- Дмитрий Петрович, а я сдюжил!
Дмитрий Петрович не понял, потому что, наверно, уже позабыл тот разговор в студии, когда они только начинали сниматься. А может быть, он просто не расслышал, потому что ребята со всех сторон тормошили его, спрашивали, не нужны ли ему ещё артисты и будет ли он снимать какой-нибудь новый фильм.
Насчёт артистов Дмитрий Петрович ничего не ответил, а про фильм сказал:
- Буду! Называется он "У каждого - своя дорога". - Сказал и посмотрел куда-то вдаль, через головы ребят.
Наверно, задумался об этом новом фильме.
Гипнотизёр
Генка зашел за Колей Нестеровым, просто так - прогуляться по улице ввиду наступления весны. Коля сам отворил дверь, но не успел Генка поздороваться, как Николай схватил его за руку и, не говоря ни слова, прямо в пальто потащил в комнату. Там он усадил Генку на диван, а сам отошёл, поднял вверх руки и стал медленно водить ими по воздуху, как-то странно вытаращив глаза. Генка съёжился в углу на диване - уж очень белый чехол, а он в пальто, и галоши на ногах грязные, а тут ещё Колька пальцы растопырил и глаза выпучил, как лягушка.
Генка не любил беспорядков. Он сердито выпятил толстые губы:
- Ты… ты это зачем?
Коля ничего не ответил и продолжал свои упражнения.
- Ты что, с ума сошёл? - не выдержал Генка и вскочил с дивана.
Коля схватил его за плечи:
- Сиди спокойно! Я тебя гипнотизирую!
Генка сказал, чтобы Колька перестал дурачиться, но тот вместо ответа достал из своего стола большую растрёпанную книгу.
- А ты это видал?
Генка таких книг не видал: на ней со старинной буквой "ять" и твёрдыми знаками было написано вверху маленькими буквами: "Докторъ Тартэ". А посредине - большими: "Гипнотические сеансы".
- Вот, - сказал Колька. - Это мне одна тётенька дала, когда мы макулатуру собирали. Тут конца не хватает и в середине вырвано. Но это ничего. Книга - во!
- Про шпионов? Или фантастика? - спросил Генка.
- Да какие там шпионы! - отмахнулся Колька. - И никакой фантастики. Наука!
Генка не очень любил научные книги. Школьные учебники и те надоели за год. Генка разрисовал все обложки разными рожами. Мама говорит - в руки взять страшно. Гена хотел поторопить Николая, чтобы тот одевался. Но Колька не дал приятелю открыть рта. Посмотрел на Генку прищурясь и спросил:
- Ты можешь распоряжаться чужой волей, как своей, и властвовать над людьми?
Генка немного подумал. Случалось иногда, что он распоряжался сестрёнкой Лёлькой. Скажет: "Ну-ка, подай мяч - вон под скамейку закатился". Или: "Сбегай домой, вынеси хлеба с повидлом". И Лёлька вынесет. Но не всегда. Бывает, что Лёлька заупрямится. Тогда Генка щёлкал её потихоньку. Но Лёлька всё равно жаловалась маме.
Нет, наверно, он не умеет распоряжаться чужой волей. Генка покачал головой.
- А я вот умею, - сказал Колька. - Я этого доктора Тартэ проработал, и теперь… Не веришь? Хочешь, я тебя усыплю?
Генка пожал плечами, свистнул носом, но согласился. Коля снова усадил его на диван. Опять выпучил глаза, замахал руками и зашептал:
- Спи! Спи! Спи!
Но Генка не спал, а только здорово вспотел, потому что сидел всё время в пальто.
- Нет, - сказал он наконец, расстёгивая пальто, - видно, ты ещё слабовато проработал этого… как его… Тартэ.
- Не в этом дело, - возразил Коля. - Я теперь понимаю, почему ты не засыпаешь. Всё дело в том, что ты - волевая натура. Такие люди (они, к счастью, встречаются редко) не поддаются внушению и сами способны гипнотизировать. Об этом у доктора Тартэ тоже написано в книге.
Генке очень понравилось, что Коля назвал его волевой натурой. По правде говоря, он никогда и не подозревал, что из него может получиться гипнотизёр. Он вообще не знал, сильная у него воля или нет. Папа, например, утверждал категорически, что человек с сильной волей обязательно должен вставать рано утром, делать зарядку, каждый день чистить зубы и готовить все домашние задания. Он столько раз говорил об этом, что Генка готов был признать себя слабовольным, лишь бы от него отвязались. Но оказывается, что всё это ерунда.
- Да, - говорил Коля, одобрительно поглядывая на приятеля, - из тебя выйдет толк. Поверь моему опыту.
Генка поверил.
Они решили, что Коля поучит приятеля немного, а потом они вместе будут всех гипнотизировать.
- Давай теперь ещё на ком-нибудь попробуем, - предложил Николай.
Из кухни доносился голос Колиной соседки, которая отчитывала своего сына, первоклассника, за то, что он съел полбанки вишнёвого варенья, вместо того чтобы съесть тарелку супу.
- Хорошо бы её усыпить, чтобы она не кричала так, - заметил Генка.
Но Коля сказал, что у их соседки такой характер, что её сам Тартэ не сумел бы усыпить.
- Давай лучше кого-нибудь другого.
Через открытую дверь они увидели Колину бабушку. Она сидела в кресле и латала Колькины физкультурные штаны, которые ему нечаянно порвал пёс Велик. Коля показал на бабушку глазами.