- "Заговор Посвященных"? - спросил Владыка.
- Вы тоже её читали? Откуда она взялась?!
- "Текст трех питак с комментариями к ним мудрейшие бхикшу в прежние времена передавали изустно, но когда увидали они, что люди отпадают, собрались все бхикшу вместе и, желая сохранить истинное учение, записали его в книгах".
- Кто такие бхикшу, кто такие питаки? Это тоже из Канонических Текстов?
- Да, - сказал Владыка. - Питаки в переводе с санскрита "корзины", то есть корзины знаний, корзины законов - это священные тексты раннего буддизма, про них и идет речь в этой цитате из книги, которая называется "Махаванса". Пятый век нашей эры. А Будда жил ещё за тысячу лет до того. Сам-то он, конечно, был Посвященным, а вот последователи его, эти самые бхикшу - кто ж теперь разберется? Да я и не об этом сейчас. Просто история повторяется, Додик. Кто-то должен был рано или поздно попытаться "записать истинное учение в книгах", чтобы люди не отпадали. Да только современные заокеанские "бхикшу" кое-чего не поняли про нашу страну: здесь никто и не собирался отпадать, здесь просто до поры до времени ушли на дно, а когда святотатственная книга проникла через границу, мы нашли в себе силы выйти из подполья и уничтожить её. Я лично сжег два экземпляра. Вот и вся история, Додик.
- А могло такое быть, - поинтересовался Давид, - что фантастическое описание будущего в "Заговоре Посвященных" - не выдумка, а правда?
- Могло.
- Но там какая-то Российская Империя в начале двадцать первого века…
- Я уже объяснил тебе: возможно все.
- И заглянуть в собственное будущее можно?
- Конечно, можно, только это ещё больший грех, чем возвращение на Землю.
- А искушение велико? - спросил вдруг Давид.
- Очень велико, - ответил Владыка глухо, и стало ясно, что он не хочет больше говорить на эту тему.
* * *
В другой раз Давид спросил:
- Что такое Особый день, Владыка? Веня Прохоров, ну, тот, что нас познакомил, уверял, что вы назначаете его.
- Особый день - это такой период времени (он может длиться больше или меньше суток), когда наиболее вероятно взаимопроникновение миров. Имеются в виду миры разных уровней, - решил уточнить Бергман. - Надеюсь, ты помнишь теорию восьмого цвета радуги?
- Да, Владыка.
Теперь во время таких разговоров Давиду нравилось называть учителя именно Владыкой.
- Так вот. Особый день индивидуален для каждого человека и всегда привязан к определенной географической точке. Когда у группы Посвященных совпадает Особый день, они собираются вместе и узнают имя нового. Также по Особым дням приходят новые знания, и только в эти дни возможно возвращение назад - с высшего уровня на низший. Периодичность наступления Особых дней подчиняется исключительно Закону Случайных Чисел. Никто не может знать, сколько их будет в жизни каждого отдельного индивида и сколько недель, месяцев или лет нужно ждать прихода следующего. Но отдельные, Избранные Владыки узнают о наступлении Особых дней от Демиургов заранее и сообщают просто Владыкам, просто Владыки сообщают (или не сообщают) просто Посвященным. Вот в каком смысле я могу назначать кому-либо Особый день.
- А кто такие Избранные Владыки и кто такие Демиурги?
- Этого я не смогу тебе рассказать. Об этом ты узнаешь сам, когда настанет…
- Особый день, - почему-то раздражившись, перебил Давид.
- Ты прав, Додик, - мирно согласился Владыка, - только это будет самый Особый день. Высшим Законом предусмотрен и такой.
- А могу я узнать, например, о Демиургах случайно? - неожиданно для самого себя спросил Давид. - Ведь во Вселенной возможно все. Абсолютно все.
- Не разменивайся на дешевые парадоксы, Додик. Может ли Бог создать такой камень, который сам не сможет сдвинуть с места? Бог-то может, что ему, Богу… И создаст, и сдвинет, и ещё создаст. А вот о Демиургах случайно узнать не получится. И не потому, что Демиурги такие хитрые - Шагор, например, очень хитрый человек, - а потому, что в жизни Посвященных не бывает случайностей.
Эти последние слова как-то особенно запали Давиду в душу. Не потому ли, что он и сам уже думал так однажды? Да нет, не однажды… А ведь Владыка не может не знать об этом, не может, потому что мысли читает, и тем не менее повторяет вновь, повторяет, как заклинание: "В жизни Посвященных не бывает случайностей…"
* * *
Потом наступил май, и уже по чудесной погоде прогуливаясь вдоль ярко-зеленого поля, Игорь Альфредович вдруг остановился и сообщил:
- Я хочу сделать тебе подарок, Давид.
