Третья книга ленинградского писателя Николая Фёдорова. Она о том, как много может в жизни человек, даже если он ещё ребёнок. А секрет его могущества и прост и сложен - это доброе сердце.
Содержание:
-
Переписка 1
-
При свече 1
-
По списку 2
-
Петрарка 4
-
Таня 6
-
На Аптекарском острове (повесть) 9
Николай Тимонович Федоров
На Аптекарском острове
Переписка
В воскресенье утром папа сказал:
- Тебе письмо.
- Мне? - удивился я.
Никогда в жизни я еще не получал писем. Открытка, правда, пришла один раз. Да и то из библиотеки. Чтоб я срочно книгу вернул. А тут вдруг письмо.
Я покрутил конверт, посмотрел его на свет и даже понюхал. Самое настоящее письмо, с маркой и со штемпелями. Только без обратного адреса. Я взял ножницы, аккуратно отрезал тоненькую полоску от конверта и достал письмо.
Вот что там было написано:
"Привет, Серега!!!
Как ты живешь? У меня все хорошо. А у тебя? Ты, наверное, здорово удивился, когда мое письмо получил. Я и адрес обратный нарочно не написал. Чтоб ты удивился. Послезавтра пойду в секцию тенниса записываться. Хочешь, пойдем вместе. Пока все.
Пойду письмо опускать. Почтовый ящик как раз на вашем доме висит. Так что, может, зайду. Но про письмо ничего не скажу.
Напиши мне ответ.
Петров Гена".
Так это ж Генка! Во дает! Я его только вчера вечером видел. Да и в школе целый день вместе были.
Я подбежал к телефону и набрал Генкин номер.
- Генка, здорово! А я твое письмо получил.
- Получил, да? - обрадовался он. - Ну как, ты удивился?
- Еще бы. Мне раньше никто не писал. А тут вдруг папа письмо приносит. Только вот в секцию теннисную мы с тобой еще вчера ходили записываться. А ты пишешь, что послезавтра пойдем.
- Так это ж я в четверг писал. Письмо что-то долго шло. Ну, ничего. Ты только обязательно ответ напиши.
И я сел писать ответ.
"Здорово, Генка!
Получил твое письмо. Давай сегодня вечером пойдем на рыбалку. У меня крючки новые.
- Тут я задумался, потому что не знал, что дальше писать. Я посмотрел в окно. На улице шел дождь. И я написал:
У нас идут дожди. Больше не знаю, чего писать. Пока.
Серега".
Когда я вышел на улицу, чтобы письмо опустить, я вдруг подумал: как же Генка узнает, что я его на рыбалку зову, если письмо целых три дня идет? И тогда мне пришла идея. А зачем, собственно, его по почте посылать, если Генка через три дома от меня живет? Пойти да опустить к нему в ящик!
Так я и сделал.
А когда домой вернулся, Генка уже звонит мне.
- Серега, я письмо твое получил! Меня папа как раз за газетами послал. Открываю ящик, - а там письмо. Это ты здорово придумал - сразу в ящик положить! Кстати, у нас тоже дожди идут.
- На озеро-то пойдем? - спросил я.
- Пойдем конечно! Я папину плащ-палатку возьму.
Потом я стал готовить удочку. А через час пришел Генка.
- Держи, - сказал он и протянул конверт. - Это я ответ накатал. Сначала я хотел, как ты, в ящик опустить. Потом подумал: а вдруг вы сегодня за почтой больше не пойдете? Вот и принес.
Я открыл конверт и прочитал:
"Привет, Серега!
Получил твой ответ. Сейчас приду.
Гена".
И мы пошли на озеро.
При свече
- И чего тебе взбрело в голову притащить Полкана в школу?! Как маленький, честное слово!
- Да ладно ты, не гуди, - вяло отмахнулся Генка. - Кто же мог подумать, что он к Ирине в портфель заберется.
