Учительница улыбнулась.
- Он что же, поет?
- Нет. Петь не поет. Вокальных данных нет. Но слух абсолютный. Сочиняет прямо на ходу. Второй Гендель, честное слово.
- Что сочиняет?
- Музыку сочиняет. Сонеты там разные, фуги. Вот только учиться ленится. Но сегодня я ему говорю: "Хватит, говорю, Геннадий, баклуши бить. Потомки нам этого не простят. Гений, говорю, и лентяй не совместимы". И привел к вам.
Учительница засмеялась, а Генка ткнул меня в бок чем-то железным. Дело в том, что слуха у него вообще не было.
- Ну, а что же второй Гендель все молчит? - спросила учительница.
- Стесняется, - сказал я. - Все великие люди застенчивые. Вот, к примеру, итальянский поэт Петрарка уж такой застенчивый был, что своей знакомой Лауре только стихи писал. А просто, по-человечески поговорить не мог. Стеснялся.
- Что ж, давай послушаем твоего застенчивого друга.
- Да врет он все! - не выдержал Генка. - Ничего я не сочиняю. У меня и слуха-то нет.
- Тогда зачем же вы пришли? - удивилась учительница.
- Вот именно, - сказал я. - Зачем же ты тогда пришел?
От таких моих слов у Генки даже челюсть отвисла.
- То… То есть как это зачем?! А ты зачем?!
- Я с тобой.
- А я с тобой!
- А я с тобой!!
- Тихо, тихо, друзья, - сказала учительница. - Вы что-то окончательно запутались. Давайте-ка сначала разберитесь, кто с кем пришел и зачем. А потом уж заходите. Ладно?
Генка целый вечер дулся на меня за самородка. Но утром не выдержал и позвонил. Был воскресный день, и мы решили сходить на Неву, к Петропавловской крепости, посмотреть "моржей".
Народу на Неве была тьма. Тут и рыбаки, и просто гуляющие, и, конечно, "моржи". Мы сразу направились к проруби. Стоишь рядом в теплой одежде, смотришь, как люди купаются, а тебя от одного этого вида в дрожь бросает.
- Интересно, - сказал Генка, - что они летом делают? Для них небось летом вода, как для нас кипяток.
И тут мы увидели учительницу. Она была не одна. Рядом с ней шел какой-то длинный парень в белой кроличьей шапке.
Учительница тоже нас заметила и подошла.
- Как водичка? - спросила она и улыбнулась. - Купаться можно?
- Можно! - ответили мы хором.
- Мои соседи, - сказала она парню.
- Ага, - рассеянно промычал он, даже не глядя в нашу сторону.
Я сразу почувствовал, что Генка невзлюбил этого дылду с первой секунды. Да и мне он не понравился. Было что-то неприятное в том, как он брезгливо щурил глаза и морщил нос, будто воздух вокруг имел неприятный запах.
- Интеллектуальное занятие, ничего не скажешь, - промямлил парень, глядя, как очередной "морж" лезет в воду.
- Ты бы, конечно, не смог, - сказала учительница.
- А мне и незачем. Этим можно заниматься и в ванной под душем, а не устраивать цирк на льду. Верно, мужики?
- Неверно, - сказал Генка.
- Это почему же? - Парень с любопытством посмотрел на Генку.
- Потому, - сказал Генка. - Так трусы думают.
Парень поднял брови.
- Значит, ты считаешь, что если можешь зимой нагишом в прорубь сигануть, то смелый, а не сможешь - трус. Может быть, ты тоже "морж"?
- "Морж"! - вызывающе ответил Генка.
- Так почему бы нам не искупаться?
- Перестань, Виктор, - сказала учительница.
- Отчего же, - сказал парень. - Я, например, трус и купаться поэтому не буду.
- А я буду! - запальчиво выкрикнул Генка. Глаза у него загорелись.
И тут я понял, что никакая сила не сможет теперь его удержать. Сейчас начнет раздеваться. И точно. Генка стал быстро расстегивать пальто.
- Гена, Гена, перестань сейчас же, - сказала учительница, - что за глупости. А ты, Виктор, соображаешь, что говоришь? Не видишь - дети.
