- Не будет, - сказал Корольков. - Я уверен, что не будет. Девушка пожала плечами и вышла, прикрыв за собой дверь.
Миша лежал под одеялом, но в щелочку наблюдал за сестрой и Корольковым. Тело больного было неподвижно, а белая маска из бинтов, покрывших все его лицо, непроницаема. И Миша никак не мог определить, молодой Корольков или старый. По серьезным словам выходило, что старый, а по голосу - молодой.
- Отбой, хлопец, - объявил Корольков. - Теперь они тебя не тронут.
- А ты что, начальник? - спросил Миша, высовываясь из-под одеяла.
- Я тяжелобольной, а это, брат, здесь должность самая серьезная.
- А ты под машину попал? - спросил Миша, показывая пальцем на гипс.
Корольков несколько минут молчал, потом тяжело вздохнул:
- Попасть не попал, а с машиной разбился. Хорошая у меня была машина - "Колхида". Слышал про такой грузовик? Вез я оборудование для одного завода, а тут прямо мне под колеса хлопец один на велосипеде. Тормоза у него отказали или правил не знает, ну я и вывернул руль, да в кювет кверху брюхом. Вот меня и поломало всего.
- Теперь за машину будешь отвечать, - не то раздумывая, не то сожалея, сказал Миша.
- Может, буду, а может, простят. Человек у нас дороже любой машины. А я как-никак человека сохранил.
- А ты теперь что, инвалидом станешь?
- Ну нет, брат. - Корольков даже качнул головой. - Инвалидом я никак не буду. Анатолий Иванович мне снимки показывал, рентгеновские. Там все нормально. Мы, говорит, твои косточки, Корольков, собирали с такой любовью, как у доисторического мамонта. - Корольков впервые засмеялся: - Поваляюсь немного, сил поднакоплю, а там снова в дальний рейс, - продолжал он с таким волнением, что и Миша уверился - не лежать ему долго. - А ты, Михаил, кем хотел бы стать, когда вырастешь?
На этот вопрос Мише было трудно ответить сейчас, вот если бы его спросили утром, когда он собирался за нутрией, то, не задумываясь, ответил бы - охотником. Он хотел быть и летчиком, и космонавтом, но сейчас, когда Корольков рассказал о себе, Миша подумал, что и шофером стать очень здорово.
- Может быть, шофером, - неуверенно сказал он.
- Конечно, шофером, - поддержал Корольков. - Наша специальность самая нужная. Ну скажи, где обходятся без шоферов? Я тебе отвечу сам. Нигде! И на стройке, и на заводе, и в пекарне, и в городе, и в деревне. Везде!
Давно Королькову не было так хорошо, даже не чувствовалась отвратительно ноющая боль в костях.
Ему вдруг захотелось рассказать о своей работе. О том, как водит в дальние рейсы тяжелые машины, как первым встречает в пути восходящее солнце и как открывает для себя все новые и новые города.
Миша слушал напряженно и думал, что это и есть самая настоящая работа, если Корольков, совсем израненный, так любит ее.
В дверь постучались, и снова вошла медсестра. Теперь она улыбалась Королькову.
- Все в порядке. Анатолий Иванович разрешил мальчику быть с вами, - сказала она. - А это Мише бабушка передала.
Медсестра положила на тумбочку сверток и записку. Миша тут же прочитал: "Держись, внучонок. В нашем роду мужчины никогда не хныкали".
"Уже наябедничала", - зло подумал Миша и развернул сверток.
- Апельсины! - удивился Корольков. - Любит тебя бабушка.
- А куда ей деться, - заметил Миша и стал снимать ароматную шкурку. Разломил апельсин на дольки и предложил Королькову: - Держи. Угощайся на здоровье. А к тебе приходит кто-нибудь?
- Так я нездешний. Из Тулы. Там моя автобаза и дом. Мать с отцом старые. Тут, пожалуй, не наездишься: далеко и дороговато. Но я, брат, не скучаю. Ко мне каждый день зайчик наведывается.
- Ну ты брось шутки шутить, - обиделся Миша. - Зайчики только к детям приходят, да и то понарошке.