Полкан - это маленький рыжий хомячок, которого Генкина тетка недавно подарила ему на день рождения. Тетка почему-то никак не может понять, что Генка давно вырос и что дарить ему сахарных петушков на палочке и плюшевых медвежат несколько поздновато. Вот и на этот раз она принесла хомяка, с которыми так любят возиться в детских садах. А Генка давно мечтал иметь собаку, большую и лохматую. Поэтому он, не долго думая, и назвал маленького зверька древним собачьим именем.
И вот сегодня, когда Генка зачем-то притащил хомяка в школу, тот взял и сбежал от него на уроке ботаники. Пока Генка ползал под партой, пытаясь найти беглеца, я вдруг с ужасом увидел, как Полкан ловко вскарабкался по ножке учительского стула и юркнул в портфель Ирины Васильевны.
- Генка, - зашипел я, таща его из-под парты, - он к Ирине в портфель залез!
Генка обалдело на меня посмотрел и прошептал:
- Что же делать?
В ответ я только пожал плечами. И действительно, не говорить же в самом деле: Ирина Васильевна, у вас в портфеле хомяк сидит.
Развязка наступила быстро. Ирина Васильевна закончила объяснять новый материал, чихнула и полезла в портфель за платочком. Мы с Генкой замерли, ожидая самого худшего. Но учительница проявила завидное хладнокровие. Лишь на секунду она задержала руку в портфеле, чуть изменившись в лице. Потом спокойно достала оттуда Полкана и произнесла ледяным голосом:
- Кто принес в класс хомяка?
Ребята было засмеялись, но сразу вдруг притихли и замолчали. Генка обреченно встал.
- Прекрасно, - сказала Ирина Васильевна и нехорошо улыбнулась. - У меня такое впечатление, Петров, что ты деградируешь прямо на глазах.
- Почему это деградирую, я не деградирую… - забубнил Генка себе под нос.
- Нет, деградируешь, - жестко повторила Ирина Васильевна страшноватое слово. - Чем иначе объяснить твое поведение. Вместо того, чтобы думать, как исправить свои двойки, ты приносишь в класс животных. Ну вот что. Хватит! Завтра же приведи своих родителей в школу. Или нет, я сама, слышишь, сама сегодня вечером к вам зайду. А сейчас можешь забрать своего грызуна. - И она протянула напуганного хомяка еще более напуганному Генке.
И вот теперь мы сидели в Генкиной квартире и гадали, кто придет раньше: учительница или родители?
- А когда твои должны быть? - спросил я.
- Мама-то поздно придет, - ответил Генка. - У нее сегодня курсы. А вот папа - не знаю. Наверное, вовремя… Эх, началось бы сейчас землетрясение! Или хоть бы свет в квартире погас, что ли. Придет Ирина - света нет, родителей нет, ну она и уйдет.
- А что толку, - сказал я. - Уйдет, а завтра снова придет.
- Ну, завтра… Кто там знает, что завтра будет.
- Глупо, - сказал я.
- Нет, не глупо, - упрямо повторил Генка. - Света не будет, родителей пока нет…
- Ну, заладил, как пономарь. Вот мне папа недавно одну интересную штуку рассказывал. Раньше, давно, при царе еще, преступников не только на каторгу отправляли, но и ко всяким телесным наказаниям приговаривали. Так вот, писатель Достоевский вспоминает такие случаи, когда каторжники перед самой экзекуцией из тюрьмы бежали или еще какое-нибудь преступление делали. Прямо там, в тюрьме. Пусть, значит, снова следствие будет, суд будет, только чтобы оттянуть эту самую экзекуцию.
- Зачем это ты мне все говоришь? - с подозрением спросил Генка.
- А затем, - сказал я, - что ты мне этих самых каторжников напоминаешь.
- Да отстань ты со своими каторжниками! - разозлился Генка. - Подумал бы лучше, как выкрутиться.
- А чего тут думать, - сказал я. - Хочешь, чтобы свет в квартире погас? Пожалуйста. Вывинти пробки - и все дела.
- Гений! - сказал Генка и просиял. - Фарадей! Так мы и сделаем. Света нет, родителей нет, она и уйдет. Ну, чего ей без света сидеть.