Парень растерялся.
- Ну, старик, брось, - миролюбиво начал он. - Пошутили - и будет. Конечно, ты не трус.
Он попытался остановить Генку, но теперь это было бесполезно: Генка вывернулся, а на лед уже летели пальто, свитер…
Стали собираться любопытные. Я сделал последнюю слабую попытку остановить его:
- Да не стоит, Генка. Ты ведь плавок с собой не взял.
Но он меня даже не слышал.
Этой картины я не забуду никогда.
Под высокими стенами Петропавловской крепости, на заснеженной Неве в длинных до колен трусах и в войлочных ботинках стоял Генка.
Несколько раз подпрыгнув, он нагнулся, зачерпнул горсть снега и стал им обтираться.
- Эх, хорошо! - приговаривал он. И вот тут-то ему стало холодно. Ветер дунул покрепче, кинув в белое Генкино тело колючие снежинки.
Генка стал синеть. Он растерянно посмотрел на меня, потом сделал несколько неуверенных шагов к проруби и остановился.
Тут учительница опомнилась. Схватив Генкино пальто, она побежала за ним.
- А ну сейчас же оденься!
Но это только придало ему решимости. Он подбежал к проруби и уже хотел прыгнуть!
- Генка, ботинки-то! - крикнул я. И быть может, это его и спасло. Не крикни я, он бы наверняка прыгнул, и я не знаю, чем бы все кончилось. Но он услышал и остановился.
- Во балда! Чуть в ботинках не сиганул, - сказал он.
Но я-то видел, что о ботинках он вовсе не думал. Он смотрел на черную ледяную воду и трясся от холода и страха. В этот момент из воды вылез какой-то мужчина. Он посмотрел на Генку, на нас и уж не знаю как, но сразу все понял.
- Сегодня купаться не советую, - сказал он уверенно.
- Почему? - спросил Генка с надеждой.
- Вода, понимаешь, не та…
- Правда не та? - Генка с благодарностью посмотрел на мужчину.
- Точно. Вчера была гораздо лучше. А вот сейчас выкупался - и никакого удовольствия.
- Тогда я, пожалуй, не буду, - неуверенно сказал Генка.
- Конечно, не стоит. Одевайся. Чего напрасно мерзнуть.
- Да я и не замерз ничуть, - сказал Генка, стуча зубами.
Но одеваться стал.
Генка все-таки заболел. В понедельник после школы, когда я пришел его навестить, он сидел с завязанным горлом и пилил какую-то железяку.
- "Моржам" физкульт-привет! - сказал я.
- Здорово, - сказал Генка и чихнул.
- Чего пилим?
- Понимаешь, есть у меня идея. Ты думаешь, если у меня со стихами не получилось, так все. Дудки. Стихи что? Ерунда. Слова, слова… Вот скульптура - это вещь. Представляешь, бронзовый монумент! Сила!
- Уж не из этой ли железки ты собираешься бронзовый монумент делать?
- Ну, монумент не монумент, а небольшую скульптурку можно попробовать.
- И что же ты ваять собираешься?
- Учительницу.
Я даже присел.
- Генка, - сказал я, - у тебя, может, не горло, а голова болит? Ты бы с врачом посоветовался.
Но Генка только отмахнулся.
- Ты слушай и не перебивай. Знаешь, какую скульптуру-то я собираюсь делать? Абстрактную. Ведь главное что? Идея. Ты думаешь, обязательно, чтобы похоже было? Чтоб тебе и нос, и глаза, и всякое такое? А вот и нет. Идею можно разными способами выразить.
На следующий день Генкина скульптура была готова. Надо отдать ему должное, подставочка у него вышла отлично, ничего не скажешь. Из сосновой доски, ровненькая, лаком покрыта. А вот что к этой подставочке было приделано, сказать трудно. Обыкновенный железный прут, который, к тому же, извивался, будто червяк, а на конце было припаяно что-то вроде медных усов.
- Я бы на месте учительницы обиделся, - сказал я. - Ты бы хоть проволоку-то выпрямил.
- А это и не учительница, - сказал Генка.
- А кто же?
- Потом скажу. У меня есть предложение. Послезавтра Восьмое марта. Зайдем к ней, поздравим?
