Зорко оставил раковину в руках у Лёна и ускакал вперед – резвый, как Тиви.
Давно уже ухнула над бастионом карронада (напугала ленивых туристов).
Лён догнал Зорко.
– Что-то Динки нет. Обычно она прибегает вскоре после выстрела.
– Ах, что-то Диночки долго нет! Ах, кажется, кто-то страдает! – пропел Зорко.
– Ах, кто-то заработает подзатыльник!
Зорко засмеялся и упрыгал в тень горбатой скалы.
Там он лег на плоский камень, хитро глянул на Лёна и что-то начал выводить на песке пальцем. Потом увлекся и больше не оглядывался.
Лён крадучись подошел. На песке было нацарапано:
L-Динка + Lён = Lю…
Зорко с тихим сопением выводил букву "б".
– Та-ак… – зловеще сказал Лён.
– Ой… – Зорко дернулся, но понял, что ему не удрать. Зажмурился, лег щекой на камень и жалобно выговорил:
– Это шутка. Такая ма-аленькая забавная шуточка… Я больше не буду.
– Конечно, не будешь, злорадно пообещал Лён. – Утопленники не шутят…
Он сгреб Зорко с камня и потащил на скалистый двухметровый выступ.
– Ай!.. Ой… – Зорко дурашливо махал руками и ногами. – Спасите! Меня хотят скормить акулам!
– Хотят, хотят… – Лён принес его на каменную кромку. – Есть у тебя последнее желание?
– Нет… Ой, есть! Пусть одна длинная очкастая девица каждый год в этот день приносит на берег цветочки. В память о невинно погибшем… Ай!..
Лён кинул его в зеленую прозрачную воду – под выступом было глубоко. В этой воде Зорко сразу превратился из облупленно-коричневого в бледно желтого. Забарахтался, пустил пузыри. И стал опускаться на дно.
Конечно же, он дурачился, Но Лён обмер от мгновенного страха. И сиганул с камня. В зеленой прозрачности он разглядел Зорко – руки и ноги у того двигались беспомощно, как водоросли. Лён ухватил Зорко под мышку левой рукой, а правой сделал несколько сильных гребков.
На поверхности Зорко забарахтался, засмеялся и вырвался. Вразмашку добрался до пляжа. Заплясал на песке:
– Испугался, что я правда потону, да?!
Лён сделал вид, что хочет догнать его. Зорко отбежал и бросил в Лёна пригоршней мелкой гальки. Потом растянулся на песке.
– Лежачего не бьют.
– Хитрый, – вздохнул Лён и упал рядом.
– Ага, я хитрый, – согласился Зорко. С непонятной грустинкой. – Думаешь, почему меня иногда звали Зорито?
– Ну почему… Уменьшительно от Зорко.
– Не-а! Не от Зорко, а от "Зорро". Есть такое кино – про благородного разбойника. Его прозвали Зорро. А по-испански это значит "Лиса".
– Я знаю, мы учили испанский в интернате. И кино я видел…
– Ну вот! Значит, должен понимать. "Зорро" – "Лиса", а "Зорито" – "Лисенок"…
Лён смотрел с сомнением.
– Не похож ты на лисенка.
Зорко уткнулся в песок острым подбородком. Левой пяткой почесал правую щиколотку.
– Это я снаружи не похож. А внутри я хитрый. Изворотливый…
– Кто? Ты?!
– Ага… Я лучше всех прятался в кустах, когда играли в горное восстание… И умел притворяться…
– Как притворяться? – насупленно спросил Лён.
– Ну… умел смеяться, когда хотелось плакать… – Зорко поглубже зарылся подбородком в песок. По нижнюю губу. Отдул песчинки.
"И часто так бывало?" – хотел спросить Лён, однако не решился. Зато возразил уверенно:
– И все-таки "зорито" – не "лисенок".
– Это почему? – капризно сказал Зорко.
