– А то, что им так удобнее! Войны по плану, по заказу! Чтобы каждому хватило побед и наград… Генералы же не могут без войны! А их вон сколько развелось! Прямо как в театре!
– В каком?
– Ну, помнишь, на площади, где мы повстречались? Три генерала на двух солдат…
– А-а… – Лён вспомнил. Только казалось, что было это давным-давно.
А Зорко, увлекшись, развил свою догадку:
– Лён, ты подумай: что за генерал, если он не воевал ни разу? На него же будут смотреть, как… ну, как на водолаза, который нырял только в ванне…
– Или как на пожарного, который тушил только окурки, – согласился Лён.
– Или как на летчика, который летал только с кровати на пол, – хихикнул Зорко.
– Или как на музыканта, который играл только на плейере…
Так они минуты две упражнялись в остроумии, оживляясь все больше.
– Или… – пошел Зорко в очередной заход. И мигнул. И сказал уже другим голосом: – Как ты думаешь, скоро нас убьют?
"Не говори глупости!" – хотел прикрикнуть Лён. И подавился мгновенным страхом. Впервые за все время стало так страшно.
Но если Зорко страшно т а к ж е, тогда… как он это терпит, малыш?
И Лён сжал в себе подкатившую к горлу жуть. Закашлялся.
А Зорко прошептал сокрушенно:
– Глупый я… Нельзя было выдавать себя. Если бы не обругал генерала, может, нас сюда и не посадили бы…
Чего теперь было каяться: если бы да бы… Лён усмехнулся:
– Потому что ты не умеешь хитрить… Ты и Динке тогда так неуклюже соврал. Будто украл свою одежду на пляже… Ты на такое не способен. Не крал ведь?
– Не-а… Мне ее дали, когда послали в Льчевск.
– Никакой ты не лисенок, не проныра… И правильно, что твое "Зорито" с одним "р"…
– Какая разница…
– Разница. Это слово означает не "лисий детеныш", и "дикий голубь".
– Правда?
– Правда. Я читал по-испански сказку про голубей…
– Ну и ладно… – вздохнул Зорко.
– Я тоже думаю, что "ну и ладно". Это не хуже, чем лисенок. Может, даже лучше…
Зорко обнял себя за плечи и прошептал:
– Теперь-то не все ли равно? Теперь уж… наверно, не долго…
– Перестань. Может, еще выкрутимся… Давай лучше вспоминать что-нибудь хорошее.
– Что?
– Ну, крепость, старика Августа… Динку… Ведь славные были дни, верно?
– Славные, – через силу улыбнулся Зорко.
– Если вырвемся, обязательно вернемся туда. И будем жить там всегда… И пойдем учиться в ту школу, где Динка…
– И она будет проверять наши уроки. И ругать за двойки…
– А в случае чего – как Ермилку… – напомнил Лён. И тоже заставил себя улыбнуться.
– Ага… – Зорко опять стремительно потускнел. – Лён, только мы не вырвемся…
– Ну, Зорко… может, повезет.
– Не-а… Лён, они все равно убили бы нас обоих. Даже если бы мы себя не выдали. Им не нужны свидетели. Теперь-то я понимаю… А ты?
А он… он тоже понимал. Но признать это так сразу… Задавить в себе последнюю надежду?
Возразить Лён не успел. Сладковатый, странно знакомый запах тонко просочился в дыхание. Лён испуганно вытолкнул воздух из легких. Зорко, наоборот, задышал сильнее. Испуганно.
– Лён, что это?
– Газ, – угрюмо сказал Лён.
О пользе собирания раковин
Запах пока был не очень сильный. Но неумолимый. Сочился газ из маленьких круглых дыр у самого пола.
"Гады. Лучше бы застрелили", – подумал Лён. И еще подумал, что жить осталось несколько минут. И эта жизнь сузилась до размеров железного куба. Весь мир сжался в этом кубе. И в мире остался только Зорко.
Лён придвинул Зорко к себе. Шепнул:
– Может, они передумают. Попугают и отключат газ…
– Не надо, Лён, – шепотом сказал Зорко. И обмяк. Щекой лег Лёну на плечо. Его волосы защекотали Лёну ухо. Но он не пошевелился.
Тем же шепотом Зорко спросил:
– А Дорога, на которой все встречаются… Может, она есть по правде?