Я понял, что Генка вбил себе в голову эту дурацкую идею и что никакими силами ее теперь оттуда не вышибешь.
Через десять секунд света в квартире не было.
- Темно-то как, - сказал Генка.
- Темно, - согласился я.
- Это хорошо, - сказал Генка. - В такой темнотище долго не усидишь.
И тут раздался стук в дверь. Генка, робея, пошел открывать, а я остался в комнате.
- Дома родители? - услышал я металлический голос Ирины Васильевны.
- Н-нету, - заикаясь ответил Генка. - С работы вот еще не пришли.
- Ничего, я подожду. Я никуда не тороплюсь. И включи же наконец свет!
- И свету нету, - сказал Генка. - Прямо сейчас взял вдруг и погас. Пробки, наверное, перегорели. Или это… напряжение куда-нибудь упало.
- Неважно, - прервала Генкино бормотание Ирина Васильевна. - Разговаривать можно и в темноте. Я не в шахматы пришла играть. Проводи меня. И дай хоть руку, что ли! Ничего ж не видно.
В дверях комнаты появились смутные силуэты учительницы и Генки.
Ирина Васильевна села на диван, а Генка остался стоять.
Наступило молчание.
И тут я понял, в каком дурацком положении я оказался. Я сидел на стуле в совершенно темном углу комнаты, и учительница совершенно не подозревала о моем присутствии. Мне стало совсем неловко, и я, чтобы как-то дать о себе знать, легонечко так начал покашливать.
- Ой, что это! - испуганно вскрикнула Ирина Васильевна. - Тут еще кто-то?!
- Это я, Ирина Васильевна, - сказал я. - Я тут в углу.
- Господи, Крылов! Как ты меня напугал. Гена, да найди же хоть свечку Какую-нибудь! Нельзя же так!
- Свечку? Сейчас посмотрю. Была вроде где-то. - И Генка поплелся в другую комнату. Наверное, до него стало доходить, что его глупая затея с пробками провалилась.
Через минуту он вернулся с зажженной свечой.
- Теперь подставку какую-нибудь возьми или блюдце, - сказала Ирина Васильевна. - Воск же будет капать.
- Генка, - сказал я, - у вас подсвечник, кажется, был. Помнишь, ты им еще орехи колол.
Генка залез на стул, достал со шкафа старый бронзовый подсвечник и вставил в него свечу. По комнате забегали красноватые причудливые тени.
Ирина Васильевна сидела молча, неотрывно глядя на маленький живой язычок пламени, и лицо ее вдруг показалось мне каким-то другим, незнакомым. И уже совсем неожиданно она сказала:
- Новый год скоро. Сейчас на улице я видела, как люди елки несли.
- Это верно, - сказал Генка, ободренный таким началом. - У нас тут елочный базар недалеко.
- А вот в Италии, - сказал я, тоже осмелев, - есть такой очень интересный обычай. Там под Новый год люди выбрасывают на улицу всякие старые, ненужные вещи. Прямо из окон бросают.
- Это зачем еще? - спросил Генка.
- Ну, как бы жизнь хотят новую начать. А все старое, плохое - за борт.
- Хороший обычай, - сказал Генка. - Если бы у нас был такой, я бы в первую очередь свой дневник выбросил.
Мы засмеялись, а потом Ирина Васильевна сказала:
- Когда я была примерно в вашем возрасте, мы жили на Васильевском острове в большущей коммунальной квартире. И почти в каждой семье были дети. Ну и, конечно, под Новый год каждая семья покупала елку и сначала оставляла ее в прихожей, у входной двери. Там иногда по девять-десять елок стояло. И как же здорово пахло этими елками в квартире! Я, бывало, из школы приду, встану в прихожей, стою и нюхаю. А теперь, когда муж елку домой приносит, я только и думаю о том, сколько после нее мусора будет.
Ирина Васильевна замолчала, а мы с Генкой сидели разинув рты и ничего не понимали. Потом она взяла со стола подсвечник и внимательно его оглядела. Огонек свечи задрожал, и все предметы в комнате будто зашевелились, задвигались.