– Во-первых, тогда надо было бы говорить раскатисто, с двумя "р" – "Зоррито"…
– Это писать надо с двумя, а говорить можно и так…
"Просто у тебя, у голубка, проскакивает йосский акцент, – усмехнулся про себя Лён. – Йоссы звук "р" всегда глотают…" И хотел спорить дальше:
– А во-вторых…
Но тут их позвал с бастиона старик Август…
Невидимка и звезды
Динка появилась только вечером – когда Зорко и Лён сидели на парапете и смотрели на заходящее солнце. Сегодня оно уходило в сизую дымку, и ярких красок не было.
Зорко и Лён раздвинулись, Динка села между ними. Оправила школьную юбочку, закачала ногами. Ноги снова были в мелких порезах и травинках – как в день знакомства.
– Ты что, по болотам гуляешь? – неловко спросил Лён. Потому что Динка заметила, как он разглядывает ее ноги.
– Конечно! Каждую пятницу, а то и чаще. Только там не совсем болота, а заросшие пуды с островками и кочками. На одном островке живет Ермилка.
– Кто?! – звонко удивился Зорко.
– Мальчик такой. Чуть поменьше тебя…
– А… как он там живет? Зачем?
– Живет и все…
– Беженец? – спросил Лён.
– Ну… можно сказать и так… У него мама и папа плыли на теплоходе "Константин", когда его захватили йосские десантники. Всех взяли в заложники. А когда морская пехота брала "Константин" на абордаж, многих заложников там постреляли…
– Йоссы не стреляют заложников, – сумрачно сказал Зорко.
– Там не разберешь, кто стрелял. Палили с двух сторон, а про пассажиров и не думали… Вот Ермилка и остался один. И ушел туда… Он никого не хочет видеть. Вернее, не хочет, чтобы е г о видели. Говорит, что одному жить лучше. С бабочками, стрекозами и лягушатами…
– А зимой? – поежился Лён.
– У него хижина, а в ней солома и сухие камыши. Он в них зарывается и спит до весны…
– Сочиняешь, – догадался Зорко.
– Ничуть не сочиняю!
– Но он же не медвежонок!
– Нет… Но и не обыкновенный мальчик. Он…
– А чем он питается, когда не спит? – недоверчиво перебил Лён.
– Иногда я ношу ему хлеб и молоко… Но он может совсем не есть. И неделю, и месяц, и хоть сколько. Просто ему нравится, что я прихожу и приношу гостинцы. И книжки… Мы познакомились в прошлом году, когда я там охотилась за тритонами для школьного террариума. Знаете, что такое террариум?
– Знаем! – Зорко стукнул босой пяткой о камень. – Ты скажи: он так и живет там целых два года? Ведь "Константин"-то штурмовали в позапрошлом году!
– Так и живет. Как Маугли. Только без волков…
– Но он же тогда был совсем маленький! Не мог он один, – опять не поверил Лён.
– Восемь лет ему было…
– Значит, сейчас он не младше меня, – придирчиво заметил Зорко.
– Ему и сейчас восемь лет.
– Лён, давай спихнем Враль-Динку вниз! Чтобы не пудрила нам извилины!
– Да правду я говорю! До чего бестолковые! Вы дослушайте до конца! Он не простой мальчик, а невидимка!
– Лён, ты ее с того бока, а я с этого…
– Ай! Дурни!.. Ну, честное же слово! Он стал таким, потому что… ну, это, наверно, как болезнь… Я же говорю, он не хотел, чтобы его кто-нибудь видел. Он перестал верить всем-всем людям, вот!.. И от всех скрылся, вот!.. А у невидимок время почти не движется. поэтому Ермилка не растет. Вернее, он растет, когда превращается в нормального, в видимого, но это бывает очень редко, на несколько минут. Он не хочет, чтобы про него знали. Только со мной подружился…
– Почему? – слегка ревниво спросил Лён.
– Ну… надо же с кем-то… Он же почти малыш, тоскливо совсем одному… Он все про себя рассказал. Признался, что по ночам иногда плачет. Это когда совсем темно, нет луны… Но вообще-то он веселый. Проказник…
Лён вдруг поверил. Почти. Зорко, видимо, тоже. Он спросил:
– А какие книжки этот Ермилка любит?
– Сказки про зверей… Он там организовал хор из дрессированных лягушат. Он рассказывает, что среди них есть говорящие…
– Врет, – уверенно сказал Зорко.
