* * *
Большая крыса в нерешительности остановилась в кружке́ света, отбрасываемого на мокрые плиты огоньком пенькового фитиля, плававшего в плошке с маслом, и затем юркнула в темноту. Вода, по капле просачиваясь сквозь своды, образовала перед решёткой большую лужу. В ней отражались нижние ступеньки грубой каменной лестницы.
Крысиное семейство от мала до велика, задрав хвосты, пересекло лужу вплавь. Где-то далеко во мраке скрипнула дверь. Колен насторожился. В этой подземной тюрьме, куда никогда не проникал дневной свет, он утратил счёт времени. Ему казалось, что минуло бесконечно много дней с той поры, когда он очнулся за этими зловещими запорами, с мучительной болью в голове от удара, нанесённого ему Готье Маллере. Три раза в день молчаливый тюремщик, такой же мрачный, как и окружающие стены, просовывал сквозь железные прутья кружку с водой и заплесневелую корку хлеба.
- Где я и что от меня нужно Готье Маллере? - воскликнул как-то раз узник.
В ответ тюремщик лишь угрожающе потряс ключами.
Чтобы отвлечься от грустных мыслей, Колен пытался вспомнить яркое солнце в лесу, синеватую дымку тумана над Сеной, раннюю весну, когда за оградой церкви Святого Северина распускаются почки. Что сказал бы сейчас его отец, если бы узнал о похождениях сына? Неужели Готье Маллере решил сгноить его, забытого всеми в этой яме? Мальчик содрогнулся. Нет, лучше немедленно умереть! Только разок ещё увидеть солнце! Одри не покинет его. Толстяк Вернель давно поднял тревогу.
Послышался мерный стук тяжёлых шагов по каменным плитам. Приближался кто-то чужой. Тюремщик так не ходит. Быть может, Вернель?..
- Ну как, гадёныш? Крысы не нарушали твой сон? Ба, да у тебя покраснели глаза, храбрый стрелок! Уж не плакал ли ты?
Готье Маллере, в сопровождении тюремщика и стражника, державшего факел, стоял на верхней ступеньке, широко расставив ноги и подбоченившись. В кулаке он сжимал верёвку в три фута длиной.
Колен дал себе слово молчать, но он не мог вынести издевательского тона капитана королевских лучников.
- Мои товарищи заставят тебя заплатить за все твои подлости, Готье Маллере. Вспомни мои слова, когда будешь болтаться в петле на самом высоком дубе в лесу и вороны начнут кружиться над твоей головой!
- Жаки научили тебя трепать языком, сопляк! Твои товарищи зарылись, как кроты, в лесные норы, а ты меня видишь повешенным. Право, это смешно! - Он захохотал, и его резкий смех прокатился под низкими сводами. - Эх, и позабавил же ты меня! Отопри, тюремщик, чтобы я мог хорошенько связать этого болтуна. Пусть мелет сколько влезет. В этом замке не часто смеются.
Решётка со скрежетом повернулась на петлях.
- Подойди, я свяжу тебе руки!
Колен отчаянно отбивался, но капитан живо скрутил ему руки за спиной.
- Ты ещё кусаешься, змеёныш!
Передав факел тюремщику, стражник поспешил на помощь своему командиру. Накрепко связанный Колен оказался в полной власти своих мучителей.
- Ступай вперёд! Солнце только что взошло, а мессир Ангерран не расположен ждать.
Пламя факела отбрасывало длинные тени на стены тюрьмы.
Глава девятнадцатая
Пальцы судорожно сжали лук. С того места, где он прятался, человек видел всё как на ладони. Каменные плиты огромного двора, омытые ночным ливнем, тускло поблёскивали. Сеновал, дровяной сарай, конюшня и жилое помещение при ней замыкали с трёх сторон квадратную площадь; с четвёртой стороны была часовня, а за нею западная стена замка, нависшая над Тереном. Наёмники, построенные в две шеренги, стояли лицом к слугам замка, которым Ангерран велел присутствовать при казни. Невдалеке был воздвигнут небольшой помост, на котором разместились, помимо сеньора де Сира и его супруги Эрмелины, несколько оруженосцев, капеллан замка Мелло, а также. Бод л’Экиль, бывший кюре Крамуази, вымоливший пощаду у Жаков. Виселица отбрасывала на землю зловещую тень в форме креста.
Предшествуемый стражниками, в низких дверях башни появился Колен и на мгновение задержался на пороге. Тетива лука в руке прятавшегося мужчины слегка натянулась. Он понял непроизвольное движение узника при этом мрачном зрелище. За спиной Колена в часовне раздались мощные удары колокола. Он был бы рад заткнуть уши, чтобы заглушить этот похоронный звон. Наклонившись, мальчик мог бы увидеть в тени, у подножия виселицы, фигуры своих товарищей, притаившихся среди челяди. Останутся ли они незамеченными до решающей минуты?