- К детям, может быть, и понарошке, - ответил Корольков, - а ко мне всерьез. Завтра, пожалуй, часов в восемь утра будем ждать гостя.
Солнечный луч глянул в окошко палаты, спрыгнул с подоконника и медленно подобрался к кровати, на которой спал мальчик. Во сне Миша летал, как летают большие птицы, широко раскинув крылья в плавном полете. Иногда он подолгу зависал над прудом и зорко вглядывался в серую гладь воды, различая юркие стайки огольцов, след жадной щуки и серебристые спинки плотвы. Он мог с высоты, как ловкая чайка, кинуться за добычей, но почему-то боялся, что снова не поднимется вверх. А ему необходимо было увидеть рыжую нутрию с длинным хвостом и бусинками настороженных глаз. Но она, словно чувствуя опасность, так и не появилась.
Солнечный луч, за которым следил Корольков, очень удивился, встретив в этой палате мальчика. Здесь он бывал каждый день и видел только взрослых больных людей. Чтобы лучше разглядеть его, луч коснулся жестких с рыжинкой волос, осветил нос, тонкие губы и теплым пятном застыл на лице мальчика.
Миша открыл глаза и снова зажмурился - так пристально глядело на него солнышко.
- Подъем! - бодро пропел Корольков. - Какой же ты охотник, если так долго спишь? На зарядку!
Миша вскочил с постели, а Корольков стал командовать:
- Руки на пояс - раз, два. Наклон влево - раз, два. Вправо - раз, два…
Миша вдруг заметил, что и Корольков сам делает зарядку. Пальцы его ног, торчащие из-под гипса, попеременно шевелились. Миша чуть не расхохотался, но пересилил себя.
- А я все равно ее поймаю, - сказал он, приседая.
- Кого? - не понял Корольков.
- Нутрию.
- Это ты зря, пусть живет на свободе. Животное, как и человек, всегда протестует против неволи. Вот она тебя и цапнула… А теперь умываться шагом марш!
Когда Миша умылся и тихонько вошел в палату, то услышал, как Корольков разговаривает. "С кем же это?" - подумал Миша и завертел головой.
Белая точка на стене. Но вот она задрожала и вытянулась в длинную линию. Потом линия согнулась и свернулась в клубок. А этот клубок задергался и завертелся быстро-быстро, потом сделал несколько прыжков и замер. Миша увидел голову зайчика - белый кружок и над ним два уха.
- Здравствуй, - тихо и нежно сказал Корольков, - сегодня ты очень резвый. Неужели волк за тобой гонится? - Он разговаривал с ним, как с живым. Зайчик будто кивнул, запрыгал и снова неутомимо закружился.
Миша смотрел на зайчика зачарованно, с таким интересом и возбуждением, как мультипликационный фильм "Ну, погоди!". Пятно медленно сокращалось, словно кто-то невидимый потихоньку обрезал его, пока совсем не исчезло.
- Ну и кино! - восторженно произнес Миша.
- А ты, брат, не верил!
- А он каждый день приходит?
- Почти каждый, кроме пасмурных, - ответил Корольков, - наверно, потому, что в пасмурные дни боится попасть под дождь. - И он снова рассмеялся.
Принесли завтрак, а потом начались лечебные процедуры. Королькова куда-то увезли на длинной тележке, а Мише сделали укол.
Без Королькова стало так грустно, что узкая с высокими белыми стенами палата снова показалась ему хитроумной ловушкой, в которую он сам, как неразумный зверек, добровольно залез. И нет теперь отсюда никакого выхода.
За окном послышался свист. Вначале Миша не поверил, а потом кинулся к окну, распахнув пошире обе створки. Что-то звякнуло, стукнувшись о батарею отопления, но Миша не стал разглядывать, в душе пело - пришли друзья.
- Здорово, ребята! - крикнул Миша, высовываясь из окна.
Мальчишки приветствовали его сдержанно, подняв правые руки, а потом Витька размахнулся, и в окно полетел белый комок. Он точно лег в середине комнаты. Витька бросал камни мастерски.