- Можно, - сказал я. - Только не вздумай своего червяка дарить.
Но Генка ничего не ответил.
Восьмого марта мы стояли у двери учительницы. Я держал в руках цветы, Генка - коробку со своей скульптурой. Он все-таки ее взял.
- Только бы на тетку опять не нарваться, - сказал Генка.
К счастью, на этот раз дверь открыла сама Татьяна Алексеевна. Мне показалось, что она ожидала увидеть кого-то другого.
- А-а, это вы, ребята, - сказала она как-то растерянно.
- Вот решили зайти, поздравить, - сказал Генка.
Я протянул цветы, Генка - коробку.
- Ой какие вы молодцы, - оживилась она. - Да что же мы стоим, проходите.
Мы вошли.
- Ну какие же вы молодцы, что пришли, - повторяла Татьяна Алексеевна. - А цветы просто изумительные!
Она засуетилась, ища вазу.
- А тут еще что-то, - она подошла к коробке. - Посмотреть можно?
- Конечно, - хрипло сказал Генка.
Учительница открыла коробку.
- Это скульптура, - сдавленным голосом сказал Генка. - "Весна" называется.
"Сейчас засмеется", - мелькнуло у меня в голове.
Но учительница и не думала смеяться. Она осторожно вынула Генкину скульптуру и, поставив на подоконник, сделала шаг назад.
- Какая прелесть, - тихо сказала она. - Стебелек и два только-только раскрывшихся листика.
Я посмотрел на скульптуру и замер. Вот это да! В одно мгновение Генкин усатый червяк превратился в веточку с двумя маленькими листочками на конце. Почему же я раньше этого не разглядел? И как это она сразу все увидела?
- Ребята, милые, - сказала она, - вы просто сами не знаете, какие вы умницы. Давайте-ка садитесь вот сюда, а я для вас что-нибудь сыграю. А потом будем пить чай. У тети есть отличное варенье. Вы ведь любите варенье?
Она села к пианино и заиграла. Впервые в жизни кто-то играл специально для нас с Генкой.
Таня
1
Не знаю, кому пришло в голову назвать озеро Уловным. Может быть, в послеледниковый период там и водилась какая-нибудь рыба, но когда я приехал к Генке на дачу, мне посчастливилось увидеть одних головастиков. На что только мы не пробовали ловить! Мы ловили на червя, на мотыля, на опарыша, на тесто, смешанное с подсолнечным маслом, на репейники. Но рыба упорно не желала клевать. Не клевала она даже на шитика! "Ну, зажралась рыба, - возмущался Генка. - Надо же, шитика не берет! Что у них там, на дне ресторан открыли, что ли?" И хотя Генка уверял меня, что до моего приезда он поймал огромного, с телефонную трубку, окуня, я не очень-то верил. А если даже Генка и не врал, то, наверное, окунь этот был долгожитель-одиночка, которого по каким-то причинам не выловили неандертальцы.
И все-таки мы с Генкой ходили на озеро почти каждый день. Только представьте: идешь по узкой лесной дороге, под ногами мягкие зеленые иголки шуршат, справа и слева высокие серьезные сосны, грибами пахнет, папоротником. И кажется, что дорога эта, оплетенная цепкими упругими корнями, так и будет без конца вести тебя все дальше и дальше в лес. Но вот взбираешься на пригорок, и перед тобой совершенно неожиданно возникает озеро - маленькое, черное, похожее на запятую, со всех сторон окруженное деревьями, подступившими к самой воде. Смотришь на озеро, и тебя прямо удивление берет: как же, думаешь, ты здесь, посреди такой чащобы оказалось?
2
Ух, и хороша же была водичка в то утро. Ну, может, и не такая, про которую говорят "как парное молоко", но градусов семнадцать в ней наверняка было. Мы с Генкой накупались до посинения. Я, как ящерица, распластался животом на большом теплом валуне и выбивал зубами азбуку Морзе, а Генка прыгал рядом на одной ноге, вытряхивая воду из уха.
- Гляди, Серега, - сказал он, - опять эта художница пришла. Натюрморты рисовать.