"Скоро узнаем", – чуть не брякнул Лён. И обмер от прихлынувшего жуткого понимания: ведь и в самом деле – скоро узнаем! Почти сейчас… Ужас опять бесшумно взорвался в нем. И Лён вновь скрутил его – с последней отчаянной силой.
– Конечно, она есть, Зорито…
– Нет, ты меня не утешай. Скажи честно: ты правда так думаешь?
Лён не стал хитрить второй раз:
– Никто не знает точно… Но я думаю, что правда. Это ведь от нас зависит…
– Почему?
– Если очень сильно верить, то, наверно, так и будет…
– Хорошо бы… Интересно, какая она?
– Может быть, у каждого своя. Кто какую представляет.
– Я… знаешь, какую представляю? Всю в траве. У нас недалеко от дома, за оврагом была такая. Раньше там ездили машины, а потом она заросла. По ней идешь, идешь, а в колеях колокольчики. Высокие такие… Только там кое-где крапива. Но можно ведь обойти…
– А обходить-то нельзя. Не полагается, – строго сказал Лён. – С дороги не сходят…
– Ладно, можно потерпеть, это не главное… И все же там будет обидно. Идешь, идешь, а все равно обидно…
– Почему?
– Ну, никто же не знает, к а к о й здесь штаб, – с тихой горечью выговорил Зорко. – Мы… уйдем, а они будут все это продолжать. Вот если бы мы могли кому-нибудь сказать! Хоть словечко… А то ведь никто не понимает… Думают, что сражаются за справедливость, а на самом деле, как пешки…
"Так уж никто и не понимает!.." – мелькнуло у Лёна. Зорко словно услышал его:
– А те, кто догадываются, считают, что так и надо… – И всхлипнул. То ли от обиды, то ли от страха. Лён придвинул его к себе покрепче. Зорко благодарно притих. И вдруг закашлялся. Наверно, невидимый газ взметнулся языком и попал ему в горло.
– Зорко, давай наверх! Там газа еще нет, он тяжелый!
Они забрались на верхний этаж койки. Зорко сел там на корточки, но опять закашлялся и быстро встал. Головой ударился о железный потолок. Взялся за темя, присел снова. Кашлял и глотал слезы.
Лён опустился на корточки рядом с Зорко.
– Сильно ударился?
Зорко вдруг улыбнулся, блестя слезинками:
– Искры из глаз…
– Если бы хоть одна искра! – рванулась из Лёна безнадежная мысль.
– Зачем?
– Мы сейчас были бы уже на дороге! А от штаба – один дым!
– Почему?! – Зорко убрал руки с темени.
– Это же какой газ! Тот самый, что в кухонных плитах! Слышал, как летят на воздух дома, когда кто-нибудь забудет закрыть на плите кран, а потом чиркнет?.. А как разнесло два поезда в Тальской долине, когда там скопился газ из лопнувшей магистрали!
Зорко дышал часто, но уже без слез.
– Лён… Если эта камера взлетит, разве штаб пострадает? Мы же глубоко…
– Тут везде склады боеприпасов. Ты знаешь, что такое детонация? Ты думаешь, они зря обыскивали, нет ли спичек?.. Тебя обыскали?
– Да… и отобрали. У меня был коробок. С той поры, когда мы под крепостью лазали с фонарем…
Зорко вдруг затвердел, отодвинулся. И Лён испугался, хотя, казалось бы, чего пугаться т е п е р ь? А! Он испугался, что Зорко в эти последние минуты вдруг обиделся на него. Почему?
– Зорко!
– Лён…
– Что?
– Лён… – Зорко завозился, извернулся, сунул руку в тесный кармашек на бедре, выдернул из него вместе с подкладкой сжатый кулак. – Лён, они не все отобрали… Вот!
На распахнувшейся Зоркиной ладони лежала надломленная спичка.
– Я ей выковыривал остатки моллюска из ракушки. Потом сунул в карман. Она запряталась в шов… Видишь, все-таки полезное дело – собирать раковины…
– Зорко… но коробка-то нет.
– Смотри, какая головка! Зеленая! Такие можно чиркать хоть обо что! О подошву!.. – И вдруг Зорко толчком снова прижался к Лёну.