"Обложили твою нутрию. Тикай. В туалете на первом этаже открыто окно", - прочитал Миша записку и тут же побежал вниз.
- Так идти нельзя. Сразу узнают, что ты из больницы, - сказал Петька, показывая на больничную куртку и штаны.
- Спокойно! - предупредил Витька. - Сейчас придумаем. - Он был деловым человеком и не любил паники.
- Петька, снимай рубашку, а я брюки отдам. У меня под ними спортивные рейтузы. А это, Мишка, - он указал на больничное белье, - оставь в палате. Только быстрее, а то могут засечь.
Миша тихонько вошел в палату. Корольков лежал с закрытыми глазами. После процедуры он всегда спал.
Миша переоделся, прикрыл окно и вдруг под ногами увидел разбитое зеркальце.
Он машинально собрал осколки и положил в карман. Оглянулся на Королькова и заметил, что по сухим губам его скользит улыбка, светлая и радостная. Может, он во сне видел зайчика?
…В оправе молодой, чуть пробившейся травы светится старый пруд. Две галки по-хозяйски расхаживают по берегу и что-то ищут, взрыхляя отогревшуюся землю.
Мальчики, притаившись, лежат и зорко следят за выходами из норки, где живет нутрия. Все выходы прикрыты сетками. Выбежит - тогда не зевай, затягивай сетку веревкой и клади зверя в мешок. Нутрия, видимо, чувствует опасность и не выходит. Но ребята терпеливо ждут.
Миша лежит на боку, и каждая жилка в нем напряжена так, что сводит руку, которая держит веревку. Никуда уже не денется нутрия, потому что долго не просидит в норе, а как только сунется наружу, тут и останется. Отнесет он ее домой, и будет жить она в клетке. Это не какая-нибудь крыса или хорек, а ценный пушной зверь. Ведь мало кто может похвастаться, что дома у него живет нутрия.
Миша осторожно поворачивается на другой бок, не выпуская из рук веревки, и чувствует, как что-то острое впивается в ногу. Лезет в карман и выгребает оттуда осколки зеркала. Берет обломок покрупнее и ловит им солнце, а потом ловко направляет на дерево. На стволе ярко вспыхивает белое пятно, забавно подпрыгивает и замирает. Зайчик!
Внутри у Миши все обрывается. Он вскакивает и слышит, как ему кричат:
- Тяни, хватай!
Но поздно, зверек исчезает в норке.
- Эх ты, растяпа! - кричит Петька.
- Чего вскочил, дергать надо было веревку, - сердится Витька.
- Ладно, не хрюкать, - успокаивает Петька, - сейчас тряпку запалим и запихнем в этот проход. Она, рыжая, побежит через другой и попадется как миленькая.
Миша стоит, словно скованный по рукам и ногам.
- Ты что? - толкает его в бок Петька. - Околел, что ли?
Разжав кулак и снова увидев на ладони осколок зеркальца, Миша медленно уходит от ребят.
- Ты куда? - удивляется Витька.
- В больницу.
- Рехнулся? - заглядывая в глаза другу, плетется рядом Петька. - А как же нутрия?
Миша прибавляет шаг, потом срывается и бежит не оглядываясь.
КОТ-РЫБОЛОВ
Даже такой мастер рыбной ловли, как дед Егор, и тот не может сказать, будет ли сегодня клевать рыба. Ведь как получается: сидят два человека, удочки у них почти рядом и наживка одна, а глядишь - у одного клюет, а другому совсем не везет, хоть тресни. Нет рыбацкого счастья - сматывай удочки. Только один рыбак в Горках всегда уходит с добычей - это кот Юрка.
…Еще пар стелется по реке и далеко ворочается солнце, а дед Егор уже шагает по берегу Пахры. Пройдет метров десять, остановится, приглядится и снова идет - ищет место, где поставить удочки. Метрах в пяти за дедом Егором - кот Юрка. В тумане его почти не видно: серый, поджарый, с темными полосками на спине, он бесшумно ставит ноги в мокрую траву, следуя за Егором, пока тот не облюбует себе место. Потом посидит, посмотрит, как Егор закидывает удочки, мурлыкнет себе под нос, мол, посидел и ладно, и исчезнет.