- Натюрморт, мой друг, - назидательно сказал я, - в переводе с испанского означает "мертвая природа". Вот, скажем, окорок свиной или баранки на веревочке - это натюрморт. А здесь кругом дикие, нетронутые джунгли с голым и вполне живым дикарем на переднем плане. Так что это называется пейзаж.
Я оторвал голову от камня и посмотрел вверх, на пригорок. Девчонка установила мольберт, равнодушно взглянула в нашу сторону, а потом уселась на траву и стала смотреть куда-то на другой берег озера. Вот и вчера она точно так же с независимым видом появилась на нашем озере и, не обращая на нас никакого внимания, что-то долго колдовала над своим холстом.
- Откуда она, не знаешь? - спросил я.
- Колька Шпынь говорил, она к Рыжовым приехала. Внучка ихняя.
- К Рыжовым? - переспросил я. - Это у которых белый налив в саду?
- К ним, - сказал Генка и неожиданно добавил: - Волосы у нее хорошие.
- Ты так считаешь?
- Ну, я в том смысле, - смутился Генка, - что длинные. Вот если, к примеру, она тонуть начнет, то ее спасать удобно будет, легко. Утопающих, их всегда за волосы вытаскивают.
- Это верно, - согласился я.
Между тем девчонка поднялась с земли и начала что-то мазюкать там у себя на холсте.
- А что, Генка, - сказал я, - может, пойдем представимся, раз она такая невежливая и сама нам не представляется. Правда, мы не при фраках, но надеть штаны можно.
- Да нет, неудобно как-то. Вот если бы она тонуть начала, а я б ее…
- А ты б ее за волосы. Понимаю. Молчи уж, осводовец. С твоим изящным собачьим стилем много не наспасаешь. Вот я бы еще мог спасти. Но она купаться-то вовсе не собирается. Она, наверное, и плавать не умеет.
- А что, если… - начал Генка и, как-то робко взглянув на меня, замолчал.
- Ну, ну, выкладывай. Я сегодня добрый.
Генка поднял с земли камешек и, пустив по воде "блинчики", сказал:
- Что, если тонуть будешь ты. Ну, понарошку, конечно. А я брошусь в воду и спасу тебя у нее на глазах. Вот это будет эффектно!
Я уже было хотел заявить, что это глупая показуха, что Генка едва плавать научился, а у меня как-никак второй разряд и что вообще это бред сивой кобылы. Но вместо этого я вдруг сказал:
- Согласен. Спасай. Но только вот что, Ихтиандр: мы должны все это хорошенько отрепетировать. А то ты меня так наспасаешь, что мы вместе ко дну пойдем. Да и вообще, надо, чтобы все натурально было. Пошли сейчас обедать, а вечером - репетиция. Будем вживаться в образы. По системе Станиславского.
3
- Тону-у! - закричал я и погрузился в воду. А когда вынырнул, то увидел, что Генка продолжал оставаться на берегу.
- Серега! - закричал он. - Ты поближе маленько подплыви! А то мне до тебя не доплыть.
"Ох уж мне эти Ихтиандры!" - подумал я и, приблизившись к берегу, снова закричал:
- Тону-у-у-у!
- Совершенно непохоже! - закричал Генка. - Ну, кто же так тонет! Надо руками по воде молотить, чтобы брызги до неба летели. И потом, как ты кричишь?! Разве утопающие так кричат?!
- Ты-то откуда знаешь, как утопающие кричат? И вообще, скорей давай спасай! Мне уже холодно.
- Сейчас, сейчас! Но ты как следует только кричи! Истошно! И брызг побольше!
- А-а-а!!! Тону-у-у! Помогите!! - истошно закричал я и что есть силы замолотил руками и ногами по воде.
- Вот теперь хорошо! - закричал с берега Генка.
- Что?! - закричал я, потому что сильно запыхался и не расслышал Генкиных слов.
- Я говорю, хорошо теперь! - снова закричал он.
- Так какого же черта ты тогда на берегу стоишь, паразит! - теперь уже по-настоящему истошно закричал я. - Лезь в воду! А то сейчас я тебя самого утоплю! Станиславский!