Потому что теперь э т о приблизилось вплотную. Смерть уже не подкрадывалась сладковато-едким запахом, а обещала стать пламенной и гремящей.
– Зато сразу, – сказал Лён. – Не надо кашлять и задыхаться.
– Ага… И главное, что не зря. До сих пор было все зря, а теперь… не будет этого гадючьего гнезда, не будет и войны. Да?
– Да, – сказал Лён. – Ты не бойся. Ты теперь ничего не бойся.
– Ладно… А ты, значит, думаешь, что дорога есть?
– Да. Я правда так думаю.
– И мы ведь пойдем вместе?
– Конечно.
– Лён, ты возьми спичку. Чиркни сам…
Лён взял. А запах газа в этот миг стал сильнее. Гораздо сильнее. Словно напоминал, что пора. Лён зажал дыхание. Зорко же закашлялся снова. И встал, насколько позволял потолок. Чтобы голова опять оказалась выше ядовитого уровня.
Лён тоже встал. Уперся макушкой в гладкое железо.
Зорко торопливо попросил:
– Давай, поживем еще две минуты. Пока совсем не сгустится. Чтобы уж наверняка.
– Давай…
Они стояли полусогнувшись, и Зорко вновь прижимался к Лёну – плечом к локтю. Лён левой рукой обнял его, а в пальцах правой зажал спичку. Только согнуть ногу – и головкой о стертый каблук…
– Лён, подожди! Еще не сейчас! Не совсем сейчас… – Зорко задышал со всхлипами. – Я не очень боюсь, только… только я хочу рассказать. Успеть… Помнишь, я говорил про конец сказки о месяце? Я расскажу, ладно? А то вдруг там… вдруг будет не до того…
"Или совсем ничего не будет".
– Рассказывай, Зорито. Несколько минут еще есть…
Не было этих минут. Щипало глаза, газ все гуще входил в легкие, кружилась голова.
Зорко что-то говорил – торопливо и сбивчиво, словно его сказка могла принести спасение.
– Да, Зорко, я слышу…
"Пусть говорит. Спичкой о подошву – и он не успеет испугаться…"
Лён головой покрепче уперся в потолок. Согнул ногу… И чуть не упал. Опора вверху исчезла. Лён шатнулся, выпрямился. Голова ушла в пустоту – в люк, возникший на месте железного квадрата.
Спасительный, такой свежий воздух сам ворвался в легкие. Рядом у плеча торопливо и счастливо дышал Зорко.
– Лён, что это?
– Не знаю… – Лён сунул спичку в карман. Край люка был на уровне груди (а невысокому Зорко – до подбородка). Лён ухватился за кромку, бросил себя вверх, упал на колени. За руки дернул легонького Зорко, тот брякнулся рядом.
Они были в полумраке. Свет из люка падал на мохнатые от ржавчины рельсовые балки. Неподалеку искрился фонарик-звездочка. Он шевельнулся, и тонкий голос потребовал:
– Захлопните крышку! А то газ придет и сюда! Скорее!
Тот, в кого не верили
Слова эти прозвучали, как приказ. К тому же, разумный. Лен разглядел откинутую крышку люка с шарнирами, Зорко тоже. Они вцепились в железную кромку, и она поднялась неожиданно легко – наверно, работали скрытые пружины. А потом крышка упала на люк, но не грохнула, чавкнула резиновыми прокладками.
А фонарик сделался ярче. Он приблизился. И стало видно, что он висит в пустоте. В полуметре от пола.
– Ты кто? – обалдело сказал Лен.
– Ты где?! – очень звонко спросил Зорко.
– Я здесь. Я Ермилка. Динка вам про меня говорила!
– Разве… ты есть по правде? – совсем по-младенчески изумился Зорко. Слово увидел фокус в цирке, а не спасся только что от гибели. Да и спасся ли?
– Как видишь! Ой, то есть как не видишь. Но это не важно. Главное, что я вас отыскал.
"Может, сон?" – подумал Лён. И спросил, глядя выше фонарика:
– А зачем ты нас искал, Ермилка?