Перед взором Колена стебельки сухого сена на сеновале блестели, как пряди золотистых волос.
Колен шёл на муку твёрдым шагом.
- Бедняга, наверное, думает, что нам ничего не удалось сделать, - прошептал неизвестный. - Ну и храбрый же паренёк!
Проходя мимо, Колен плюнул у ног сеньора Ангеррана, и тогда здоровенный стражник, который вёл мальчика, дёрнул за верёвку, чтобы принудить его опуститься на одно колено.
Кто-то из стражников принёс лестницу. Колокол пробил в последний раз, и наступила гнетущая тишина.
- Проси у неба отпущения грехов! - громко произнёс, приблизившись к виселице, капеллан Мелло.
Готье Маллере сердито оттолкнул его.
- Пусть каждый из вас запомнит, - крикнул он: - так поступят со всеми Жаками, молодыми и старыми!
Человек на чердаке часовни тихо поднялся на ноги. Луч света озарил лицо Одри.
Маллере подталкивал Колена Лантье к лестнице, тот упирался изо всех сил.
- Ко мне, Жаки!
Этот грозный клич, казалось, донёсся с неба.
Первая стрела пронзила сердце сеньора Ангеррана. Он упал ничком, стукнувшись лбом о помост. Перепуганные наёмники и не подумали прийти ему на помощь. В панике каждый заботился только о своём спасении. Не менее десятка стражников корчилось на земле в предсмертных судорогах, оставшиеся в живых бросились к выходу, но чьи-то таинственные руки заперли ворота, и весь гарнизон Мелло очутился в западне на этом дворе, окружённом высокими строениями.
Зажигательные стрелы попали на сеновал, и огонь быстро распространялся по сложенному здесь сену и мешкам с овсом. Горький дым ел глаза.
- Ко мне, Жаки! В часовню, Колен, скорее в часовню!
Время от времени раздавались слова команды. Жаки поспешно занимали крыши сарая, конюшни, караульни и чердак над часовней.
Госпожа Эрмелина упала без чувств на труп своего благородного супруга. Готье Маллере, увидев, что игра проиграна, исчез, как в воду канул, а немногие наёмники, уцелевшие под тучей искусно нацеленных стрел, пущенных искусными руками, молили сохранить им жизнь. Капеллан и Бод л’Экиль лежали на плитах, притворившись мёртвыми, и возносили молитвы богу.
Пожар разгорался.
Повинуясь зову Одри, Колен перебежал через двор. Никто не пытался его остановить. В часовне он попал в объятия Вернеля.
Взлохмаченный, почерневший от сажи, Толстяк был вне себя от досады.
- Проклятый боров опять ускользнул от меня. А я приготовил для него стрелу. Только бы мне найти этого Маллере! Уж я выпущу из него кишки!
Сноп искр рассыпался во дворе.
Одри опустился с колокольни на верёвке большого колокола. Каждая морщина на его лице смеялась.
- Ну, Колен, здорово мы их накрыли! Что скажешь?
Крыша сарая, сорванная огненным вихрем, упала с ужасным грохотом.
Одри трижды протрубил в рог. Лёвой рукой он обхватил за плечи Колена. Мальчик тихонько всхлипывал.
- Поплачь, Колен, поплачь! Слёзы облегчают и успокаивают.
Один за другим товарищи Одри входили в часовню. Он удовлетворённо бросил последний взгляд на объятый пламенем замок.
- Идём, волки, идём! Пора! Мы покажем тебе, Колен, любопытный ход, скрытый под древесными корнями. Старый пастух указал нам его начало в лесной чаще, и, видит бог, мы потрудились всю ночь, чтобы тебя можно было освободить.
Одри приподнял тяжёлую плиту позади алтаря. Во мраке показались ступеньки винтовой лестницы.
- Дай-ка руку, в подземелье темнее, чем в могиле. Сейчас я зажгу факел. Торопитесь, друзья, пока не обрушился замок!
Толстяк Вернель спустился последним.
- Я никак не возьму в толк, - ворчал он, - куда мог скрыться этот боров?
Немного погодя в исповедальне с полу поднялся Готье Маллере. Мессир Ангерран погиб. Колен Лантье ушёл в леса. Весь Бовези действительно охвачен мятежом. Необходимо спешно раздобыть доброго коня и скакать без устали до Компьена, где находится дофин.
Глава двадцатая
Солнечный свет превратил в мраморные колонны высокие стволы деревьев, и его яркие лучи золотыми струями стекали по кустам орешника и остролиста, стиснутых между корявыми дубами и гладкими буками. Стояла такая тишина, что можно было услышать падение жёлудя в траву.