Он сказал не Додик, а Давид - это было странно.
- У тебя когда день рождения?
- Тринадцатого сентября.
- Вот видишь, как удачно. А сегодня тринадцатое мая. Твое число. Считай, к дню рождения. Держи.
Он вынул из взятой с собою сумки и протянул Давиду тяжелый сверток. Давид принял подарок.
Грязноватая тряпка и запах металла со смазкой - даже сквозь нее. Он догадался, ещё не развернув. Матово блеснула вороненая сталь.
- "Макаров", что ли?
На университетских лагерных сборах приходилось держать в руках и даже стрелять. Получалось, признаться, плохо.
- Ага, - сказал Игорь Альфредович, - Перины мальчики из "Демократического Союза" мне подарили. Говорят, вам, Игорь Альфредович, без оружия теперь нельзя. Я им: "Да бросьте, ребята, небось, самим нужнее, вы - революционеры, а я - что? Я человек мирный. Заберите". "Никак невозможно, - говорят, - это подарок". И правда, гляжу: гравировку сделали. Смотри.
На рукоятку нашлепана была сверкающая стальная пластинка с надписью: "Народному еврею СССР для самообороны".
- Сам понимаешь, - объяснял Владыка, - через границу это везти нельзя, во всяком случае, такие проблемы мне не нужны, а кому здесь отдать? Кроме тебя, некому. Впрочем, если боишься, можешь сразу выбросить. Статья все-таки. Но вручаю все равно тебе.
- Я ничего не боюсь, Игорь Альфредович. И вообще, когда такой бардак в стране, когда не сегодня-завтра примут закон о свободном ношении оружия…
- Романтик, - перебил его Бергман, - такого закона в России ещё очень долго не примут. Так что будь осторожен. А что не боишься - правильно. Посвященным бояться нечего, в этом их преимущество. И потому наш долг - тащить за собой других. Впрочем, об этом мы с тобой уже не раз говорили.
- Игорь Альфредович, - Давид помялся, но все-таки начал. - Игорь Альфредович, одного я все-таки боюсь в этой жизни. Боюсь потерять Анну. Навсегда. Скажите, такое возможно?
Владыка сверкнул на него глазами, быстро опустил их и какое-то время сидел молча и неподвижно.
- Давид, а ты уверен, что любишь ее?
Давид вспомнил Наташку, двух других девчонок раннего периода, Малину, грудастую соседку с третьего этажа, симпатичную худенькую проститутку из Дома кино, наконец, Шарон - Посвященную, царицу секса, владеющую всеми божественными навыками. Вспомнил, сравнил… нет, сравнивать было глупо - просто вспомнил всех и ответил:
- Ну конечно, я люблю её. С чем это можно перепутать, Игорь Альфредович?
- Да путать-то особо не с чем, - пробормотал Бергман в растерянности. - Просто это очень серьезно, Додик. Если она надумает вернуться, значит, вернется как раз в один из Особых дней, а эти сволочи вычислят и захотят специально разлучить вас, к великому сожалению, такое возможно, ведь они, поганцы, как раз изучили схему… ну, ты, конечно, постараешься… да нет, не помогает это… тогда вот как…
Он словно разговаривал уже сам с собой, бормотал все тише, тише, и Давид окончательно перестал понимать смысл этой бесконечно длинной, в самой себе запутавшейся фразы.
- В общем, для такого случая пистолет будет тебе особенно нужен, - неожиданно завершил Владыка. - Бери.
- Я уже взял. Спасибо, Игорь Альфредович. Так в мае девяностого года Давид Маревич почти официально получил звание Народного еврея СССР.
* * *
В том же мае, тремя днями позже, позвонил Геля - приятель по универу Вергилий Наст.