– Потому что Динка боится: куда вы пропали! Вечером пришла на бастион и деда теребит: "Где Лён, где Зорко?" А он ничего не знает. Она в слезы: "Сперва Ермилка пропал, потом они". То есть вы… А я не пропадал, просто прятался, ради игры. Я подкрался и говорю: "Не Динка ты, а Зинка. Потому что не "Дож…", а "Сле…" И побежал. Я догадался, где вы…
– Как догадался? – воскликнул Зорко с прежним изумлением. Смерть отступила, и он уже не верил в нее.
– Ну… подумал и сообразил. Я давно знаю эти места, я не раз тут бывал. Невидимки, они же везде снуют. И очень быстро… Я тут знаю такие проходы, про которые даже здешние люди не знают. Не догонят, не бойтесь… А почему они хотели вас отравить?
Лён зажмурился и протянул руку. И нащупал голое мальчишечье плечо, потом щеку, ухо, кудлатые волосы. Задержал на волосах ладонь.
– Ермилка, спасибо тебе…
– Да чего там "спасибо", я вас легко отыскал!.. Но почему они хотели вас убить? – В голосе Ермилки зазвенело нетерпение.
– А они правда нас не догонят? – запоздало испугался Зорко.
– Нет же! А почему…
– Хочешь знать, почему они такие? – сказал Лён. И вдруг понял, что сейчас заплачет. – Мы узнали про них столько всего… сразу и не расскажешь… Они – это все равно, что фабрика смерти. Чтобы люди всегда убивали друг друга… Понимаешь?
– Не-а… – сказал невидимка. – А зачем?
– Потому что они не могут без войны! И все, кто убиты на этой войне – из-за них! С обеих сторон!
Лён вдруг понял, что кричит. И что все еще держит ладонь на голове Ермилки и машинально сжал его волосы в горсть. Голова невидимки дернулась и освободилась. И стало тихо (только в дыхании Зорко были всхлипы, так легкие освобождались от остатков газа).
А воздух уже не казался свежим, как недавно. В нем стоял запах ржавчины и сырых камней.
Ермилка выключил фонарик и шепотом сказал в темноте:
– А если ни с какой стороны? То есть непонятно с какой… Тоже виноваты они?
– Ты про что? – так же тихо спросил Лён.
– Про теплоход "Константин"…
– Конечно, – сказал Лён.
– Мы хотели их взорвать, – выдохнул во мраке Зорко. – Мы уже совсем… потому что было все равно… А теперь мы должны выбраться и всем рассказать. Ты покажешь выход?
Маленький невидимка молчал.
– Ты покажешь выход? – повторил Зоркин вопрос Лён. И стало очень-очень тревожно.
– А как вы хотели их взорвать? – спросил Ермилка. Изменившимся голосом. И будто издалека.
– Спичкой! – Зорко уже совсем оттаял от страха. – Она у меня оказалась в кармане. О подошву чирк – и…
– Какой спичкой? – И вспыхнул фонарик. – Покажите.
– Вот… – Лён достал спичку из кармана.
– Дай мне! – спичка вырвалась из его пальцев и повисла рядом с фонариком.
– Вы уйдете, а я прыгну туда! И чиркну…
Лён среагировал моментально. Зажмурился и на ощупь ухватил Ермилку за локоть и за плечо.
– Рехнулся?! Дурак!..
Ермилка не стал вырываться. Засмеялся. Каким-то механическим смехом.
– Не бойтесь. Невидимки не умирают.
– Я тебе покажу "не умирают"! Сумасшедший!
– Да правда же! Я уже несколько раз пробовал! И в стогу горел и прыгал с подъемного крана в порту…
– Зачем? – шепотом спросил Зорко.
– Ну… так получалось. Это даже почти не больно. Это… – он хихикнул, – не больнее Динкиных шлепков.
– Тебя разнесет на атомы, – уверенно сказал Лён.
– Ну да, – снисходительно согласился мальчик-невидимка. – И т е х к т о з д е с ь, тоже разнесет. Но их – навсегда, а мои атомы потом опять склеятся. Так уже бывало… Вы не бойтесь.
Зорко неуверенно спросил:
– А долго они будут склеиваться? Твои атомы…
– Не очень… А если бы и долго! У меня знаете сколько времени!
– Сколько? – машинально спросил Лён. И открыл глаза. И был уверен, что сейчас увидит перед собой взъерошенного рыжего пацаненка – Ермилку. Но не было никого – только фонарик. И спичка рядом с ним. Лён опустил руки.