Генка плюхнулся в воду и неуклюжими саженками поплыл в мою сторону.
Плыл он долго, хотя старался изо всех сил, разбрасывая вокруг кучу ненужных брызг. Потом наконец подплыл и судорожно вцепился мне в шею. Я тут же погрузился, изрядно глотнув воды.
- Что же ты за меня цепляешься, - отфыркиваясь, сказал я.
- Сейчас, погоди. Отдышусь маленько.
И Генка энергично схватил меня за голову, будто это не голова была, а поплавок какой-нибудь. Тут уж я и вправду стал тонуть. Потом все-таки сумел изловчиться, вырвался из Генкиных объятий и резко поплыл в сторону. Но в последний момент Генка успел схватить меня за трусы, которые как трофей и остались у него в руках.
- Ну нет! - сказал я, отплевываясь. - Я так просто не дамся! Хватит! Теперь я режиссером буду, а ты выполняй мои команды. Во-первых, отдай трусы. Во-вторых, не хватайся за меня, как все равно за бревно. Чего ты мне в голову-то вцепился?!
- Так я за волосы хотел. Утопающих всегда…
- Замолчи, теоретик! И слушай, что говорю: я на спину лягу и буду потихонечку к берегу рулить. А ты бери меня за руку, второй греби, да ногами поживей работай. И не липни ко мне, как пиявка!
Кое-как мы дотащились до берега, причем я заглотил такое количество воды, что, наверное, выдул пол-озера. Отогревшись на камне, мы начали все сначала. К четвертому разу стало получаться довольно сносно. Правда, Генка уверял меня, что я недостаточно истошно кричу. Когда, наконец, от холода мы стали покрываться инеем, я сказал:
- Все. Репетиция окончена. Завтра премьера. Можешь расклеивать афиши.
- А что, если она завтра не придет? - спросил Генка.
- Придет. Куда она денется. Надо же ей натюрморт с дикарями закончить. Ну, а если нет…
Но договорить я не успел. Тот единственный зритель, для которого мы готовили представление, появился на пригорке.
- Ну вот, - сказал я. - Премьера, кажется, состоится сегодня. Ты отогрелся, спасатель?
- Отогрелся, - ответил Генка. - Ты только давай кричи лучше.
- Ладно. Я-то покричу. Главное, ты свою роль не спутай. Твоя задача меня спасти, а не утопить. Это, согласись, разные вещи.
Сначала все шло по нашему сценарию. Мы подождали, пока девчонка начнет свое рисование, потом я не спеша вошел в озеро, проплыл метров сорок, пару раз нырнул и, набрав в грудь побольше воздуха, дико закричал:
- Тону-у!!!
Генка вскочил с камня и побежал к воде. Но с этого момента события вдруг приняли совершенно неожиданный оборот. Я видел, как вслед за Генкой, сбрасывая на ходу платье, с горы бежала художница! Генка уже проплыл метров десять, когда девчонка еще только вбегала в воду. Но уже через несколько секунд было совершенно ясно, что она первая достигнет утопающего. Девчонка плыла отличным спортивным кролем и буквально за несколько быстрых, отточенных взмахов догнала, а потом и перегнала моего Ихтиандра. Нет, такой поворот действия меня совсем не устраивал. Еще чего! Чтоб меня спасала какая-то пейзажистка! Я помедлил еще немного, а потом, когда девчонка была уже совсем близко, припустил к другому берегу.
- Эй, утопающий! - услышал я за спиной веселый голос. - Куда же ты?!
Тут я понял, что продолжать удирать просто глупо, что спектакль провалился и что артистов забросали тухлыми яйцами. Я перестал плыть и повернулся к девчонке:
- А ты хорошо плаваешь.
- Ты тоже, - сказала она, переводя дух. - Но ты же сейчас тонул?
- Кто? Я? Это тебе показалось.
- А зачем ты кричал "тону"?
- Я кричал "ау". Понимаешь: "А-у".
- Понимаю. Значит, ты заблудился и кричал "ау".
- Ну, конечно. Сбился с курса и заблудился. Но все равно ты молодец. Поэтому представляю тебя к награде.
Я подплыл к белой кувшинке и уже было хотел ее сорвать.