Какое можно придумать сокращение от странного имени Вергилий? Вера? Гиля? Получился почему-то Геля. Наст уверял, что и родители звали его именно так. Вергилий тоже был с экономического, но старше Давида лет на семь, и познакомились они относительно случайно. Давид принес в многотиражку свою, как ему казалось, вполне безобидную статью о перспективах развития хозрасчета и его возможных социальных последствиях, но статья попала не в газету, а сразу в партком, оттуда спустили в комитет ВЛКСМ. Комсомольское начальство и вызвало Давида для разговора. Времена были брежневские, глухие, и обвинения в очернительстве социализма и пресмыкании перед Западом звучали сурово. Дело пахло исключением из комсомола, а значит, из университета тоже. Именно Вергилий, бывший тогда "зампооргом", спас ситуацию. Произнес пламенную адвокатскую речь что твой Плевако и удивительным образом переломил мнение всех собравшихся. В итоге даже выговора не дали, а Вергилий, проникнувшись симпатией к головастому пареньку, решил использовать его неуемную энергию в мирных целях и стал привлекать к активной общественной работе. На этой почве Давид и Геля почти подружились, и неизвестно, чем бы это кончилось, если бы через год Насту не предложили вдруг двухгодичную командировку в Йемен. На кой ляд нужен арабам советский экономист, Давид плохо понимал, но по молодости лет такими вопросами всерьез не задавался, да и вообще в рамках тогдашней идеологии все было нормально: мы же строили социализм во всем мире, в том числе и в Йемене.
А в универ на комсомольскую работу Геля уже не вернулся и из жизни Давида пропал надолго, чтобы появиться вновь через много лет, и опять спасителем, опять добрым волшебником.
- Привет. Узнаешь, Дейв? - раздался голос в старой треснутой трубке замызганного аппарата, который Давид по случаю стибрил из родного НИИ взамен своего сломавшегося.
Голос у Гели был низкий, вальяжный, манера говорить - солидная, неторопливая: полное соответствие внешности - сто девяносто сантиметров от пола при ста двадцати килограммах и умеренно избыточном брюшке. Впрочем, когда они снова встретились, брюшко оказалось уже неумеренно избыточным, и сколько там было килограммов, одному Богу известно. А всегда пышные пшеничые усы стали теперь непривычно длинными, ну прямо как у скайтерьера или запорожского казака. А в остальном это был все тот же Геля - большой, добродушный, фантастически умный и потрясающе чуткий.
В общем, ему нужен был экономист с журналистскими наклонностями, ну то есть публицист с экономическим образованием, ну, говоря короче, ему нужен был Давид Маревич. А куда нужен-то? А вот куда.
Он, Геля Наст, собственной персоной создал ни много ни мало общественную организацию абсолютно нового типа ("В двух словах не расскажешь!"), с надежными источниками финансирования, с широченным спектром прав, с ошеломительными перспективами.
- Понимаешь, все, о чем сегодня так звонко и часто треплются с трибун, мы будем тихо, без рекламы, осуществлять. Абсолютно реально, на практике, благо нам дали такую возможность. И не завтра, а сегодня. И помогать мы решили не человечеству, не стране, не абстрактному народу, а людям. Понимаешь, сегодня надо не строить и не ломать, не перестраивать и не ускоряться. Сегодня наступила страшная эпоха. Эпоха перемен. Мы это понимаем, и для нас есть только одна достойная задача - помочь людям выжить. Выживание - вот единственная благородная цель нашего времени. А работы будет непочатый край. Уж в этом ты мне поверь, Дейв.
Геля говорил, как всегда, - красиво, но без красивостей, умно, а без мудреностей, просто, но не примитивно. Умел комсомольский работник Геля говорить. Однако не в этом было дело. Уж больно суть его идеи понравилась Давиду.
Слово это - выжить, выживание - ему и самому нередко приходило в голову, а за последние годы особенно. В мире тупости, садизма, бессмысленной алчности и лжи жить было в общем-то незачем. Тем более Посвященному. Не нравится - уйди, никто не держит. Но удержаться здесь, когда никто не держит, удержаться самому, назло всем - было делом чести. Ты на дистанции, ты на трассе, стыдно сойти, не добравшись до финиша. Тяжело? Больно? Дыхалка кончается? А ты иди - дело чести! Это не называлось "жить", это действительно называлось "выживать".
И вот его же, Давида, словами ему объясняют цель жизни и работы! Наверное, это и было главным, из-за чего он сразу согласился. К тому же ещё со студенческих лет испытывал Давид странную, необъяснимую, от самого себя скрываемую симпатию к Вергилию. В какой-то момент симпатия превратилась в такой откровенный восторг и обожание, что по юной неопытности он даже испугался: да уж не отсвечивает ли это все голубизной? Потом сравнил Гелю с любимой девушкой, посмеялся сам над собой и понял: конечно, здесь совсем другое. Тоска по дружбе, по настоящей мужской дружбе. Да, именно так.