А невидимый Ермилка повторил:
– Сколько у меня времени? У-у… Пока Динка не сделается большая. А когда сделается…
– Тогда что? – нетерпеливо перебил Зорко.
– Тогда я перестану быть невидимкой. И попрошу, чтобы… чтобы она стала моей мамой. – Фонарик помигал, словно вместе с Ермилкой застеснялся своего признания.
– Ой! – вдруг весело спохватился Ермилка. – А чиркать-то об чего? Я же босой. Зорко, оставь мне сандаль!
Зорко, словно завороженный, снял сандалию. Она попрыгала по полу – Ермилка надел ее.
– Великовата. Ну, не беда, затяну ремешок… Теперь идите.
– Куда? – спросил Лён. Он опять был как во сне.
– Прямо по коридору. Это долго… Но в конце будет щель, вы в нее пролезете. А дальше будет дорога. Вы по ней идите, а я вас догоню… А если не догоню, идите пять километров, до поворота на Приморский тракт, а там уж – куда хотите. А раньше никуда не сворачивайте, иначе будет беда… Возьмите фонарик…
– А ты как без него? – растерянно сказал Лён.
– Ха! Невидимки видят в темноте, как на солнце… Не надо прощаться, это плохая примета. Идите…
Зорко и Лён пошли. В какой-то сумрачной завороженности. Желтый круг света выхватывал перед ними из тьмы бетонные плиты.
Так они двигались минут пять. А может, десять. Или час…
Зорко вдруг остановился, снял вторую сандалию, аккуратно поставил на бетон. Молча шагнул дальше. В этот миг потянуло свежим воздухом. Наверно, из близкого выхода. Лён стал на месте как от толчка. Зорко тоже. Лён посветил назад. Луч выхватил на бетоне одинокую сандалию. Зорко и Лён очнулись. Разом!
– Он же взорвется по правде! Навсегда! – Зорко бросился назад. Лён догнал его. Но пробежали они лишь чуть-чуть. Окружавший их бетон дрогнул, все качнулось. С гулом.
Гул был не сильный. Но такой тугой, словно с орбиты сошел весь земной шар.
Потом плиты сдвинулись, просели, сверху посыпалось. Бетонный потолок приблизился, заставил встать на четвереньки. Фонарик погас и потерялся. Впереди почему-то оказались скрестившиеся балки. Они… они были видны! Потому что из-за них сочился отраженный от бетона свет.
– Зорко, ты живой?
– Наверно…
– Лезем…
Конец сказки
Через балки, арматуру и обломки плит, сквозь цементную пыль и потоки песка, что обрушивались на головы и плечи, они долго выбирались к свету,
Выбрались. В царапинах, со звоном в ушах, перемазанные. Но живые. Даже не покалеченные.
Было утро… Странно. Лёну казалось, что по времени еще середина ночи. Но подумал он об этом мельком. Главная забота – о Зорко:
– Ты правда целый?
– Ага… А ты?
Лён встал с четверенек. Зорко тоже.
Они были на пологом склоне, в зарослях дубняка. Сквозь листья били лучи, на траве горели капли. И пахло лесной свежестью.
Но еще пахло развороченной землей – словно бедой.
Лён оглянулся. Зорко тоже оглянулся. Позади них дубняк был вырван и раскидан. Громоздились песчаные груды, из них торчали балки. Одна балка – толстенная, как шкаф – валялась на песке. А поперек нее лежал навзничь голый мальчишка. С откинутой головой и отброшенными назад руками. С тонкими, проступившими под кожей ребрами. Совсем незагорелый…
– Лён… Он, что ли, неживой? А?..
Мальчик был совсем неживой. По его впалому животу по-хозяйски шел рыжий муравей.
Зорко всхлипнул, но сдержался. Нервно сказал:
– Надо его одеть и похоронить.
Лён вздрогнул:
– Господи, кто это? Откуда он тут?
– Ты что, не видишь? Ермилка…
– Нет…
Мальчик был совсем не такой, каким представлялся Лёну Ермилка. Тот – наверняка рыжий, круглощекий, коренастый такой малыш. А этот… этот был щуплый, как петушок Тиви, остролицый, темноволосый…
– Он… Смотри, мой сандаль…