– Ну, может быть фантазирует… Вообще-то он иногда бывает вредный. Упрямый. Особенно когда приходится лечить его ссадины-царапины. Он ведь там то и дело обдирается о колючки, потому что бегает голышом. Думаете, я почему таскаю в сумке всякие медикаменты? Из-за этого обормота…
– Как же ты мажешь йодом его, невидимого? – усмехнулся Лён.
– Велю сделаться видимым. Ну, не полностью, этого он стесняется, а ту часть, которую надо лечить… Хуже, когда он болеет весь. У него то и дело кашель или мокрый нос. А недавно схватил простуду с температурой. Я принесла ему аспирин и колдрекс, а он за два дня не проглотил ни порошка, ни таблетки. Да еще кукарекает и дразнится…
– Значит, не очень больной, – рассудил Лён.
– Он меня вывел из себя! Так, что я ему даже всыпала!
– Как? – удивился Зорко.
– Очень просто. Сказала "иди сюда", взяла за локоть и дала такого шлепка, что его дрессированные лягушата расквакались на всю округу.
– Бедняга, – вздохнул Лён. – А почему он от тебя не спрятался?
– Посмел бы только! Он меня слушается…
– Слушается, а лекарства не пьет, – поддел Зорко.
– Потому что глупый…
– А как же ты не промахнулась при шлепке-то? – хихикнул Зорко. – Или ты велела ему сделать т о с а м о е м е с т о видимым?
Динка сказала, что это лишнее. Она и так знает, где у вредных мальчишек находится место, по которому учат уму-разуму. И кое-кто в этом сейчас убедится, если не перестанет ехидничать.
Зорко хихикнул опять:
– Я-то не невидимка.
– Тем более, – сурово отозвалась Динка. И опять запечалилась из-за Ермилки. – Ну его… бестолковый такой. Я реву от досады, а он меня дразнит: "Ты не Динка, ты Зинка. Не "Дож", а "Сле…"
– Невоспитанный ребенок, – голосом старинной классной дамы заявил Лён. – Ты должна быть с ним более строгой. А то неизвестно, кто из него вырастет… Ох, да он же не растет!
– Пока не растет. Не хочет… Он знаете что мне сказал, когда помирились? Уткнулся невидимым носом мне в колени и шепчет… нет, не скажу…
– Ну, Ди-инка! – взвыли Зорко и Лён. Зорко добавил: – Интересно же!
– Вам интересно, а я… Я потом скажу…
– Эй, дамы-кавалеры! – окликнул из сумерек старик Август. – Ужинать будете? Или мы с Румпелем и Тиви все поделим на троих!
Динка вскочила.
– Дедушка, мы идем!
Динка осталась ночевать.
Все долго не ложились. Маяк опять не горел. Это была пустая предосторожность: все равно за скалистым островком с крепостью переливался огнями и рекламами бессонный и шумный Льчевск – с моря его было видно за много миль. Но приказ есть приказ. Старику это было только на руку. Он снял с объектива на пушке парусиновый колпак.
– Дедушка, ты дашь нам посмотреть?
Старик Август дал. Смотрели подолгу. Ярусы звезд висели в черноте. Прямо задохнуться можно, какая она громадная, эта чернота и такое бесконечное в ней количество звездных миров. Среди звезд светились похожие на фосфорических медуз туманности. А разноцветные шарики планет похожи были на потерявшиеся елочные игрушки. Рядом с ними мерцали бусины спутников…
– Ну, молодые люди, пора и честь знать, – время от времени напоминал старик Август. – Мне надо работать.
"Молодые люди" говорили "ага" и опять с сопением оттирали от окуляра друг друга.
Наконец пустили к телескопу и деда. Он склонился над окулярной трубкой и спросил не отрываясь:
– Убедились, как грандиозно мироздание?
– Ага, – выдохнул Зорко.