А теперь, когда он уже положил трубку, договорившись прямо на завтра о времени встречи в офисе (слово-то какое!), все эти воспоминания, сомнения, восторги и вздохи слились внезапно в одно устойчивое подозрение: Геля - тоже Посвященный. Стал за это время или - скорее всего! - был уже тогда. Почему и помог Давиду - будущему Посвященному. Почему и звонит теперь. Почему и говорил околичностями. Для своих - все понятно, для прослушивающего офицера - информации ноль. Нельзя же, в самом деле, сказать, что организация абсолютно нового типа - это первое в нашей стране легальное объединение Посвященных. Перестройка перестройкой, но не до такой же степени Однако он понял, понял! Боже, какое счастье! Наконец-то, наконец-то жизнь вновь обрела смысл.
И ведь не зря он так долго готовился к этому моменту, не зря терпел тоскливые будни, упорно посещал воскресную школу Владыки и не сдавался, не сдавался, не сдавался…
* * *
В офис Давид влетел с опозданием. Небольшая комната, обильно уставленная стульями, а народу набилось до черта. Некоторые даже сидели на столах, и все, все внимательно слушали. Говорил не Геля, а небольшого роста смутно знакомый бородатый мужчина лет пятидесяти. Геля сидел рядом. Улыбнулся вошедшему одними глазами, одновременно кивая, мол, садись послушай, и в тот же миг сердце Давида заколотилось с невероятной силой, буквально выстукивая торжественный марш. Такого мощного сигнала не было ни с Веней, ни с Алкой, ни с Владыкой, разве что с Шарон - да, именно при появлении красавицы Шарон его прямо-таки разрывало от переполнивших чувств. Вот идиотская аналогия! Неужели он действительно испытывает к Геле сексуальное влечение? Давид тогда весело и сразу отбросил в сторону эту нелепую гипотезу и объяснил свою неумеренную реакцию просто общей восторженностью момента.
Он действительно был счастлив, что не обманулся, что такой замечательный Геля будет теперь с ним вместе по гроб жизни, что он нашел людей, с которыми можно работать плечо к плечу и горы свернуть, ведь они понимают друг друга…
"Вот в чем дело! - осенило его. - Их же тут много, Посвященных, оттого и сердце скачет как очумелое, ведь не было такого ещё ни разу".
Наконец он немного успокоился, присев на краешек стола, и заставил себя слушать. Тут же понял, откуда знаком ему человек, державший речь. Это был редактор со странным именем Гастон Девэр из не очень научного, но зато очень популярного журнала "Наука и время", где однажды вышла статья Давида. Редактор ему тогда понравился и своими шутками, и своими дельными замечаниями, и своей решительной просьбой называть его просто по имени, ибо Гастон Константинович - абсолютно непроизносимо. И это воспоминание Давида порадовало. А теперь стало сразу ясно, что Гастон Девэр уже совсем не редактор: докладывал он все больше о делах финансовых, о зарплатах, премиях, льготах, о перспективах коммерческой деятельности Группы (это слово произносилось отчетливо с прописной буквы), и чувствовалось однозначно, что бывший редактор из "Науки и времени" - не последний в Группе человек. Так и оказалось - он был Гелиным замом. И после него говорил сам Вергилий. Говорил ещё красивее, чем по телефону, и к концу этого выступления впечатлительному Давиду в пароксизме ещё с порога нахлынувшей и никак не отпускавшей эйфории вдруг почудилось, что наш беспутный, заблудший мир наконец-то спасен, уже спасен. Ведь он, Давид, пришел неофитом в "Группу спасения мира". Так помпезно и беззастенчиво называлась вся эта шайка-лейка. Точнее, полностью она называлась ещё забавнее и ещё выспреннее: Союз коммерсантов, либералов, антикоммунистов и демократов "Группа спасения мира". Получалось СКЛАД ГСМ, то бишь склад горюче-смазочных материалов. Лихо. Но махнувшие на все рукой к тому времени органы власти без возражений зарегистрировали официально такое игривое имечко общественной организации.
Самое время было покурить. Не один Давид думал об этом, некоторые уже в нетерпении грызли сигареты. Геля объявил перерыв. И когда из тесного офиса люди высыпали в коридор, оказалось, что народу не так уж и до черта - всего человек пятнадцать - двадцать.
Через год с небольшим Давид будет знать их всех как облупленных, хотя кто-то к тому времени уже уйдет, и много неумеренно много появится людей новых. А в первый день замечательных "ребят" из Группы представлял ему Геля.
Ян Попов - блистательный переводчик-синхронист с английского и арабского, в последние годы театровед, литературовед.
Дима Фейгин, самый молодой, но очень талантливый социолог. Английский, французский, испанский - свободно. Написал книгу, которая вышла в Америке и Германии, но пока, кроме неприятностей, ничего за неё не получил. Деньги зарабатывал частными уроками. Теперь книга обязательно выйдет у нас. А Дима уже пишет новую.