Мы с дедом Егором давнишние друзья. Встречаемся каждый день или на речке, или в школе, где дед Егор работает сторожем.
- Здравия желаю, - отвечает дед Егор на мое приветствие.
- Как улов? - спрашиваю я.
- Мало, - отвечает он, - сыта нынче рыба. Я сегодня на червя уж и не пробовал. Вот мотыля племянник привез. Испытываю.
Присаживаюсь рядом и оглядываюсь. Юрки нет.
- А где же кот?
- А ну его к бесу. Рассерчал я на него, - отвечает дед. - Живет как барин - в тепле и уходе, а дел своих не знает. Вторую неделю в подполе шебаршит мышка, а он спокойно лежит. Я ему: "Юрка, это же безобразие", а он, шельмец, даже ухом не поведет. Одним словом, позавчера отдал я его племяннику. В Молоково увез. Может, там образумится. А то ведь рыба его совсем испортила.
Мы сидим молча. Едва колышутся поплавки на воде, а чуть поодаль то тут, то там плеснет рыбка, и снова тихо. Дымит своей трубкой дед Егор и о чем-то думает.
Юркнул поплавок, и старик резко подсек удочкой. Пескарь величиной с палец упал на траву и забил хвостиком.
- А может, это не мышь была? - после паузы продолжил свой рассказ дед. - Вчера дочка сказала, что ящерицу видела в подполе.
И я понял, что злость на Юрку у деда давно прошла и он сейчас жалеет о том, что отдал кота.
А на следующее утро Юрка как и прежде сидел возле деда Егора.
- У-у, зверюга, - ворчал дед. - Приплелся?!
Юрка выглядел похудевшим и уставшим. Но глаза его, большие, рыжие, горели. Не успел дед поймать небольшую рыбку и опустить в посудину с водой, как Юрка ловко подкрался, схватил ее и был таков.
- Ах ты шельмец полосатый! - закричал дед Егор. - Это что ж получается?! Я ловлю, а ты чужим трудом питаешься?!
Юрка убежал далеко за кусты, там быстро съел рыбу и снова показался на берегу. Но подходить близко уже не решался.
- Я те дам! - погрозил ему кулаком дед Егор. - Эх, напрасно я его отдал, - сокрушался дед, - ведь ни разу у меня не брал, а теперь, видишь, красть научился. Как бы не привык, а то ведь перед соседями стыдно будет.
В этот день рыба шла хорошо. Крупной, правда, не было, но плотва жадно хватала наживу, и дед Егор за час выловил килограмма полтора рыбы.
Но ему не сиделось. Он часто вставал, порывался куда-то пойти, но тут, как назло, рыба клевала, и ему приходилось хвататься за удочки. Наконец он не выдержал и смотал их.
- Пойду Юрку поищу.
Я пошел за ним…
Там, где сточная канава от очистительной станции сливается с рекой (там всегда в изобилии мелкой рыбешки), мы увидели: на небольшом камне пристроился Юрка. Он стоит на трех лапах, а четвертая застыла в воздухе. Плеск, что-то сверкнуло - и во рту у кота затрепетала маленькая рыбка. Юрка прыгает на берег, спокойно съедает ее и снова возвращается на камень.
Мы тихонько отходим. Дед Егор довольно улыбается.
- Трудится, шельмец, - говорит он. - То-то!
ЖИЛА-БЫЛА ПОЛЕВКА
Она родилась в норке между опытным пшеничным полем и лесом. В норке было тепло, под брюшком лежали вкусно пахнущие соломинки и твердые комочки зерен, а сверху сладко пахло молочком. Она тыкалась в мягкую шкурку матери, находила влажное место и, насытившись, снова засыпала. Правда, часто ее оттесняли, потому что она была самой младшей, но полевка после многих усилий все же удобно устраивалась.
Так прошли две недели. Теперь она стала большой и норка казалась тесной, потому что рядом вплотную к ней находились братья и сестры. Все они пахли одинаково, как мама, которая появлялась в норке все реже и реже, пока совсем не пропала. Теперь полевки в долгие часы ожидания теребили солому и поглощали зернышки.