– То-то, что "ага"… Надеюсь, поняли, какая мелкая капля в этой бесконечности наша Земля? И как мелочно то, чем люди на ней занимаются. Все их беды и заботы…
Лён подумал и возразил:
– Мелочны, если смотреть оттуда, из космоса. Тогда Земля – шарик и все заботы – пустяки. А если вплотную…
Зорко тоже возразил из темноты:
– Когда убивают отца и мать – это не мелочь, хоть откуда смотри…
– Милые мои… – Старик Август, видимо, смутился. – Я не о том… Вернее, как раз о том, как глупо и преступно убивать друг друга, когда все мы живем на одном крошечном шарике…
Лён приказал себе молчать. Зорко тоже молчал. Скорее всего без приказа. Может, боялся заплакать.
Динка сказала:
– А что сделать, чтобы не убивали? Дед, ты знаешь?
– Не знаю… Все зависит от людей. От того, чего они хотят и во что верят. Одни строят в своем сердце храм, другие военный штаб…
– А если обсерваторию? – поддела старика Динка.
– Обсерватория – тот же храм. Ближе к звездам – ближе к Богу. Сказано, что Бог есть любовь. Если в каждом будет Бог, штабы станут не нужны…
– Как любить того, кто убил отца? – тихо спросил Лён.
– Не знаю, – вздохнул старик Август. – Честно скажу, не знаю… Но кто-то же должен остановиться первый.
– А второй тогда остановится? – опять спросил Лён.
И старик Август снова сказал, что не знает.
А цикады трещали в старой крепости без умолку. Словно от самих звезд шел сухой стеклянный звон. А еще было слышно, как скребется в конуре косматый Румпель. Рядом с конурой, сунув голову под крыло, спал Тиви. Но он-то спал совсем бесшумно.
Сказка о месяце
Наутро они втроем искупались под скалами. Потом Динка сказала, что пора в школу. Лён решил проводить ее.
– Ничего, что с тобой пойдет такой оборванец?
– Кому какое дело!.. И, между прочим, выглядеть оборванцем сейчас даже модно.
Зорко сказал, что пойдет с ними. Но потом в секунду передумал – словно что-то вспомнил.
– Нет, я останусь… Раковины поищу…
А когда они ушли, тоже побежал через дамбу. Сам по себе…
Лён побродил по пестрым улицам, по шумному рынку. Проиграл две серебряные монетки жуликоватому парню, который дурил голову обступившим его людям – с помощью пластмассовых стаканчиков и шариков.
Лён отлично видел хитрости этого мошенника и мог бы легко обставить его. Но это вызвало бы подозрение. К тому же, у парня наверняка вертелись рядом дружки…
А монеток было не жаль. Денежный запас, который Лён получил в школе и держал в потайном кармане у пояса, не был израсходован и на треть.
И все же Лён поторговался с теткой, которая продавала арбузы, – так, чтобы не выходить из роли. И торговка эта, спешившая домой, уступила самый большой арбузище буквально за гроши.
– Кушай на здоровье да не лопни. Люблю таких, у меня племянник конопатый, вроде тебя…
Что она сказала бы, увидев "конопатого" в парадной форме, при аксельбантах и тканом золотом поясе?
Лён притащил арбуз на бастион и увидел Зорко, который жарился на парапете и раскладывал раковины…
Вечером, когда опять сидели на каменном ограждении – лицом к морю, – Зорко сказал:
– Я придумал имя для той большой раковины…
– Какое, Зорито?
– "Камин"… Знаешь, почему? Потому что она снаружи серая, как камень, а внутри оранжевая, будто там огонек…
– Похоже, – согласился Лен. – Зорко, а ты знаешь, что такое "камино"? Не "камин", а "камино"…
– Наверно, круглая печка – хихикнул Зорко и поежился. Он был без голландки, а с моря потянуло ночной свежестью.
– Сам ты печка… "Эль камино" по-испански значит "дорога"… В том интернате, где я жил до военной школы, была одна воспитательница, не похожая на других. Добрая. За это ее потом прогнали… Звали ее Камилла. Похоже на "камино", верно? Она рассказывала нам про Дорогу…
– Про какую? – шепотом спросил Зорко. И придвинулся вплотную к теплому Лену. Тот ладонью прикрыл его колючее плечо.