Иногда дикие сизокрылые голуби тяжело поднимались из гнёзд, запрятанных в недрах дубовой листвы, и долго потом трепетали ветви, и густая листва тихо шелестела, как журчащий ручеёк.
Одри и его товарищи спешили в Руселуа. Гийом Каль прислал к ним гонца с приказом прибыть как можно скорее на старую мельницу, где он создал нечто вроде военного лагеря. Вернель никак не мог успокоиться.
- Ах, Колен, если бы ты мне только сказал, что этот боров в кожаном гамбизоне - капитан королевских лучников, я не спускал бы с него глаз. Подумать только - капитан королевских лучников! Мне никогда больше не затравить такого зверя!
Колен весело смеялся. После мрака темницы жизнь казалась ему прекрасной.
- Ты ещё встретишь его, Вернель! Готье Маллере занимает столько места и производит такой шум, что не может оставаться незамеченным.
Около полудня маленький отряд достиг мельницы на склоне холма. Примятая трава и растоптанный папоротник красноречиво свидетельствовали о царившем здесь оживлении. Двое часовых, сидя на верхушке дерева в ста футах над землёй, не спускали глаз с дорог, пересекавших равнину. Всадник, весь покрытый пылью, остановил коня у мельничного шлюза. Он, должно быть, проделал длинный путь, так как грудь и бока его лошади были в пене.
- Армия сеньоров, под командованием Карла Наваррского, вышла из Компьена, - крикнул он, прежде чем скрыться в мельнице.
У Колена кровь застучала в висках.
- Ламбер был прав, когда говорил, что Карл Наваррский не стоит и ломаного гроша. В прежнее время он попивал ячменное пиво с простыми людьми и почём зря бранил дофина. Краснобай! А нынче Карл, вместе со своими наваррцами и английскими союзниками, идёт под королевским знаменем против бедного люда. Будь он проклят!
- Великий страх помирил Карла Наваррского и дофина. Так поступают дикие кошки. Они рвут и кусают друг друга, но стоит появиться в ветвях рыси, как они дружно набрасываются на неё. Там, где пройдёт эта армия, останется пепелище.
- Твой голос звучит горестно, Одри! Ты не веришь в нашу победу?
Мятежник поднёс руку ко лбу, как бы стремясь отогнать дурные мысли.
- Пойдём, Колен! Нас зовёт Гийом Каль, а тем временем Вернель приготовит обед.
- Ноги лани не хватит на тридцать голодных желудков! Этого маловато, Одри, - прервал его Толстяк.
Гийом Каль беседовал с гонцом. Он указал Колену и Одри на грубые скамьи. За последние дни у вождя Жаков от забот и усталости ввалились щёки, но взгляд оставался по-прежнему живым и ясным. В этом железном человеке чувствовалась энергия, способная противостоять любым испытаниям.
- Нам предстоят тяжёлые бои, Тибо! Скажи жителям Бове, чтобы они не отчаивались. Многое изменится от этого великого похода. Власть сеньоров сильна, но вера крестьян в победу сильнее.
Не глядя больше на гонца, он заговорил вполголоса, словно желая яснее постигнуть ту правду, которую прозревал в будущем.
- Да, всё это не пройдёт даром. Сто тысяч крестьян, шедших с луком и рогатиной на врага, никогда не забудут, что они держали в своих руках Бовези. И дети будут знать об их подвиге.
Гийом Каль быстро овладел собой.
- Иди, Тибо, и передай им также, что Этьен Марсель обещал нам военную помощь и парижане готовятся нас поддержать.
Посланец из Бове вышел. Когда Гийом Каль узнал о захвате замка Мелло, он не мог сдержать свою радость.
- Стервятники потеряли ещё одно из своих гнёзд, Одри! Менее чем за десять дней пало пятьдесят неприступных башен. Город Мо в наших руках. Ремесленники открыли Жакам городские ворота. Каменщики, жестянщики, шерстобиты, ткачи, объединившись с нами, обратили сеньоров в бегство. Дворянские особняки покинуты. Монастыри и дома духовенства опустели. Я хотел бы, чтобы ты пошёл туда со своими людьми, так как Карл Наваррский не замедлит повести войско на Мо, а его дружки, французы или англичане, наваррцы или генуэзцы, разграбят город. Это было бы ужасно. Наша крестьянская армия должна защитить Мо. Если дофин увидит, что у нас острые зубы, он вынужден будет начать переговоры и принять наши условия. Крестьянам надо сеять, боронить, убирать урожай, а не воевать без конца.
- Мы сделаем всё, как ты велишь, Гийом.