Вначале робко, а потом смелее стали они выходить из норки и по подземным путям обследовать свою территорию. Иногда дорога заканчивалась огромным белым пятном, и, высунув мордочку, можно было уловить разные удивительно загадочные запахи. С каждым днем все сильнее и настойчивее тянуло полевок к этому пятну, пока, наконец пересилив страх, они не оказались в неведомом и прекрасном мире. Запахи будоражили и увлекали их все дальше и дальше от дома. И вот самая маленькая полевка осталась одна.
В норке еще было кое-чем поживиться, ведь ей не так уж много надо было, но со временем и она стала ощущать настойчивое желание куда-то бежать, разыскать съестное.
Однажды в норку заглянула большая морда старого самца, напугала строгостью и дыхнула сытостью. Полевка мгновенно сжалась в маленький комочек и задрожала. Самец только недовольно фыркнул и исчез - здесь ему делать было нечего.
Она еще долго дрожала, потом засуетилась, отыскивая пищу, но тщетно, ничего уже съестного не было. И вдруг, пересилив страх, она выбежала из норки и побежала по туннелю все вверх и вверх, пока не оказалась перед белым пугающим пятном.
Она не сразу полюбопытствовала - что же там? - а долго принюхивалась к неожиданно многослойным запахам, улавливая знакомый с рождения сладкий аромат стеблей и зерен. Это придало ей решимость. Кинулась к белому пятну и растворилась в пространстве и солнце.
Полевка зажмурилась и застыла, окатываемая теплыми волнами ветра. Снова открыла глаза и никак не могла остановить кружившийся мир. Над головой все время что-то шуршало, гудело, жужжало, переливалось трелью - мир окружил ее своим светом и многоголосьем.
Полевка потянула носом воздух, и вместе с ним хлынул знакомый сытый запах, который в голодные дни приносил ей тепло и радость.
Она чуть пробежала вперед и сразу наткнулась на стебелек, обнюхала его и мгновенно резанула острыми зубками. Стебелек поник, а зверек почувствовал во рту ароматный сок колосившейся пшеницы. Работая передними лапками, подтянула стебель поближе к себе, пока не добралась до зерен. Они оказались мягкими, сладкими и душистыми, не как в норке.
Полевка никогда так много не ела. Сытость разлилась по телу приятной истомой, она даже зевнула, захотелось поскорее вернуться домой, но тонкие ножки уже не могли быстро нести ее раздувшийся как шар животик.
Она сунулась в ближайшее круглое отверстие, очень похожее на вход в ее родную норку, но столкнулась с остроносым существом. Это существо резко пискнуло и оскалило зубы. Полевка в ужасе побежала прочь. Она еще не знала, что встретила свою самую скандальную соседку - серую полевую мышь.
По привычному родному запаху полевка отыскала свою норку и скрылась в ней. Потопталась на примятой, почерневшей соломе и крепко заснула, теперь уже ничего не страшась. Сам запах и наследственное право на этот маленький кусочек подземелья охраняли ее.
…Спустя месяц сытой и вольной жизни полевка подросла, нагуляла жирок, мех ее стал гладок и лоснился так, что теперь не страшны ей стали ни дожди, ни холода. Мордочка ее с тупым носиком и со светлыми подвижными глазками еще более округлилась, появились тонкие, обостряющие нюх усики, окреп короткий хвостик, зубы стали острыми как бритва, а коричневая шубка мягче, эластичнее. Одним словом, полевка стала красавицей. Красавицей не в понимании человека. Для человека она по-прежнему оставалась вредительницей сельского хозяйства и даже разносчицей заразы. А была она просто представительницей своего отряда мелких грызунов и жила, выполняя то, что веками сохранила и к чему приспособила ее природа. Однако природа не оградила ее от вечной опасности, и единственной защитой от врагов служил ей страх и осторожность. Она не выбегала бездумно из норки, а прежде чем выйти, долго принюхивалась - нет ли посторонних запахов. Даже собирая зерно, вечно оглядывалась и прислушивалась.