– Про Дорогу, которая среди звезд. На нее люди уходят после жизни на Земле…
– Бабушка говорила, что они уходят в рай или в ад. Кто что заслужил…
– Может быть… Но есть еще Звездный тракт. Иногда он тянется прямо через космос, и звезды рядом с ним – совсем маленькие. Ну, как Динкины сережки… Не хихикай, балда… Их можно потрогать руками… А иногда он похож на простую земную дорогу. Это где как. Он же бесконечен, там бывает всякое…
– А зачем этот тракт?
– Вообще-то он называется не тракт, а именно Дорога… Зачем? Там встречаются все, кто потерял друг друга в этой жизни. Те, конечно, кто хотят. И кого ищут…
– И можно встретить родителей?
– Запросто… Неизвестно только, долго ли надо идти. Но это не так уж важно, времени там у каждого сколько хочешь. Вернее, его там просто нет…
– Как у невидимого Ермилки?
– Что?.. Да, правильно! И вот ты идешь, идешь и когда-нибудь встречаешь тех, кого ищешь… Может, даже тех, кого на свете не было…
– Как это?
– Ну… вот у меня должен был родиться брат. Мама умерла, когда ждала ребенка. И сделалось, что ни ее, ни брата… А теперь он был бы такой, как ты…
Зорко перестал дышать и придвинулся еще чуть-чуть. Лён продолжал полушепотом:
– А там, на Дороге… там может получиться, что мой брат есть. Там исправляются всякие несправедливости судьбы.
– Хорошо бы… А это правда?
– Так говорила Камилла…
– А ты веришь?
– Пожалуй, да…
Облака совсем догорели, растворились во тьме. Это была узкая гряда, она не закрывала ни зенита, ни горизонта. В зените опять белыми гроздьями вызревали звезды. У горизонта доцветала бледно-зеленая полоска. А над ней висел запрокинувшийся месяц.
Скоро месяц совсем съехал к горизонту, порозовел и должен был вот-вот коснуться воды. Наверно, всей природе казалось, что это очень важный момент. Даже цикады притихли.
Зорко повозился под ладонью Лёна и шепнул:
– Месяц похож на малыша, который собрался купаться. Вода в ванне горячая, вот он и присаживается осторожненько… Я помню, как меня мама купала…
– Тебе хорошо…
– Почему?
– Всегда хорошо, когда помнишь что-то такое… А я помню только казенные бани, там осторожничать некогда: скорее, скорее… Зорко, а когда он коснется воды, она зашипит.
– Почему?
– Потому что на самом деле не вода, а он горячий…
– Ага! И ему приятно охладиться, верно?
– Конечно! Он перегрелся на своей вахте в небе… Вот он все глубже, глубже и повизгивает от удовольствия…
– А кругом пар…
– А рыбы и медузы расплываются в панике…
– Сперва расплываются. А потом опять все ближе, ближе, ближе… Они же любопытные, морские жители… А месяц – он как светящаяся подводная лодка. И всякая морская живность может на него забраться, в его лунные кратеры. Они на нем – как оспины…
– Точно! И вся эта подводная братия путешествует на месяце, пока он плывет через океан! Ему ведь надо успеть к другому краю, чтобы взойти через полсуток…
– Да! Лён!.. А когда он опять начинает выползать в небо, они перепуганно плюхается с него в воду. Медузы, морские коньки, камбалы…
– И русалки…
– Похожие на Динку, некоторые в очках… Ничего, что в очках, все равно симпатичные…
– Ой, кого-то сейчас за вихры и в воду…
– Не-а… А с нижнего конца месяца, с его подбородка – дельфин. Бултых!..
– И всякие водяные змеи и крысы…
– Нет! Крыс не надо…
– Боишься?
– Ага… Лён, я их правда боюсь…
– Ничего. С возрастом пройдет.
– Это с возрастом. А мне надо сейчас…
– Что тебе надо? – Лён с удивлением убрал руку с Зоркиного плеча. Тот поставил пятки на парапет, съежился.
– Лён… Я хотел попросить…
– О чем?
– Вообще-то я не должен про это говорить… Но, Лён, они там и правда живут, в подвале. А мне надо туда…
– В каком подвале? Что тебе там нужно? Вот скажу Динке, чтобы она тебя, как Ермилку…