- Нельзя терять ни минуты, хотя вы в пути с раннего утра и люди нуждаются в отдыхе. В Мо ты обратишься к Пьеру ле Лувье. Это человек смелый, но порядком безвольный.
Одри хлопнул ладонью по столу.
- Дорога нас не страшит. К тому же отсюда до Мо не более двенадцати лье, если идти напрямик. Что скажешь, Колен?
- Я готов в путь.
Одри встал. Лицо было хмуро. Его мучила скрытая мысль. Гийом Каль заметил его тревогу.
- Ты чем-то озабочен, друг? Говори без утайки.
- Ладно! Так вот: я не верю в помощь парижан. Этьен Марсель ненавидит дофина, но он боится крестьянского люда. Мы очень далеки от него. У Марселя дворцы, богатства, слуги, а что у нас, Жаков, чем мы владеем? Горем и нищетой.
- Я совершенно уверен в помощи Парижа. Мессир Пьер Жиль ведёт на Корбей большое войско.
Одри с сомнением покачал головой.
- Будем рассчитывать на самих себя, Гийом, на наши луки и стрелы, на наши преданные крестьянские сердца!
Он положил твёрдую руку на плечо Колена.
- Пойдём посмотрим, готово ли жаркое. По крайней мере, ты, Колен, не отмериваешь свою помощь!
От волнения горячие слёзы навернулись на глаза мальчика.
- Клянусь, Одри, что бы ни случилось, я останусь с тобой до конца!
Глава двадцать первая
Рынок в Мо славился в восточной части королевства не менее, чем рынок в Провене. В мирные времена купцы из Фландрии, Бургундии, Ломбардии встречались здесь с торговцами Шампани и всех других провинций страны. Город процветал. Вокруг высокой церкви аббатства сгрудились добротно построенные дома с остроконечными крышами. Аббат Мо с неприязнью следил, как развивалась и крепла торговая каста оппозиционно настроенных, хитрых и строптивых горожан. Купцы спорили с ними из-за каждой повинности и пользовались его острой нуждой в деньгах, чтобы добиваться всё новых и новых привилегий. Они опирались на многочисленных, зависимых от них ремесленников и перевозчиков, водивших баржи по Марне. Это были непокорные, горячие люди, готовые в любую минуту ударить в набат. Жакерия открыла им возможность требовать от аббата новых льгот, и поэтому они заключили союз с мятежниками.
Утром 9 июня на рыночной площади царило небывалое оживление. Торговцы зеленью и фруктами, поставив у ног корзины, во весь голос расхваливали свой товар. Рыбаки продавали свежую и копчёную рыбу, а грузчики катили в таверны бочку вина. Пьер Жиль и его парижане, вошедшие накануне, среди восторженных приветствий, в город, пировали в лучшем трактире, и отовсюду сбегались жители посмотреть на них.
- Какие красавчики, какие душки! - приговаривала одна из кумушек, изо всех сил вытягивая шею. - Поглядите, какие у них шапки!
- Да, соседка, синие с красным, это цвета Парижа.
- Что за осанка! Какой гордый вид! Посмотрите-ка вот на того великана с крючковатым носом. Ей-богу, мышь может пролезть в его ноздрю. А этот чернявый, что поёт и жадно лакает пиво. Неужели они все такие пригожие в Париже?
Толстый весельчак, стоявший у порога, прервал её:
- Нечего вам так млеть, матушка. Мы из Мюльсена не хуже этих молодцов.
Почтенная матрона поднесла руку к волосам и выразительным движением показала, будто давит вошь.
- Вы, вы из Мюльсена!.. - И, не находя слов, чтобы выразить своё презрение, крикнула: - Всё-таки не вы, а парижане пришли защищать наш город!
В трактире громко пели. Мессир Пьер Жиль уверял Пьера ле Лувье, что Карл Наваррский должен теперь дрожать за свою шкуру. Первая победа у стен Сийи в Мюльсене над незначительным отрядом наёмников вскружила ему голову.
Жаки, вооружённые луками, пиками, старинными мечами, слонялись по площади, сами дивясь, как легко они овладели этим прекрасным городом. Сейчас, когда им нечего было делать, они грустили о своих деревнях, о своих близких и беспокоились о неубранном сене. После весенних дождей под жарким летним солнцем раньше обычного созреют хлеба, а хозяев не будет дома, чтобы убрать урожай. Крестьяне не понимали, зачем они остаются здесь, когда сеньоры бежали, и среди этих высоких чуждых стен их охватывала глубокая тоска.
Вдруг от городских ворот в ужасе хлынула толпа. Позади бегущих нарастал глухой шум, сопровождаемый дробным цокотом копыт.
- О горе, это они, мы погибли! - истошно завопила какая-то женщина.