- А колоть орехи подсвечником не стоит, - сказала Ирина Васильевна. - Посмотрите, какая вещь-то красивая. И слово хорошее: ПОД-СВЕЧНИК. Звучит, по-моему, гораздо лучше, чем, скажем, "люминесцентная лампа".
- Ясное дело, лучше, - сказал Генка, и даже в полумраке я видел, как сияла его физиономия. - И понятное к тому же: ставь, значит, его под свечу - и все дела. А то читаю в одной книжке: граф схватил канделябр и ударил незнакомца по голове. Что, думаю, за канделябр такой. Кочерга, что ли? Оказывается, обыкновенный подсвечник.
Ирина Васильевна весело засмеялась, и в этот момент хлопнула входная дверь.
- Генка! - послышался голос Николая Ивановича. - Почему такая темнотища? Света, что ли, нет?
- Пап, ты? А к нам вот Ирина Васильевна пришла, - невпопад ответил Генка и почему-то добавил: - В гости.
- Очень приятно, - сказал Николай Иванович. - Сейчас, одну минуту. Я только со светом разберусь.
Я услышал, как чиркнула спичка и через секунду послышался растерянный голос Генкиного папы:
- Но, товарищи… Тут же нет пробок?!
Наступила нехорошая пауза. А потом Николай Иванович произнес голосом, не предвещавшим ничего хорошего:
- Геннадий! Где пробки?!
Генка молчал, и я был уверен, что сейчас он, как те каторжники из романа Достоевского, дунул бы куда-нибудь подальше. А землетрясение или цунами подошло бы как нельзя кстати. Одним словом, назревал скандал.
И в этот щекотливый момент Ирина Васильевна вдруг вышла в коридор и спокойно так сказала:
- Николай Иванович, не надо. Не ищите пробки. У нас тут свечка горит. Давайте так, при свече посидим.
По списку
Новый год мы с родителями ездили встречать в Москву к папиной сестре. А когда рано утром второго января возвращались домой, я еще издали увидел около нашей парадной знакомую Генкину фигуру. Фигура нетерпеливо топтала чистый, свежевыпавший снежок и хлопала замерзшими ладонями, словно аплодируя нашему появлению.
- Здорово, - сказал я небрежно и даже вроде бы сердито, потому что был страшно рад видеть Генку. Ведь мы с ним не встречались целый год! - Чего это тебе не спится, мыслитель?
- Какой там сон! - закричал Генка и замахал руками. - Некогда сейчас дрыхнуть. Дуй быстрей домой, делай там что тебе надо и живо выходи. По дороге все расскажу.
Я не стал препираться и выяснять подробности, а побежал наверх. Уж если Генка в каникулы в девять часов утра на ногах, то сопротивление бесполезно.
- Куда идем? - спросил я, когда мы шагали по улице.
- В изостудию, - деловито ответил Генка. - Будем учиться живописи.
- Все понятно. А торопимся мы потому, что к вечеру нужно закончить картину "Явление Христа народу".
- Ничего тебе не понятно, - сказал Генка и остановился. - Ну-ка, вспомни, о чем Татьяна Алексеевна на последнем уроке перед каникулами нам говорила? О призвании говорила. О том, что в каждом человеке талант сидит, говорила. Надо только суметь его найти. А как его, спрашивается, найдешь, если мы с тобой, кроме школы, уроков да шайбы с клюшкой, ничего не видим.
- Почему это ничего? - сказал я. - В первой четверти, к примеру, мы на "Щелкунчика" ходили.
- Вот именно, - сказал Генка. - А во мне, может, какой-нибудь Семенов-Тян-Шанский сидит. Или братья Райт.
- Так сразу вдвоем и сидят?
- Что значит "вдвоем"?
- Ну, братьев, их же двое было.
- Да ну тебя! - отмахнулся Генка. - В общем, ты как хочешь, а я свои таланты зарывать в землю не намерен.